(Не) пара для вампирессы
Шрифт:
Николь старалась задумываться об этом как можно меньше.
Отчаянные попытки вспомнить хоть что-то оборачивались головной болью и горьким разочарованием. Самое раннее осознанное событие произошло не далее, чем несколько дней назад.
А за ним — непроглядная тьма, непреодолимая завеса, вырвавшая из родного мира, возможно, разлучившая с близкими и семьёй. По крайней мере, ей хотелось верить в это. В то, что у неё есть родные и друзья, хоть кто-то, кому она небезразлична. Потому что в противном случае становилось ещё хуже.
Вампиресса старалась быть сильной. Быть, а не казаться, но, увы,
Николь не могла не признаться себе, что она напугана до чёртиков, что одна мысль о собственной растерянности и беспомощности ввергала в пучину мрака — не родного, ласкового и привычного, а холодного и сосущего. Всё в груди застывало и покрывалось корочкой льда при мысли, что воспоминания могут и не вернуться к ней.
Что она никогда не узнает, кто она такая на самом деле.
Кем являлась. Откуда явилась.
Что, в конце концов, такого страшного могло произойти, чтобы вампиресса полностью потеряла память?..
Хотя, вообще говоря, не полностью.
Ведь она помнила своё имя и ни минуты не сомневалась, что оно принадлежит ей. Мало того, что принадлежит, но и подходит. Как будто его дал кто-то очень любящий и заботливый. Внимательный… При мысли о семье сердце сжималось и замирало, а приглушённое, как у всех вампиров, биение затихало.
А ещё эти знания о себе подобных? Точные в большинстве своём, словно академические. Почему они остались заложены в ней? Будто злой рок не сумел покуситься на понимание собственной сущности. Но тем дело и ограничивалось.
Она вампиресса по имени Николь.
Нежеланная и нежданная гостья из другого мира.
Какого мира?.. Почему она так уверена, что мира? Может быть, страны? Может быть, времени? Вероятно, в прошлой, забытой жизни она обладала живым воображением. Возможно, даже была фантазёркой.
Её ждала целая ночь наедине с собой.
Наедине с той, кого она не знала, но жаждала узнать. Как можно скорее и как можно глубже. После ужина и заключения негласного контракта, они с новоиспечённым партнёром не разговаривали. Марк засел за ноутбук и будто исчез в нём, стал непроницаемым и недосягаемым. Казалось, работа поглощала его с головой.
Николь украдкой наблюдала за тем, что он делает. На глазах изображение миловидной полнотелой женщины преображалось: появлялись изгибы фигуры, подчёркивалась талия и приятная округлость бёдер, кожа избавлялась от несовершенств и складочек, начинала сиять, волосы становились блестящими и объёмными.
Вампиресса против воли восхищалась изящным обманом, выходившим из-под пальцев Марка с той же непринуждённостью, как слова чужого языка срывались с губ.
Она и сама не до конца понимала, каким образом так быстро ассимилировалась в незнакомый мир, растворялась в нём и собиралась в новую себя. Бессмертная многому удивлялась и поражалась, но угадать смятение по внешнему облику не представлялось возможным.
С каждым часом, проведённым в мире смертных, девушка обнаруживала в своей голове новые слова и понятия, неизведанные категории, которыми начинала мыслить и изъясняться.
Она не лгала, когда открыла Марку, что думает на другом языке — родном,
как она предполагала — но стоило в этом признаться, как разум перестроился на другой лад. Так ловко и незаметно, что Николь не сразу обнаружила произошедшую перемену. И не успела ни смутиться, ни испугаться.Голова кипела. Кипела от отсутствия самоопределения, от стремительных метаморфоз, происходивших с ней. Она меняла цвет, как хамелеон, подстраиваясь под новый мир, который отчего-то уже знала. Ну, или узнавала с такой скоростью, какую не могла осознать.
Чтобы не лишиться рассудка, Николь убедила себя, что происходящее — врождённый защитный механизм, встроенный в неё самой природой. А природе нет смысла противиться, наоборот — необходимо дать ей волю и принять свою истинную суть. Тем более, когда та помогала выживать в чужой реальности.
«Что ж, — рассудила Николь, — один из немногих плюсов потери памяти в том, что тебе не с чем сравнивать. А раз не с чем сравнивать, нечему и удивляться. По крайней мере, так, чтобы удивление могло выбить почву из-под ног и лишить самообладания. Когда не помнишь ничего из своего прошлого, тебе всё ново. Как прежний мир, так и нынешний. Так уж случилось, что теперь я в городе смертных. Значит, буду играть по их правилам и погружаться в изучение хотя бы одного из доступных миров».
И вампиресса изучала, поглощая информацию, словно новообращённый кровь. Чем больше чужемирянка узнавала об окружающей действительности, тем яснее понимала, что ей несказанно повезло. Повезло наткнуться на бесстрашного смертного, не лишённого сострадания и достоинства.
Признаться, в тот вечер, замёрзшая и изнурённая, она уцепилась за незнакомца как за последнюю возможность, единственную ниточку, что могла связать её с непонятным пугающим местом. Не из симпатии — от ужаса и безысходности.
Однако по мере того, как начинала узнавать Марка, бессмертная всё больше благодарила снисходительную Тьму за встречу с ним. За случай, что выручил из беды.
Интересно, верила ли прежняя Николь в совпадения?
Как бы то ни было, приятный собеседник согревал своим присутствием. Не только в прямом смысле: предоставив место для ночлега, покровительство и защиту, но и в глубине души. Девушка не могла не признать, что для смертного он по-своему красив.
Может, даже не столько красив, сколько притягателен и харизматичен. Высокий — на полголовы, если не на голову выше её, широкоплечий, с уверенной горделивой осанкой. Двигался Марк со стремительностью ветра, и при том с завидной ловкостью владел собственным телом.
Николь не помнила, какие черты лица вампиры считают правильными, но его черты казались ей приятными. Высокий лоб и упрямый волевой подбородок, прямой нос и выразительные широкие брови. Вампиресса ловила себя на том, что с жадным интересом рассматривала Кросса, когда выпадала возможность бросить взгляд на первого смертного, с которым ей довелось столкнуться.
Больше всего её поразили яркие синие глаза Марка — поразили так, что она не постеснялась сказать об этом. Они казались прозрачными, как ночные небеса, но характерный мужчине хитрый прищур превращал их в демонические омуты, и тогда ничего не стоило зазеваться, оступиться и провалиться в них без остатка.