Не бойся, я рядом

Раз – это радостный бег собаки. Два – молитва велосипедному колесу. Три – очевидно – вареные раки, Которых я в котелке несу. Далее будет дуб из сказки, Пес мой, облаивающий лису. Здесь же – дыра на моей рубашке, Которую нечем зашить в лесу. Это – в-четвертых было. Что в-пятых — Пока не знаю. Смотрю. И вот — В-пятых – обсыпали пень опята. В-пятых – паук в пустоте плывет. Сижу на теплой еще землице. Вдыхаю сладкий осенний дух. Шестая в списке – большая птица. Неспешно чистит свой серый пух. Ветер в болоте крутит осоку. Зеленые волны — во все края. В небе неярком усталое солнце — Словно спокойная грусть моя.

– Мне нравится, – снова отозвалась Ольга. – И грусть – гораздо лучше, чем тоска.

– Гораздо, – согласился Парамонов.

– Еще есть? Ты ж сказал цикл.

– Есть.

– Ну так читай.

– Еще одно осеннее.

Все ближе осень. Все дальше – юность. На стрелах просек Грибы проснулись. Позолотились Лесные стены. Дожди пролились Тоской осенней. Жара упала, Как лист в болото. Спит лес устало Под звон осота. В глухих распадках Не слышно трелей. И пахнет сладкой Предзимней прелью… Средь сонных сосен Слегка взгрустнулось. Все ближе осень. Все дальше – юность.

– А ты знаешь, меня все устраивает в моем возрасте, – вдруг сказала Будина. – И я не хотела бы разом помолодеть.

– Нестандартный подход для женщины, – усомнился почти супруг. – Непонятный.

– А по-моему, совершенно понятный. Щелкнет некий гном пальцами – или волосок выдернет, или палочкой волшебной взмахнет – и мне опять тебя десять лет дожидаться. Нет уж, спасибо. Давай дальше читай.

– Даю.

А море бархатным вдруг стало. Решив загладить негой жуть, Убрало вспененную муть. Валы на плоскость раскатало. Как сытый лев, к исходу дня Улегся шторм, ворча негромко. Сиротски плавают обломки. Еще в неведенье родня. Еще все бредят кораблем. Еще все верят в провиденье. Ни спасжилетом, ни рублем — Ничем не вымолить спасенья. Рыданье в каменных губах. Весь день в воде. Немеют скулы. И коль побрезгуют акулы — К утру возьмет бездонный страх. …Штиль будет долог и прозрачен. Но в малых рябинах воды Угадываться будут знаки Былой и будущей беды.

– Написано хорошо, – задумчиво сказала Будина. – Воздействует. Я, конечно, не литературовед, но действительно воздействует. Хотя первые – светлее. После них легко. Еще что-нибудь написал?

– Написал. Но это я Марку Вениаминовичу подарю. Лично.

– А мне нельзя?

– Пока нет.

– А хоть о чем оно?

– Я, знаешь, – после паузы заговорил Парамонов, – начал слегка сомневаться в смысле своего лечения.

– Ну ты даешь! – Ольга аж рулем слегка вильнула, пугнув встречного водителя. – Как так можно говорить? Ты забыл, как себя чувствовал до таблеток?

– Я помню. Но ты же сама говоришь, что стихи изменились. Значит, их уже кто-то другой пишет, не прежний.

– Ты не прав, Олежик. Поэт-то один, просто настроение у поэта разное. И если оно было немотивированно плохое, то что неправильного в таблетках?

– Не знаю, – задумался Олег. – У меня пока нет решения. Только стишок для доктора.

Через час с небольшим свернули с трассы на волшебную лесную дорогу, хорошо почищенную снегоуборочной машиной.

А там уже и въезд в усадьбу показался.

Только теперь он разительно отличался от того, что видел Парамонов в прошлый свой приезд. И совсем уже не похожа была картина на ту, которую впервые увидели Марк с Логиновой.

Во-первых, насколько хватало глаз, в лес уходил мощный, высокий – но при этом очень красивый, «под ковку» – забор.

Во-вторых, ворота были не просто восстановлены. Они были идеально отреставрированы, став такими, какими их видели сто пятьдесят лет назад.

Ну разве что автоматика добавилась современная.

И охранник с мобильным телефоном и рацией на поясе.

Он быстро сверил номер машины, ворота раскрылись, и «жигуленок» покатил в глубь имения.

Восстановлено было все.

Фантастически быстро даже для обычных времен, не то что для кризисных.

Парамонов был здесь в декабре, но и с тем периодом – а прошли-то полтора месяца – отличия были неизмеримые.

Главный корпус – по крайней мере внешне – был готов немедленно принять больных. Причем сделали его отменно: при полностью сохранной архитектуре с первого взгляда было очевидно, что это здание буквально нашпиговано всякими умными системами.

Парамонов почувствовал некоторое удовлетворение: часть новинок – прежде всего касавшихся экологии дома – посоветовал Лазману именно он.

Они объехали большую клумбу и припарковались на стоянку.

Там уже стояли несколько машин: Олег узнал «Вольво» Марка Вениаминовича, на которой его доставили сюда в прошлый раз.

Они подошли к главному входу.

Прозрачные стеклянные двери автоматически распахнулись, продемонстрировав гостям мрамор и гранит обширного холла.

Там их встречал Митяев, также уже знакомый Парамонову.

– Ну, как вам дворец? – с торжеством спросил он у Парамонова.

– Нечто, – несколько двусмысленно ответил Олег.

– Пациент с порога должен ощущать силу своей будущей защиты, – гордо объяснил бывший моряк.

Он, кстати, теперь передвигался не на своей, обычной, коляске, а на какой-то навороченной, более напоминающей самоходный агрегат из научно-фантастических мультиков, чем инвалидное кресло.

Пригласив гостей за собой, Митяев направил свой аппарат к широкому лифту, где легко можно поместить не трех человек, но и все пятнадцать.

Впрочем, Парамонова это как раз не удивило: если в клинике будут операционные – он знал про неожиданный симбиоз психиатрии и косметологии – то должны быть и лифты для перевозки пациентов, в том числе на каталках.

На третьем этаже их уже ждали.

Стол был накрыт, и водка охлаждена.

Застолье предполагалось в небольшом зале, но Парамонов знал, что это лишь часть огромного помещения-трансформера: Марк Вениаминович планировал проводить здесь не слишком широкие, но очень действенные и актуальные конференции по обмену опытом. Свое согласие на участие уже дали весьма именитые врачи, как российские, так и зарубежные.

– Ну, как вам все это? – спросил Марк. Он здорово похудел и осунулся – практически непрерывно мотаясь из Москвы сюда, к любимому детищу – однако явно был счастлив и доволен собой.

Его жена, Татьяна Ивановна, была здесь же, рядом с мужем.

Третьего – высокого веселого мужика – Парамонов не знал.

Тот, не ожидая, пока его представят, протянул руку Олегу и поцеловал – Ольгину.

– Бубнов Виктор Нефедович, – отрекомендовался он.

– Если б не Виктор, всего бы этого не было, – сказал Лазман.