Не покидай
Шрифт:
По дороге Патрик отмечал: расшевеливаются абидонцы помаленьку… меньше угрюмых лиц, меньше заспанных…
– Вот вы на толпу смотрите, а я вижу вас четверых - и спасибо, мне и довольно,- сиял Пенапью, смущенно объясняясь в любви спутникам.
– А куда мы едем все-таки?
– Неизвестно. Удилак одно твердит: веселиться!
Где-то стравили двух петухов, сделали ставки - и вот взлетели над побоищем пух и перья! Всеобщий энтузиазм очень был выгоден ловкачам-карманникам: тренированные их пальцы освобождали некоторых болельщиков петушиного боя от их родимой собственности, от кошельков.
Подковой молот он ковал,
Огнем горнило раздувал
И, выпачкавшись в бане,
Купался в грязном жбане!
Он на ночь хлев пускал в коров,
Срывал деревья с груши,
В деревню лес возил из дров,
На лодке плыл по суше…
( Стихи немецких вагантов XI-XII веков в переводах Льва Гинзбурга )
Возле таверны кто-то привязывал куклу Поэта к стайке воздушных шаров, рвущихся в небо.
– Как, вы совсем его отпустите?
– Зачем? На веревочке…
– Смотря, что за веревочка. Если длинная - почти свобода, считай!
– сказано было под общий хохот.
Марселле дали бубен, и она вышла в круг для сольного танца. Кто знал за ней смелость такую и такие способности? Некий художник стал тут же набрасывать ее портрет. Ревниво следил за его углем принц Пенапью.
36.
Дубовый зал. По пустынной части его бродила принцесса Альбина. Ей, как и всем начинающим думать, легче делать это вслух:
– Столько лет в меня был влюблен не кто-нибудь - принц… А мне внушали, что он убогий… и что приблудный какой-то, на птичьих правах… И как влюблен-то был! Надарил столько стихов… ими весь дворец можно обклеить, изнутри и снаружи! А я разве ценила?
Она подошла к Оттилии и стала загибать перед ее носом пальцы:
– Принц настоящий - раз! Говорит не хуже нас с вами, лучше даже - это два! Как поэта его и в Пенагонии уже знают - это три! В фехтовальном зале я его видела… это загляденье было - четыре! Так за что же вы отняли его у меня?… Отняли нас друг у друга?!
– Замуж за Патрика собралась? За своего двоюродного братца?
– фыркнула Оттилия.
– А что такое? Подумаешь! Принцесса Мухляндская вышла за своего кузена - и, вроде, не жалуется, и родила двойню!
– Тут нечего обсуждать, - вмешался Канцлер.
– Ему и его песенкам - место на каторге, на Острове Берцовой Кости…
– Да вас уже никто не боится - вы еще не поняли? Подавитесь этой вашей костью… - швырнула ему Альбина свое презрение и направилась к двери.
– Мадонна, миленькая… неужто он разлюбил и ничего уже не исправить? Сейчас-то он где? С кем?
В голосе Канцлера послышалось могильное что-то:
– Говорить с бывшим немым тебе не следует, девочка.
– Да? А кто, интересно, удержит меня? Когда весь гарнизон ваш - тю-тю! Вы сами, что ли? Отец, пусть он не подходит ко мне… со своими соплями!
Канцлер был печален. Он вынул серебряный пистолетик игрушечного вида и попросил кротко:
– Отойди от двери, Альбина. Пожалуйста.
– Э, свояк, убери игрушку!
– крикнул Крадус, но как-то
– Я еще тут пока…
– Удержите ее сами. Нам с вами одинаково нужно, чтобы она не наделала глупостей, их сверхдостаточно было…
Крадус приблизил к нему свое обрюзгшее за последний час лицо:
– Мне уже ничего не нужно… Я устал, брат… - он снял корону и протянул свояку.
– На, бери! Мне лучше, чтоб голова дышала… а ты лысеешь… Из-за этого украшения потерять семейство? А у твоей Тильки глаза так и горят…
(Оттилия и в самом деле не расставалась с короной сестры.)
– Так что забирайте! Я не в цезари, я - знаешь, куда хочу? В ночное… Ты ведь не был никогда, а? Оно и видно. Хочу в ночное, Альбиночка! Чтоб костерок был, и звездочки в небе, и простор… И чтоб рядом - кони: матки, жеребцы, стригунки… Вот и все мои желания, свояк… веришь? Ты уж поверь: я и хотел бы, может, соврать, да не получается!
Канцлер чихнул. Альбина, пользуясь моментом, когда враг не держал ее на мушке, выскользнула за дверь.
37.
Нужно ли говорить, что куклы в руках у Марты по-настоящему ожили - на потеху одним, на устрашение другим? Кое-кто даже покинул таверну, чтобы не стать соучастником столь опасного дела…
Желтоплюш тронул за рукав Патрика:
– Мне только что сказал наш пенагонский друг, чей вы сын…
– Он и мне это сказал, - отвечал Патрик задумчиво.
– оттого и веселье не очень-то мне дается… Выходит, я - принц? И что с этим делать?
– А принцам необязательно ходить в черном и чахнуть от тоски! Мы с вами дружили в детстве, Ваше Высочество! Вы вечно крутились около отца моего - Жан-Жака-Веснушки…
Патрик всматривался в него:
– Я вспомнил. Думаете, сию минуту? А вот и нет - раньше! Когда мы с Марселлой, - он накрыл ее руку своей, - ваш кукольный театр прятали…
А снаружи продолжали старательно горланить песню о путанице:
Мужик, закончив зимний сев,
На шляпу голову надев,
Поплелся на пирушку.
В кругу заплаканных кутил
Он, трубку спрятав, закурил
И в пиво налил кружку!
Трактирщика оттеснили от его собственной стойки зрители кукольного театра - Марта развернула его именно там. Трактирщик тянулся разглядеть что-нибудь за их спинами, когда к нему прицепился Пенапью:
– Сударь, ну признайтесь: стыдно вам за давешнее? За тот завтрак, каким вы нас угощали?
– Не докучайте, господин хороший, некогда мне! Вы - народ пришлый… вас забрали и выпустили. А нам тут жить!
– Вы как-то странно выразились: будто жизнь - это тюрьма! И если ты не узник, то стражник…
– Да, да!
– гаркнул хозяин таверны.
– Это не мною заведено!
– Патрик!
– страдальчески воскликнул Пенапью.
– Патрик, послушайте, что говорит этот человек. Если он прав… я не знаю… тогда жить - никакого удовольствия, надо все переделывать!
А упорная песенка завершалась так:
Эх, не пришлось попировать:
Подвыпивший бродяга
По кулаку зубами - хвать!