Не доводи меня

– Полегче в выражениях, – сказала я, опуская глаза.

Я почти никогда не отводила взгляд первой. Но с Сан Санычем редко побеждала в гляделки. Взгляд его пытливых глаз, темно-зеленых, как торфяное болото, подавлял меня. Я знала, что у меня глаза такие же. И все моего взгляда боялись так же, как я – взгляда Сан Саныча.

Я занялась инсулином, чтобы казалось, будто я не просто так глаза опустила, а делом занялась.

– Разве я что-то не то сказал? – сказал Сан Саныч. – Совесть есть? Бабка умирает, а ты шляешься.

Он растягивал слова, говорил медленно, словно все его изречения были такими мудрыми, что скажи он их быстро – никто ничего не поймет. Меня эта манера бесила. Но если скажу об этом, он станет разговаривать еще протяжнее.

Я молчала. Чувствовала, как вскипаю, но молчала. Под конец речи Сан Саныча я разбудила бабку. Это было тяжелее, чем я думала, ведь мне казалось, что она дремлет, а не крепко спит.

– Ты где была? – сказала она, едва открыла глаза.

Наверное, хотела поругать, но ее голос был совсем не грозным.

– Дома, ба, – сказала я, устанавливая шприц.

– Я тебя звала.

– Да? – сказала я, даже не пытаясь звучать правдоподобно. – Я не слышала.

Не стоило лишний раз ее волновать. Поэтому я лгала, даже не раскаиваясь.

Бабка молчала, а я надела новую иглу. Затем выпустила воздух, и сказала бабке переворачиваться. Она делала это медленно, прямо как Сан Саныч слова произносил. Так что у меня было время глянуть на него.

– Где деньги? – сказал он.

Я отсалютовала ему иглой со шприцом. Я много потратила на лекарства. Много, но не все, разумеется.

– Это все?

– Меня уволили.

Сан Саныч хохотнул, словно это была хорошая новость.

– И что же ты наделала? Опять кого-то послала?

Я молчала. Потом поняла, что бабка перестала кряхтеть. Я обернулась и увидела, что она готова к уколу. Тогда я задрала ее халат, стянула до бедер трусы, и защипнула кожу пальцам. Я так часто делала ей уколы, что мои действия были механическими. Раньше я переживала из-за всего: что колю не под сорок пять градусов, а, например, под шестьдесят. Но со временем синяки от уколов не появлялись, бабка не шипела от боли, и я успокоилась.

– И что же ты теперь будешь делать? Боюсь, тебе остается лишь блядовать.

Моя рука дрогнула, отчего бабка ойкнула.

– Закрой рот, Сан Саныч, – спокойно сказала я, хотя внутри все клекотало.

– Я просил меня так не называть, – мигом отозвался он тоном школьного задиры.

– Не могу иначе.

Сан Саныч хоть и было его настоящим именем, в моих устах звучало как унизительное прозвище. Слишком официально звучало, и потому бесило его.

Я еще немного подержала шприц, а затем достала его и сразу сняла иглу.

– Все, ба, готово. Иди кушай.

Бабка не поблагодарила меня за укол. Сказала, что больно было. Я пробормотала неискренние извинения и помогла ей подняться. Затем бабка, шаркая тапками, вышла из комнаты. Мы с Сан Санычем остались одни.

– Я в последний раз прихожу к вам, – сказал он, как только дверь закрылась.

– Слава тебе, господи! – воскликнула я, и вправду радуясь. – С чего это мне такое счастье привалило?

Сан Саныч лишь поджал губы, а потом сказал:

– Тему одну нашел. Мы с Милой переезжаем.

Он не сказал куда, а я не уточнила. Было все равно.

– Я рада… – сказала я.

Надо было закончить фразу словами «за тебя». Но радовалась я за себя, а на Сан Саныча было все равно.

– Ты зря такая счастливая, – сказал Сан Саныч. – Тебе теперь с бабкой шарахаться по врачам. А еще, если ты не заметила, она умрет вот-вот, и ты будешь первой, кто увидит это.

– Я готова к этому.

– Все так говорят.

Тут Сан Саныч отвел взгляд первым, и я удивленно захлопала глазами.

– Родственник болеет, ты морально готовишься. Но потом увидишь его мертвого и как накроет…

Сан Саныч говорил проникновенно. Мне его слова были понятны, ведь то, о чем он говорил, мы с ним пережили уже дважды. Я плохо помнила маму с папой и, честно говоря, радовалась этому. Сан Саныч был постарше, когда они умерли, поэтому лучше их помнил и тяжелее пережил их уход. У меня же с трех лет вместо мамы была бабка, а вместо папы – старший брат. Такая себе семейка, но я ее не выбирала. Могла бы – ни за что не выбрала. Если и есть кто-то виноватый в том, что из меня вышло, то это дует моих родственничков.

– Замолчи, – попросила я, поднимаясь с кровати.

Живот заурчал, мне хотелось есть. Еще и с кухни потянуло чем-то жареным. Бабке нельзя такую пищу, но она не слушалась. Конечно, она тоже понимала, что ей не долго осталось. Поэтому не собиралась тратить остаток жизни на пророщенное пшено. Раз уж все смертники, почему хотя бы не кушать вкусно?

– Сядь, – приказал Сан Саныч.

Если бы он добавил «пожалуйста», я бы, может, послушалась. Но я не обратила на него внимания. Сложив руки на груди, я вздернула подбородок, и прошла к двери.

Глупо было думать, что Сан Саныч спокойно примет неповиновение. Но я отвыкала от его повадок за те полмесяца, что не видела его. От плохого всегда отвыкаешь быстро.

Когда я положила ладонь на ручку двери, Сан Саныч резко дернулся к моей ноге. Схватил за бедро, и я зашипела от боли. Я пыталась вырваться, но становилось лишь больнее от того, что на моей коже все сильнее сжимались пальцы Сан Саныча.

– Тебе давно пора взяться за ум, – грозным шепотом, так, чтобы бабка не услышала, сказал он. – Прекрати шляться, и задержись, наконец-то, хоть на какой-то работе. Не будет такого, что кто-то придет и спасет тебя…

Сан Саныч отпустил меня, но удрать я не успела. Он тут же схватил меня за запястья. Я брыкалась, извивалась, и, пытаясь освободиться, правда напоминала кобру. Но Сан Санычу за тридцать, он взрослый мужик. Конечно, все мои попытки победить его были детским лепетом.

– Убери, блядь, руки! – Кричала я, наоборот, желая, чтобы бабка слышала, как он со мной обращается.

Я рыкнула от досады, и еще разок дернулась, так, чтобы перед собой стыдно не было, что я не пыталась ему противостоять. За это Сан Саныч резко поднял руку, которой держал мои запястья. На мгновение мне показалось, что мои руки вылетят из суставов, что они, как у куклы Барби, провернутся по кругу на все триста шестьдесят градусов. От боли, но больше от обиды, из глаз брызнули слезы.