Не будите Гаурдака

С таким же успехом каменная статуя могла попробовать согнать с головы назойливого голубя или сходить на базар за самострелом…

Но они могли дышать. Могли открывать и закрывать глаза. Могли думать.

Они были живы.

А это значит, они могли надеяться, что когда-нибудь наступит подходящий момент, или минута, или пусть даже секунда, которая, как удар топора, решит всё и сразу в их так внезапно и бесславно заканчивающейся одиссее, уронив чашу весов привередливой судьбы в одну ли сторону, или в другую, всего лишь одна секунда, не прийти которая просто не имела сейчас никакого морального права!..

Вот если бы еще она об этом знала…

Но выбора не было. Им, бессильным, потерянным, проигравшим в один миг всё, что имели и что могли иметь, других вариантов больше не оставалось.

Надо было просто набраться терпения, затаиться, подобно закрученной пружине капкана, и ждать, ждать, ждать…

Серафима мысленно усмехнулась: не исключено, что до конца жизни для них, групповой скульптурной композиции на тему «Не ждали», это станет единственным занятием.

Что, с другой стороны, тоже имеет свои положительные стороны.

Большой опыт.

Обширная практика.

Прорва времени, чтобы отточить навыки.

Усовершенствовать технику.

Стать профессионалами.

Может, они даже научатся медитации и телепатии, что бы такое это ни было, откроют по третьему глазу, а, лучше, по второму рту, и станут за спиной короля показывать ему язык и издавать неприличные звуки. А еще можно будет, пока тот выйдет из помещения… можно будет… можно будет…

Но толком начать изобретать пакость, которую могли бы подстроить девять истуканов самому могучему в Сулеймании и ее метафизических окрестностях магу, царевна не успела.

Откуда-то из-за их спин легко, как ласточка, вынырнул громадный черный ифрит с горящими неистовством огненными глазами под низким, украшенным парой рогов лбом, и завис в воздухе, тяжело облокотившись на край Масдая.

Окинув сжигающим взглядом неподвижных людей на недвижимо повисшем в воздухе ковре, он нашел того, кого искал, издевательски оскалился, потянул к нему изукрашенную кольцами и браслетами когтистую лапищу…

Но неожиданно ладонь размером с восьмивесельный баркас остановилась в нескольких сантиметрах от шеи Агафона, а безобразную черную рожу расколола широкая алая, как ломоть арбуза, ухмылка.

— Нет, я не буду отрывать тебе голову… — услышали они возникающие прямо в голове вкрадчивые слова, пульсирующие едва сдерживаемым нетерпением, ненавистью и… безумием?..

— …Пока не буду, — елейным голоском, каким можно было смазывать направляющие гильотины, нежно мурлыкал у них в умах ифрит. — Ты воображаешь себя магом, правда, мальчик? Ты думаешь, что ты всесилен и везуч? Ну, так мы сыграем с тобой в одну игру, мой малыш. На твоих спутников. Унизь меня еще раз. Выставь дураком. Лиши всех подданных одним ударом. Покажи, какой ты орел, когда твой противник готов к схватке и смотрит тебе в глаза, молокосос! Ну! Ну же!!! Ты, ничтожество!!! Смотри мне в глаза!!! Смотри в глаза своему повелителю, ты, земляной червяк, слизень, мерзкая жаба, зарвавшийся щенок!!! Я тебе приказываю!!!..

Голос короля сорвался на визг и пресекся, будто лопнула струна, и Агафон с отчаянием почувствовал, что даже если бы от этого зависела его собственная жизнь и жизнь его друзей, то отвести глаз от жуткой, оскаленной, перекошенной безумием и гневом морды сулейманского чудища он теперь бы не смог никогда.

— Смотришь?.. — ласково и проникновенно, словно не было пару секунд назад истеричного всплеска эмоций, подался к нему всем телом и проворковал на ухо, почти прошептал король. — Смотри, смотри… Сейчас мы отправимся домой… в тень… под родные, гостеприимные своды… оскверненные тобой… туда, где покой и тишина… Но ты потерпи… много времени это не займет… минута полета — и мы там… Но пока мы летим, ты должен подумать… хорошенько подумать… кого первого ты поставишь на кон в нашей игре… и не забудь вообразить, что его… или ее… будет ждать… когда ты проиграешь… Я надеюсь, у тебя богатое воображение… мальчик…

С этими словами ифрит подхватил на плечо беспомощно замерший, словно одеревеневший ковер и черной кометой-предвестницей близкого конца света устремился к невидимому отсюда куполу дворца.

Через несколько минут, проскользнув без задержки в полутемный зал сквозь отверстие в поспешно расступившейся перед ними крыше, ифрит опустился на пол, бережно положил, чтобы не уронить покрытые стеклянной оболочкой фигуры, ковер, и взмахнул руками под аккомпанемент быстрой череды заклинаний.

Отверстие в крыше закрылось, словно веревкой затянули горловину мешка, и интерьер преобразился из каменно-железного в уже знакомый магам ослепительный беломраморный, сияющий немыслимой роскошью и богатством. Повинуясь округлому вальяжному жесту ифрита колонны, ковры, столики, этажерки и статуи посреди зала поспешно раздвинулись, образуя широкий пустой круг диаметром метров в десять, сияющий девственной белизной гладких мраморных плит.

Тело ифрита пошло рябью, и на его месте пленники вдруг увидели холеного аристократа в пурпурном халате и белой, с алым пером, чалме.

— Для состязания я надену это обличье, — белозубо улыбнулся Агафону король. — А ты будешь меняться? Превратишься в седобородого старика? Юную деву? Ужасное чудище? Впрочем, мне всё равно. Всё это… — перед глазами изумленных людей стремительной чередой промелькнуло с два десятка образов и фигур — жутких, нелепых, прекрасных, героических, смешных, — лишь обертка. Главное, мой мальчик, это то, что сидит у тебя внутри. Но еще главнее — готов ли ты умереть за то, чего желаешь больше всего на Белом Свете. И… убивать ради этого других. Ну, так как? Ты готов?

Король остановился рядом с волшебником, чуть склонил голову и пытливо заглянул ему в глаза.

— Молчишь… Ты не из разговорчивых, мальчик, да? Или просто не хочешь? Презираешь меня? Ненавидишь? Хочешь вывести из себя? — король встрепенулся, округлил черные очи, вскинул высоко брови, словно в высшей степени изумления, и мягко проворковал: — Ах, да… Я вспомнил… Ты… просто не можешь. Ты не можешь разорвать заклинание, наложенное на тебя каким-то старым пнем, так? Ай-яй-яй… А хочешь, я верну тебе речь? Что ты мне скажешь тогда? Что я негодяй, мерзавец и… какие бранные слова ты еще знаешь? Или родители запрещают тебе ругаться? Или… может, ты попытаешься пустить в ход свой дар?..

Он закинул голову и звонко расхохотался, словно только что услышал самую забавную за триста лет шутку.

— Что-то мы с тобой заболтались, малыш, тебе не кажется? — отсмеявшись, снова повернулся он к его премудрию, кипящему злостью и унижением так, что удивительно, как только не плавилось на нем волшебное стекло. — Давай договоримся про условия игры. Кого ты хочешь пожертвовать первого? Воина? Музыканта? Благородного юношу? Чернявого фокусника? Белокурую красавицу?.. Нет, дам мы трогать не станем, это пошло… Но, в таком случае, милый друг, твой выбор становится еще меньше. Кого ты отдаешь? Давай я буду показывать пальцем, а ты мне моргать. Два раза — нет. Один раз — да…