Не доводи меня

– А как вы познакомились?

Я прикусила губу. Этот вопрос тоже был дежурным. Анюся тысячу раз слышала на него ответ. Как правило, один и тот же. Но сегодня было исключением. Я так и не придумала, как бы подать правду так, чтобы Анюся не расстраивалась еще больше. Поэтому сказала, как есть.

– Он меня спас.

Анюся нахмурилась. С котятами она наконец-то закончила, и теперь гладила длинную белую шерсть Фифы, что той не нравилось, еще с возраста, когда она была просто фифочкой.

– От кого? – сказала Анюся.

– От чего, – поправила я.

Анюся стала совсем как грозовая туча. Она замерла и посмотрела на меня. Фифа выползла из-под ее руки и легла на край «кушетки». Котята, спотыкаясь друг об друга, падали и вставали, пытаясь добраться до второго завтрака. Только один котенок оставался буквально в хвосте и игрался с ним. Фифа дергала хвостом, словно муху отгоняла, а котенку это только нравилось.

Я наблюдала за ним, делая вид, что не замечаю вопросительный взгляд Анюси.

– Так от чего? – сказала она наконец.

Я немного помолчала, но под грустным взглядом больших Анюсиных глаз долго не продержишься.

– Я не хотела больше так жить.

Анюся пару секунд стояла молча. А потом бросилась ко мне. Я хотела сказать, что сейчас уже все хорошо. Не надо бояться за меня, грустить, и уж тем более жалеть. Я больше на крышу не полезу, только если вдруг захочу закатом полюбоваться.

Сжав меня в объятиях, Анюся сначала не шевелилась. А потом я почувствовала, как ее плечи задрожали.

– Да все в порядке, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал бодро, или весело, ну или хотя бы не перепугано.

– Как может быть все хорошо, если ты…

Анюся не договорила. Она отстранилась от меня, но продолжила сжимать мои плечи вытянутыми руками.

– Ну, – сказала я. – Вчера не было хорошо. А сейчас, Анюся, клянусь, все окей.

Я видела, что она мне не верит. Глядит прищурившись, и пытается что-то высмотреть в моих глазах. Не знаю, что у нее получилось там найти. Но Анюся отпустила меня так же резко, как доселе притянула, и сказала:

– Идем на кухню. Расскажешь подробности.

Кивнув, хотя Анюся уже меня не видела, я последовала за ней.

Кухня в этой хатке была довольно большой. Убранство – отвратительное, как и во всем доме. Но хотя бы чисто. На плите варилась перловка в огромной кастрюле. Для собак, как я сразу поняла. Под плитой, на ручке духовки, висело замызганное, некогда светло-розовое, полотенце с вышитым в углу котенком, который прыгал за бабочкой.

Анюся, не оборачиваясь на меня, поставила на плиту чайник, достала две кружки и бросила в них заварку. Потом вытащила из ящичка пакет с бубликами. Начатый. Я подумала, а не животные ли вскрыли пачку? И не стала есть бублики. Я и так не любила сладости. Хотя бублики назвать приличной сладостью – язык не поворачивается.

Я села на табуретку, потому что ноги устали, и уставилась на Анюсю.

– Ну? – сказала она, сложив руки на груди.

Глянув на закрытую дверь, словно убеждаясь, что путей к отступу нет, я стала рассказывать Анюсе, как прошел вчерашний день. Она лишь раз отвлеклась, чтобы наполнить чашки.

Когда я закончила, Анюся недолго молчала. Потом открыла рот, но сказать, что думает обо мне, не успела. Мы услышали, как скрипнула входная дверь.

– Ванюша пришел! – воскликнула Анюся.

Она подобрела, хотя после моего сегодняшнего рассказа была мрачнее, чем после всех тех, которые я успела ей поведать за всю жизнь.

Анюся выскочила из кухни, и вскоре я услышала, как она взвизгнула. Я не собиралась бежать встречать Ванюшу, как она его называла. Больно много чести. И неважно, что я в гостях. Гостей, наоборот, не нужно напрягать.

Я сербала чай, который был слишком горячим, чтобы пить нормально. Слушала визг Анюси, к которому прибавился низкий мужской голос. Я пыталась услышать, о чем они говорят. Но мне это не удавалось, как бы я ни прислушивалась.

Вскоре оба зашли в кухню. Анюся вприпрыжку, Ваня – еле ступая. Наверное, после ночного дежурства. Добравшись до стола, Ваня швырнул передо мной фуражку, на которой, как бриллиант на кольце, сверкнул милиционерский значок. И словно только после этого заметил меня.

– О, и ты здесь.

Я кивнула. Не хотелось тратить на него буквы. Пуская даже всего шесть, из которых состоит «привет».

Плюхнувшись на стул напротив меня, Ваня вытянул длинные ноги. Сидя, он был того же роста, что Анюся стоя. По крайней мере так казалось. Его светло-русые волосы прилипли к голове. Наверное, в фуражке летом жарковато. Или дождь их намочил. Или пот.

При последней мысли я скривилась. В это же мгновение Ваня посмотрел на меня. Он улыбнулся уголком рта чисто из вежливости. Я чисто из вежливости не стала его посылать. Смотрел на меня Ваня недолго. Неудивительно. Зачем долго пялится на то, что не нравится? А затем сказал:

– Что-то она сегодня не болтливая.

Анюся суетилась над завтраком для Вани. Или над ужином, если учесть, что он только со смены пришел.

– У нее горе, – сказала Анюся, не оборачиваясь.

Оставлять нас с Ваней без присмотра было опасно. Но и готовить еду, не глядя на плиту, тоже плохая идея.

– Надо же? – сказала Ваня, вскинув брови, и заулыбавшись как-то иронично. – Что же случилось?

– Она пыталась покончить с собой.

– И как? Удачно?

Я громко цокнула языком, а Ваня захохотал. Собственная тупорылая шутка так ему понравилась, что Анюсе пришлось наступить на его ногу, чтобы он заткнулся. Словно в наказание она убрала один ломоть хлеба с тарелки, но Ваня этого не заметил. Он принялся за еду с аппетитом бродячего лишайного пса. С удовольствием я отметила, что кашу Анюся ему дала ту, которую варила собакам.

– Приятного аппетита, Ванюша, – сказала я, стараясь смочить голос ядом, чтобы хоть как-то отыграться.

Ваня так обалдел, что жевать перестал. Поднял на меня ошеломленный взгляд, а потом посмотрел на Анюсю.

– Анюся, неси камеру. Твоя подружка первый раз в жизни побыла вежливой. Надо запечатлеть этот исторический момент.

– Когда я ем, я глух и нем, – ответила Анюся.

Ваня не возражал. Еда явно интересовала его больше, чем я. Повисла тишина. Меня она не напрягала – можно спокойно пить чай, не поддерживая светские беседы. Правда, вскоре я пожалела, что на кухне нет хотя бы радио. Ваня так громко чавкал, что мне захотелось оглохнуть. Что-то мне подсказывало: в мирное время он нормально ест. А передо мной сейчас, так сказать, рисуется. Видит, как я кривлюсь, и старается все больше.