Не промахнись, снайпер!

В карманах нашего солдата нашел какие-то бумаги, а в подсумке ржавые на ощупь патроны. Вытащил документы немца, отстегнул часы, штык в ножнах и пол-литровую фляжку. Хоть небольшую объемом, но изогнутую, удобную для ношения в кармане. Затем заполз в свой окоп и пристроил винтовку. Нового напарника Саню Ваганова на первую вылазку не взял. Место открытое, поднимем возню, и закончится моя охота, не начавшись. До немецких траншей было метров четыреста. Привыкнув на Дону к пойменному лесу, который неплохо нас защищал, я чувствовал себя на поле, в окружении трупов, очень неуютно. Нервозность усилилась, когда заметил вынесенное вперед боевое охранение.

Наверное, ночью там сидело отделение с пулеметом, а на день оставалась пара наблюдателей, наверняка имеющие бинокль или стереотрубу. Если бы окоп боевого охранения находился прямо напротив моего окопа, то, уверен, они бы засекли меня быстро. Но, к счастью, наблюдатели находились в стороне.

С утра на поле слетелись вороны. Смотреть, как они долбят клювами тела погибших людей (чаще головы), было противно. Одна пара серых санитаров природы расхаживала в полусотне шагов. Боец лежал в каске, лицом вниз, и обе птицы, выискивая удобные места, так увлеклись, что ни на кого не обращали внимания. Как водится, с немецкой стороны начался минометный обстрел, но длился он недолго. На дворе стоял не сорок первый год, наши минометы ответили тоже. Обстрел вскоре прекратился, вернулись вспугнутые вороны, а я увидел цель. Расчет станкового пулемета МГ-42 дал одну, вторую очередь по какой-то цели в наших траншеях и замолк.

Еще я разглядел на участке наблюдения бронеколпак и бревенчатый дзот. Колючей проволоки не было, но я не сомневался, что подходы к своим позициям фрицы заминировали. Облака разогнало ветром, и выглянуло солнце. Чертовых ворон вспугнули новой пулеметной очередью, и они улетели в более спокойное место.

Стрелять я не стал, хотя один из пулеметчиков, поправляя бруствер, высовывался по грудь. Вначале следовало хорошо осмотреться. За неделю, проведенную в траншеях и полдня на нейтралке, я успел изучить участок немецкой обороны напротив батальона капитана Морозова. Разглядел даже две замаскированные приземистые пушки калибра 75-миллиметров.

Когда солнце стало склоняться к горизонту, заполз глубже в бурьян. Просмотрел найденные бумаги убитого бойца: красноармейскую книжку, комсомольский билет, несколько затертых писем. Переправлю в штаб, по крайней мере, он не будет числиться без вести пропавшим. У немца, кроме удостоверения личности, оказались какие-то справки, тоже письма и две фотографии: фрица, его родственников и, наверное, невесты. Девушка лет восемнадцати, в нарядном простеньком платье, мало чем отличалась от наших русских девчонок Фотографии я зачем-то порвал и затолкал клочки в снег. Штык-нож приржавел к ножнам, а во фляжке оказалось кофе, которое я вылил.

Яркое мартовское солнце просвечивало бурьян насквозь. Пришлось осторожно перебираться в воронку. Мало того что соседом оказался мертвец, я еще врюхался в лужу от растаявшего снега. Пристроился на откосе воронки и стал терпеливо ждать. К вечеру стало примораживать, от мокрой одежды и неподвижного лежания тело тряслось, как в ознобе. Когда полз в темноте к своей траншее, обледеневшая шинель гремела, словно жестянка. Часто взлетали ракеты, триста метров преодолел минут за сорок. Командир четвертой роты, лейтенант из города Чапаевска (почти земляк) позвал в свою землянку, где я долго отогревался у печки.

