Не будите Гаурдака

— Кстати, о наложницах…

Когда последнее слово придворного мага затихло в установившейся угрюмой тишине, Серафима вперила цепкий оценивающий взор на притихшую, как былинка в штиль перед бурей, избранницу калифа.

— Теперь твоя очередь нас развлекать, девушка. Почему Ахмет подослал к тебе убийцу?

— Я… не знаю… — не поднимая глаз, прошептала поникшая и сжавшаяся в комок нервов и дурных предчувствий Яфья и замолкла, считая разговор на эту тему законченным.

У Сеньки по этому поводу было диаметрально противоположное мнение, о чем она и не преминула безапелляционно и во всеуслышанье заявить.

Ответ несостоявшейся жертвы ассасина, к ее раздражению, остался неизменным.

— Клянусь премудрым Сулейманом… я не знаю… и догадаться не могу… ибо… ибо… не совершала за жизнь свою ничего такого… за что бы повелитель мой мог… на меня прогневаться…

— Слушай, лапа, — нетерпеливо фыркнула царевна. — Те, кто ничего не совершает, ничего не видит, и на кого нельзя повесить что-нибудь криминальное, самим калифом содеянное, сейчас не по трущобам скрываются, а во дворце десятый сон досматривают.

— Но я правду говорю, что я ничего… — огромные карие глазищи девушки, почти девочки вскинулись умоляюще-затравленно на хмурый лик лукоморской царевны.

В другое время и при других обстоятельствах та, без сомнения, пожалела бы бедную девчонку, и как минимум — оставила в покое, а как максимум — приняла участие в устройстве ее дальнейшей судьбинушки…

Но не сейчас.

— Хорошо, зададим тот же вопрос по-другому, — загнав верблюдов своего нетерпения и сочувствия в долгий ящик ожидания, сменила тактику и вкрадчиво проговорила Серафима. — Яфья. Посмотри мне в глаза и честно ответь. Что ты совершила такого, за что бы твой повелитель мог на тебя прогневаться, если бы узнал?

По отхлынувшей с лица девушки краске и рваному испуганному вздоху все поняли, что на этот раз стрела вопроса угодила точно в цель.

Дальше отпираться было бессмысленно.

Яфья уронила голову, уткнулась в ладошки, и ее длинные черные спутанные волосы цвета полуночного шелка занавесили от пытливых, соболезнующих и просто любопытных взглядов изменившееся миловидное личико, на котором за мировое господство боролись две равновеликие силы — страх и стыд.

— Ну, давай, давай, Яфа, рассказывай. Хуже не будет.

— Я… не могу… я… не должна была… я… это… преступление… наверное… он узнал… и за это… за это…

— Ну же, ну же, ну, деточка, — мягкая теплая длань Селима легла безудержно дрожащей наложнице на плечо, и тут тщательно возводимую уже несколько минут дамбу слез прорвало.

Жалостно всхлипнув, Яфья бросилась на грудь старого стражника, уткнулась лицом в жесткую, пропахшую потом и специями рубаху и заревела, горько и безутешно, как маленькая девочка, какой, по сущности, она и была: пятнадцать лет — разве это возраст?..

История, рассказанная Яфьей, была стара, как пра-пра-прадед пра-пра-прадеда Селима и проста, как его же тюбетейка.

Великий визирь Гаран-эфенди купил Яфью у ее семьи — кочевников-бедуинов, и подарил калифу на именины с полгода назад. Калиф визиря поблагодарил, погладил девочку по головке, сказал пышный как его именинный торт комплимент, и… забыл. Со дня дарения прошел месяц, другой, третий, четвертый… Калиф приходил в гарем почти каждый день, выбирал себе подругу на ночь, но мимо Яфьи его глаза каждый раз проскальзывали, как будто она превратилась в невидимку. Яфья ревела по ночам в подушку, днем красилась, румянилась, делала умопомрачительные прически, покупала у приходящих из города торговок самые откровенные и вызывающие наряды, тратя за раз все отпущенные ей на неделю деньги, но ничего не шло впрок. Девушки постарше стали над неудачливой новенькой ехидненько подхихикивать — сначала за ее спиной, а на пятый месяц уже и прямо в лицо. Бедняжка уже подумывала, а не покончить ли ей с ее ужасным положением одним глубоким и долгим нырком в бассейн, или иным нетрудоемким, но эффективным способом, но тут подвернулся один невероятный по своевременности шанс, отказываться от которого было бы глупо.

А соглашаться — преступно.

Скрипя зубами и страдая от насмешек и растущего не по дням а по часам комплекса неполноценности, девочка прорвалась еще через месяц издевок, шпилек и ночных страданий…

А потом сдалась.

Среди коммерсантш, допускаемых в гарем его сиятельного величества, была одна старуха — торговка благовониями и притираниями. Новая наложница — а вернее, ее бедственное положение — сразу бросилось Муфиде-апе в наметанные острые глаза, и через несколько месяцев наблюдений за развитием ситуации она предложила Яфье — тайно и на ушко, естественно — верное средство от калифского равнодушия.

Волшебный горшочек.

Всё, что требовалось от девушки — это ночью, когда все лягут спать, выставить горшок за пределы комнаты, отвинтить крышку и быстро удалиться в свои апартаменты. Утром, сразу после восхода солнца, горшок надо было закрывать и забирать. Через несколько таких ночей, самое позднее — через неделю-другую, гарантировала убедительная Муфида, калиф будет выбирать каждую ночь ее, и только ее. И пусть все, кто был так скор на колкость и унижение, позеленеют и облысеют от зависти.

Последний аргумент оказался для обойденной добрым вниманием наложницы решающим, и она, не сомневаясь больше и не раздумывая, купила способный решить одним махом крышки все ее проблемы дивный сосуд, выложив за него стоимость десяти новых шелковых платьев.

Ночь за ночью загоревшаяся новой надеждой Яфья прилежно делала всё, как научила ее старуха…

И однажды ее мечта сбылась.

Несколько дней назад, утром, едва солнце притронулось к краю неба на востоке, портьера, отделяющая комнату Яфьи от общего зала, отодвинулась, и она увидела, что на пороге стоит ни кто иной, как сам калиф Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс.

Собирающаяся потихоньку выйти и забрать горшочек наложница радостно вскрикнула при виде чудесного воплощения своей мечты, протянула к нему руки со словами любви и преданности… и тут произошло то, что ей не могло присниться и в самом страшном сне.

Ахмет одарил ее обжигающим злобным взглядом и, не говоря ни единого слова, развернулся и кинулся прочь.

Без чувств повалилась она на пол, а когда пришла в себя и вышла, чтобы забрать горшок, то не нашла его.

— Н-нда… — задумчиво протянула Серафима, дослушав рассказ наложницы до конца. — Присуха. Насилие над личностью. И даже не из любви — из каприза… Статьи не знаю, но бить за такое всем гаремом можно долго и со вкусом.

Девочка понурила голову, словно выслушав обвинительный приговор, и еле заметно кивнула, словно расписываясь: «Ознакомлена. Претензий и наследников не имею».

— Я виновата… мне очень… очень жаль… я не хотела… целый месяц… я правду говорю… честное слово… — на собравшихся вдруг глянули ее блестящие от заново собирающегося озера слез глаза, а с дрожащих губ посыпались, сталкиваясь и рассыпаясь, сбивчивые, отчаянные слова. — Но… Я бы никогда на такое не решилась… я правду говорю… Но они… они… Они злые… завистливые… жестокие… Они смеялись… говорили… они такое говорили про меня… гадости… я должна была доказать… но как… я не знала… я… я была готова их побить… всех…