Не хочу в рюкзак

— Так... — задумчиво проговорил директор. — Все повторяется... Оставьте ведомость, я разберусь.

Отзвуки длительной борьбы, которая, видимо, велась уже давно, почудились Лиде, и ей стало легче.

Она положила на стол свой отчет. И — все? Так просто? Она нерешительно поднялась.

Директор, поймав ее откровенно-недоумевающий взгляд, вдруг попросил:

— Не надо больше плакать... Прошу вас... Мне бы хотелось иметь в школе радостных учителей... Берите пример с тети Зины, вы ведь у нее живете?

— У нее... — в замешательстве ответила Лида.

Она не верила своим глазам: сухое жесткое лицо директора светилось уважением и нежностью.

— Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Однако скорых оргвыводов не обещаю. К сожалению, у Богдана Максимовича были, есть и будут единомышленники. Более того, уверен, что он, если не откажется от своих слов, сказанных вам, видимо, в запале, то уж непременно разбавит длинными рассуждениями о добре и зле.

Директор помолчал и добавил:

Идите. Хочу верить, что вы станете хорошим воспитателем. И чаще улыбайтесь, это вам к лицу.

Лида попятилась и тихонько притворила дверь. У нее было такое чувство, будто она неожиданно нашла выход, хотя до этого натыкалась на стены.

XIII

Завуч делал вид, что ничего не произошло. Нового отчета он не требовал. Однако Лида чувствовала, что он затаил против нее гнев. Он едва цедил сквозь зубы приветствие. Все чаще Лиду стали контролировать какие-то комиссии — то учебно-воспитательные, то врачебные, хотя прежде никому не было до нее дела. Несколько раз Мария Степановна дублировала ее, оставаясь в ее смену в особо тяжелые, банные дни, откровенно не доверяя.

С Марией Степановной у Лиды были сложные отношения.

Как-то раз, обойдя все посты и убедившись, что дежурство проходит нормально, Лида остановилась в вестибюле передохнуть.

Она задумчиво глядела на море, которое в косых лучах заходящего солнца казалось розовым. Какой-то парусник, большой, с зарифленными парусами, медленно скользил по воде. Он входил в розовую бухту, посылая низкие мелодичные сигналы.

Это было так чудесно, что Лида надолго замерла, не слышала, как подошла Мария Степановна.

— Ну, как идет дежурство?

— Все в порядке, — ответила Лида, не сводя глаз с парусника.

Мария Степановна проследила за ее взглядом и вдруг испуганно спросила:

— И давно это они у вас... так?

— Что? — не поняла Лида.

— Воркуют! — и Мария Степановна указала пальцем в окно.

На скамейке у фонтана на почтительном расстоянии друг от друга сидели Ирфан и Надя, о чем-то мирно беседуя.

Лида заметила давно: Ирфан, стесняющийся своей полноты, последнее время предпочитал общество девочек. Особенно по душе ему была толстушка Надя, которая могла часами слушать, как он пересказывает книги про пограничников.

Лида не находила в этом ничего плохого и, наоборот, радовалась, что Ирфан стал послушным и более старательным. Поэтому, когда Мария Степановна сказала подозрительное «воркуют», она возмутилась:

— Зачем вы так?! Это же дети... Мария Степановна пожала плечами.

— Ни в одном классе...

— Неправда! Я разговаривала с Надеждой Федоровной. Она рада бывает, когда в ее классе ребята дружат!

— Надежда Федоровна отвечает за свой класс, а мы с вами — за шестой «В». Я пойду за Ирфаном, — голос Марии Степановны выразительно посуровел.

Лида вздохнула:

— Ради бога, не надо! Я их только что отпустила погулять, они оба хорошо поработали... Скажите лучше, Мария Степановна, что это за несовременный парусник подходит к пристани? Никогда не видела такого!

Мария Степановна посмотрела на Лиду удивленными, непонимающими глазами и растерянно ответила:

— Учебный парусник... И отошла.

Лида еще постояла у окна немного и увидела, как Мария Степановна прошла по двору, мимо фонтана, и не нарушила беседу Ирфана и Нади.

***

Ко Дню Советской Армии Лида купила мальчишкам новенькие ремни. Широкие, из прекрасной кожи, они походили на матросские. Ребята любовались ими и оставляли во время сна у изголовья. Миша Николаев, которому Лида отнесла ремень в изолятор, даже спал, не снимая его. Короче говоря, ремни сразу же стали личной драгоценностью, которую берегли, заботились о ней.

И вот однажды Лида, дежуря по корпусу, стала свидетельницей происшествия, надолго омрачившего жизнь всему шестому «В».

У Косовского пропал ремень. Он не стал поднимать шума. Поразмыслил и... стянул ремень у Ирфана. Все ремни были новенькие и походили один на другой.

Ирфан, обнаружив пропажу, хладнокровно переложил ремень с кровати Семена на свою и заснул.

Семен, поняв, что произошло, встал и дрожащими от стыда и страха руками взял ремень у следующего, поцарапал его ногтем — для заметки и спрятал под подушку.

Все это видела Лида. С побледневшими от горечи щеками, она замерла на пороге, прижалась к косяку, не в силах что-либо сделать, что-то сказать... А в палате, слабо освещенной через окно дворовыми фонарями, ее любимые мальчишки таились, стараясь обмануть друг друга.

— Цепная реакция... — прошептала Лида. — Неужели никто не оборвет ее?!

В это время у входной двери кто-то зазвонил, и Лида торопливо спустилась вниз.

***

На следующий день сразу после зарядки к Лиде подошел Витя Капустин.

— Лидия Афиногеновна, а у меня потерялся ремень. Что делать?

Лида долгим взглядом посмотрела в лицо светловолосого, в крупных веснушчатых пятнах мальчика. Так вот кто оборвал цепную реакцию!.. Ни Юрка, к которому, несмотря на его постоянные каверзы, Лида питала устойчивую симпатию, никто другой... Именно Капустин. Тихий, неприметный мальчик Витя. Как же она была благодарна ему за его правдивость!

Лиде захотелось поделиться своим открытием со всем классом. Не раздумывая, она собрала ребят и объявила:

— Пионерское собрание!

— Ну вот еще... — загудели ребята; они хотели идти удить рыбу. — А зачем?

— В свое время узнаете! — твердо стояла на своем Лида. — Марш в беседку!

Она почти никогда не пользовалась беседкой, этим излюбленным для многих воспитателей способом удержать ребят вместе, около себя, да еще на свежем воздухе. Обычно шестой «В» гулял живописной толпой по берегу.