С лейтенантом я познакомился, пока изучал немецкую оборону. Конопатый, небольшого роста, он воевал после училища месяцев семь, успел получить ранение и вторую звездочку на погоны, когда назначался командиром роты. Звали его Василий, а если родом был из Чапаевска, то и называли его Василием Ивановичем, или Чапаевым. Чапаевские усы, правда, не отрастил, но характер имел простой, и мы с ним быстро подружились.

Землянка уже нагрелась. Печку начинали топить с наступлением темноты, так как днем фрицы сыпали мины на любой дым. Подоспел чай, и я выпил с Василием Ивановичем кружку, загрызая поджаренным прямо на раскаленной печке хлебом.

— Старшина скоро ужин принесет, может, останешься? — предложил лейтенант. — Спирта немножко есть.

— Спасибо. Пойду в батальон.

Капитан Морозов встретил меня далеко не так приветливо и сразу накинулся с вопросами:

— Почему не стрелял? Целый день на нейтралке отлеживался.

— Потому что оглядеться сначала надо.

— Долго ты оглядывался. Труса праздновал? Мне такие не нужны.

Я с удивлением смотрел на капитана. Он что, не представляет работу снайперов? Надо быть дураком, чтобы выползти на нейтральную полосу и сразу начать пальбу. Да еще из обычной винтовки, без оптического прицела.

— Вижу, снайперы вам не нужны. Отправляйте меня в роту, тем более снайперской винтовки все равно нет.

— Мне лучше знать, куда тебя отправлять. Ну и что ты там высмотрел?

Я попросил листок бумаги и нарисовал карандашом линию немецкой обороны на участке длиной с километр. Нанес огневые точки, позицию боевого охранения, два замеченных мною противотанковых орудия. Морозов развернул карту, сверился со своими данными и сказал, что ничего нового не услышал. Меня снова начало трясти от холода. Морозов, заметив мое состояние, сказал, что могу быть свободен. Я вспомнил про найденные документы и протянул их капитану. Тот не спеша рассмотрел:

— Ну вот, хоть какая-то польза. На парня из шестой роты похоронку пошлем, а фриц из той же дивизии, что и раньше стояла. Выходит, что новых частей нет, так?

— Вам виднее. Я не разведчик.

— Движение какое-нибудь заметно?

— Как обычно.

— Значит, не суетятся фрицы?

— Они вообще редко суетятся.

— Умный, — буркнул капитан. — Завтра опять будешь наблюдать?

Я хотел ответить, что после четырнадцати часов, проведенных на нейтралке, завтра полагается отдых. Но, видя, как раздражен Морозов, медленно и раздельно произнес:

— Завтра буду стрелять. А сейчас пойду сушить обувь и одежду.

— Только не надо на жалость давить. У меня люди из окопов сутками не вылезают. Иди, сушись. Кашлять начнешь, не дай бог.

Землянка, где мы обосновались с Саней Вагановым, считалась вроде ничейной. Раньше здесь располагались артиллеристы, сейчас, кроме нас, ночевали трое-четверо ездовых и два посыльных. Ездовые, мужики в возрасте, варили на печке пшенную кашу. Саня Ваганов, оказавшийся расторопным парнем, дал мне старую гимнастерку и пару заношенного, но чистого белья.

Обед-ужин состоял из жидкой похлебки, правда, горячей и ломтя хлеба. Ездовые поделились с нами кашей, остро пахнущей бараньим жиром. Проголодавшись за день, с удовольствием поел, забрался на земляную лежанку, присыпанную соломой, и закурил самокрутку. От нескольких затяжек опьянел, жизнь уже не казалась такой противной. Саня настаивал, чтобы завтра я обязательно взял его с собой.

— Чего опять без дела целый день слоняться буду?

Было жаль парня. Завтра придется вести огонь, укрытия слабоваты. К чему подставлять под пули или мины еще одного человека? Пусть денек побудет в безопасности, а там посмотрим. Если живым выползу… С серьезным видом дал ему задание изучить участок обороны, правее того места, где я вел наблюдение.