Не от мира сего-3

Жужа, сопровождающий хозяина, недоуменно посмотрел на него, едва только Садко запел. Горшечник же от нечего делать начал отбивать ритм на одном из своих горшков. Словом, получилось хорошо, хотя народ в большинстве своем ничего не понял. Ну, не побили — и то ладно.

Потом лив сыграл народную песню: «Собака бывает кусачей только от жизни собачей». Жужа от изумления чуть в обморок не хлопнулся — собачья тема редко когда поднимается исполнителями. Садко сыграл тем временем еще одну лирическую композицию: «Человек — собаке друг, это знают все вокруг. Еще никто не замечал, чтобы хоть раз он зарычал». Горшечник в восторге захлопал в ладоши и подарил музыканту свой горшок. В смысле, самолично сделанный горшок, который при желании можно было приспособить под ночную вазу.

Лив от подарка, конечно, не отказался, хотя определил для себя нынешнее выступление, как некоммерческое. Надо было проверить свою возможность играть перед избалованной всякими талантами столичной публикой. Определить не то, как его радостно примут, а то, как он сам себя будет чувствовать. Что же — ничего страшного не произошло, хоть в лесу играй, хоть во дворе за забором перед Жужей, хоть в Ладоге на застолье — все едино. Перед публикой, конечно, интересней. Она, например, горшок может подарить.

Садко закончил на сегодня радостной песней: «Не дразните собак, ля-ля-ля-ля, ни собак, ни кошек», откланялся перед немногочисленными слушателями, вывел из ступора слегка обалдевшего пса, почесав того за ухом, и собрался уходить.

— Парень! — спросили его. — Имя-то у тебя имеется?

— Садко, — без ложной скромности ответствовал он. — К вашим услугам музыкант из Ладоги.

Они с Жужей ушли, оставив позади себя несколько человек, засомневавшихся «на чем это играл скальд: на домбре, кантеле, или просто на нервах»? Садко не стал развеивать никакие сомнения.

К тому же было уже некогда: именно сейчас, в конце весны, щука ловилась, как нельзя лучше. А вместе с щукой и хитрый брат хариус, готовящийся к нересту — желанная рыбацкая добыча — где-то ждал, чтобы изловиться. Не всем ловцам, конечно, удается его поймать, но пробуют все.

Садко к этому делу подошел со всей тщательностью, свойственной ему. Чего таскать пудами окуней и ершей из озера, если можно, тщательно все продумав и уповая на долю везения, вытащить снасть, а в ней, либо на ней — чудо-рыба. Кто как ее называет — forelli, mullonen, purolohi, rautu, tammukka, harjus — вкус у нее от этого менее изысканным не становится. Соответственно, спрос и цена.

В первый же вечер Садко, запустив живца, отловленного по такому случаю на мелководье, добыл не только судаков и щук, но и рыбу, с которой пришлось долго соперничать, вываживая ее к берегу. К нему на лодке даже подошли сочувствующие, настроенные вполне доброжелательно по случаю удачного щучьего промысла.

— Кого, паря, тащишь? — поинтересовались они.

— Вот вытащу — тогда и узнаю, — ответил Садко, уже слегка утомившись борьбой.

— А не русалку ли за хвост зацепил? — засмеялись с лодки.

— Или царя Морского за бороду? — сразу же развили тему.

Лив не мог отвечать, он, наконец-то, исхитрился и заставил рыбину глотнуть воздуха. Как известно, обитатели глубин это дело уважают не очень, потому что становятся вялыми и малоподвижными. Садко этим воспользовался и вытащил на берег пятнистую бурую зубастую особь в два локтя длиной.

— Taimen! — почти испуганно прокричал кто-то с лодки, и они тут же пристали к берегу: не каждый день можно наблюдать поединок кумжи [94] с человеком, в котором победа не за рыбой.

94

taimen в переводе, (примечание автора)

— Ай, да паря! — восхищались рыбаки, позабыв про своих щук. — Такая кумжа весь наш улов перетянет!

Садко ничего не отвечал, только улыбался и кивал головой. Его заставили признаться, где он живет, да чем еще занимается. На том все и разошлись: круги по воде, люди по домам и слухи по ушам. На следующее утро Садко проснулся знаменитым.

Не было таких праздников, чтобы его не приглашали сыграть на диковинных кантеле, или — гуслях, как иначе их еще называли. Музыкант, чтоб не вызывать неправильную реакцию у местной «творческой» гильдии, после каждого удачного концертного заработка засылал главарю процент малый, от которого тот, спесивый и гордый, не находил сил отказаться. А в прочее время Садко можно было найти на берегу озера, реки или ручья, где он изучал все: течение, омуты, температуру воды и дно, близость кустов и количество произрастающих кувшинок. Он делал отметки на своем берестяном свитке, который у него даже пытались выкрасть братья-рыболовы, но не смогли разобраться в тайнописи, используемой им, поэтому подбросили обратно.

Хозяйка Омельфа Тимофеевна даже заказы на рыбу принимать начала, чтоб, значит, сам музыкант-рыбак на это дело время свое драгоценно не тратил. К зиме она даже что-то наподобие лавки открыла, где желающие могли записаться на доставку рыбы, либо на музыку для праздника. Зимой у народа забот поубавилось, следовательно, праздников прибавилось. Садко трудился, не покладая рук.

Однако у популярности имеется еще и другая сторона, которая называется «людская зависть». Слухи об удачливом «богатом госте» дошли и до Ярицслэйва, который, оказывается, не забыл об их первой встрече. Князь без всяких колебаний решил: Садка нужно выжить из города, обмануть, обобрать и, желательно, уничтожить.

Возможностей у Ярицслэйва было больше, нежели у простых горожан. Он ими пользовался по своему усмотрению, не очень стесняясь в средствах. А горожанам некие неприметные люди намекали, что иметь дело с Садком нельзя. Нет, конечно, можно, но это может привести к нежелательным последствиям: ущербу здоровья, имущества и репутации.

Настал день, когда Омельфе Тимофеевне не поступило ни одного заказа на музыку. А потом этот день повторился еще раз и третий. Что-то было не так.

Садко, уже свыкшийся с мыслью, что его искусство дорогого стоит, стал себя чувствовать несколько некомфортно, будто его обворовали. Да еще это подлое душевное состояние: не нужен вам — ну, тогда я уйду, попробуйте без меня жить. К сожалению, без человека, даже самого выдающегося, человеческое общество выживать научилось, просто, быть может, по совсем другому, зачастую кривобокому, сценарию. Садко в глубине души это понимал, но наступить на горло своей песне не мог, точнее — пока не хотел. Гордость, наверно, заела.

Он спустился к берегу Ильменя, сопровождаемый верным псом, присел на камень, и тронул кантеле за струны. Звук, извлеченный им, показался отличным, нежели обычно. Садко заиграл, воодушевляясь: раньше такого звучания ему добиваться не удавалось.

— Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант.

Вода в озере, застывшая, словно зеркало, всколыхнулась и, словно издалека, раздались глухие удары колокола. Камень под музыкантом будто бы слегка потеплел.

— Расправил нервною рукой на шее темный бант.

Нет, определенно что-то происходило. Садко встал с камня, звучание кантеле сразу изменилось в сторону, если так можно сказать, заурядного. Хотя, с другой стороны, Жужа никаких намеков на беспокойство не проявлял. Впрочем, ему, возможно, слон на ухо наступил, чистоту музыки ценить не умеет.

— Подойди скорей поближе, чтобы лучше слышать, если ты еще не слишком пьян. [95]

95

К. Никольский, (примечание автора)