Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина

(27) Слова от тревожных до проживания были зачёркнуты, но прочитывались чётко; первоначально написанные стойкими чернилами, позднее вычёркивались, видимо, слабыми, иссохли и поблекли, обнажив первооснову. Буквы в словах гостил и не беспокоил были пригнаны друг к другу с изяществом, достойным восхищения, и вязь долго не поддавалась разгадке: о каком гостевании речь, когда мекканцы пытались убить Мухаммеда? Это восточные красивости стиля, которому чужды резкости.

Когда ночь шла к концу, Мухаммед проснулся, дивясь, что проспал ранний намаз: петухи в это время начинают петь - уснули непробудным сном? Собаки вымерли будто, не перекликаются... Даже сова притихла. В такую тишину услышишь, как журчит ручей... Ни звука! Выглянул наружу: на чистом светлеющем небе ярко горела крупная звезда, полыхая изнутри живым огнём. Нет, не проспал. Готовясь к предрассветной молитве, наполнил при сиянии звезды, дабы совершить омовение, медный кувшин из большого глиняного чана, в нём вода всегда свежая и холодная (ему нравился этот кувшин с ручкой замысловатой, особым отгибом для большого пальца). Вырезанные на меди изображения скорее угадывались, чувствуемые пальцами, нежели виделись в предрассветной темени. Уподобил однажды кувшин фигурке женщины: плавные и округлые изгибы, суживающиеся в талии, будто девичий стан, и ширящиеся у основания, как раздавшиеся бедра у зрелой женщины, - эти сравнения, возникшие некстати, смутили дух, и он укорил себя, что явились они пред молитвой. Пригнул кувшин, подставив под тонкую струю ладонь, но тут прогремел, казалось, на всю Мекку, нечеловечески оглушительный и властный окрик такой силы, что даже свет звезды погас: - Эй, Мухаммед, выходи! От неожиданности он вздрогнул, и кувшин выскользнул из рук. Ухватить его! Чтобы вода не пролилась, капли её драгоценные!.. Темнее тёмной ночи стало. И странная тишина: ни шелеста, ни шороха, ни движения, ни звуков. Вдруг предстал пред ним громадного роста Джебраил. Ослепительно яркие крылья его горели лёгким светом, то был даже не свет, а свечение, которое у свечи бывает перед тем, как потухнуть. Конь возник - стоял у калитки так, будто Мухаммед сам туда привязал, терпеливо ждал седока.

Разве то был конь?!

Нет, такого видит впервые: некое блестящее белизной существо, весь искрится, глаза горят. Крупнее осла, но меньше мула, а морда... Красивой женщины лик! И этот изгиб, который всегда волнует более всего. О чём это он?! Спина была у коня длинная, удобная для сиденья. И уши большие, на ногах - белые крылья.

– Разглядывать некогда, воссядь!
– повелел Джебраил.
– Час пришёл!

Молнией сверкнул у коня взгляд. Искры посыпались из ноздрей: не то что сесть - к нему не подступиться! Внезапно конь опустился на передние ноги, чтобы помочь всаднику взобраться: ноги - в стремена, и впору седло, сразу обхватившее его. И крылья коня точно стрелы огненные. Не обжигают и глазам не больно от их света, щадят их, освещая всё вокруг.

Но он уже летит в небе высоко, дух захватывает. Под копытами коня невидимая твердь. Взмах крыльев столь быстр, что незаметен. Заря на небе, а там, где Мекка...
– нет, уже не Мекка! Лишь красный краешек, как ломоть спелого арбуза, на небе, осветивший кромку пустыни. И отчётливо проступили очертания земли, выпрямились неровные изгибы на ней, очистились небеса. Взгляду открылись дальние дали - высились белокаменные дворцы, окружённые крепостными стенами, с изумрудными куполами и гладкими мраморными колоннами, и свет струился водопадами по ступеням.

Караванный путь верблюжий простирался - вмятины на оранжевом песке от стоп верблюжьих и копыт коней - к Красному морю. Хиджаз с зелёными оазисами, одинокими, как стражи, пальмами - точно барьер, похожий на белёсый кинжальный шрам, грубо заживший на смуглой щеке деда, - шрам на челе земли, разделяющий в Аравии мёртвую пустыню и полную жизни Мекку, зной прибрежной полосы и прохладу плоскогорья, и главные горные цепи - родные места, где обитает племя курайшей. Моё и твоё!

Наслышанные про небошествие Мухаммеда...

(28) Тут же поясняется: а) да не забудется чередование в повествовании Небесной и Земной частей; б) да запомнится, что происходящее на земле, видимое с небес, зачастую даётся для удобства восприятия с отступом; в) да привыкнут к тому, что Земное зачастую не поспевает за Небесным, а то и опережает его.

... мекканцы явились на площадь:

– Эй, мекканцы, послушайте меня! Я расскажу вам! Глупцы,

хотят убить, а он... под ним конь необычный, и он летал на

нём, живой, жаркий!

Видит внизу большой караван, движущийся в сторону Мекки. Ярко вспыхнул меж двух горбов верблюда розовый шёлк паланкина. Что может быть достойнее верблюда? И поступь, схожая с женской, несущей сосуд с водой на голове. Сосуд и походил на горб.

Звезда, с сиянием крыльев слившись, осталась сбоку внизу. Потом и вовсе скрылась, вместе с нею и земля. Но был спокоен Мухаммед, чувствовал, что сзади - Джебраил. - Не оглядываться!
– Голос прогремел предупреждающе: не должно человеку ангела летающего видеть!

– Остановись!
– крикнул вдруг. Вмиг сменились ощущения жары и холода. Затих шелест крыльев коня.
– Сойди на землю и помолись! Как с высоты пасть на землю?! Но конь копытом бьёт по тверди.

– Молиться здесь? - Гора Синай, где Бог явился Мусе из горящего куста! Верхушка светла, а склон... Катится по нему свет, будто существо живое. Стремительно уносится тень облака, высвобождая лучи солнца, и больно бьют они по глазам. Пламя огня, когда горел, не сгорая, терновый куст!

– Святая земля!
– услышал Джебраила.
– Прежде сними обувь твою с ног твоих!
– приказал.

И я молился там, где воззвал Бог к Мусе!

Мухаммед ощутил под ногами идущий из глубин жар. И снова стремительный взлёт на небо.

И видел, как горит там куст терновый?!

Тот куст не мне привиделся - Мусе! А гора дымилась, ибо Бог

сошёл на неё в огне.

– Обманывает нас!
– Горожане, паломники, даже иудея

мекканского разглядел, ростовщика, и христиане - кто

любопытствует, кто злобой обуян:

– По губам ударить, чтоб умолк!

Окрик Джебраила:

– Остановись! Конь устремился вниз, разрывая в клочья облака. Земля громадой всей летит ему навстречу. - Я должен помолиться здесь? - Вифлеем, где Иса родился! - Иса?! - Молись и больше не спрашивай! ...Стремительный взлёт в небо. До ушей Мухаммеда донёсся окрик, не Джебраила, чужой:

– Стой, Мухаммед!

Но конь спешит, не слышит. Вскоре новый окрик, голос незнаком:

– Эй, погоди!

Снова конь не убавляет бег стремительный. Вдруг видит пред собой девушку красивую, она к нему мчится, зазывающе приветлива:

– Не спеши, поговорим!
– В шёпот, как в туман, обволокла.

А конь летит, рядом - Джебраил. - Чьи голоса я слышал?
– спросил. - Голос первый - иудея! - И что же? - Если б сошёл, стали б иудеями! - А второй? - Голос христианина! - И стали б христианами?.. А третий голос чей?

– Земных утех то голос! Но думать некогда, и конь... такое скорое падение! Стремительность их будто нагоняет - или они её: вот-вот в землю врежутся!..

Но плавно ступил на возникший перед ними холм. Остановился у самого краешка плоскогорья. Эль-Кудс!
– мелькнуло.
– Храмовая гора! - Сойди и привяжи коня! - Куда? - Ох, неуч! Легко спрыгнул с коня, держа в руках поводья. Камень, на который ступил, показался... мягким? И отпечатались ступни Мухаммеда!

При свете, который излучал конь, увидел вделанное в скалу кольцо. - Не слыхал о нём разве?! Привязал поводья коня. Утренняя прохлада коснулась чела. Возвышенность, и храм на ней.

– Но разве не разрушен храм?!

– И не единожды!

– Дважды!..
– Называют имена:

– Навуходоносор! Нимруд! Нимврод!
– одно и то же имя, но на

новый лад.

– Тит, полководец императора Адриана!
– голос

ростовщика-иудея: знает!

Бурак застыл, не шелохнётся даже.