Не промахнись, снайпер!
Шрифт:
— Или самому занести? Ты, Федор, здесь долго лежать будешь?
— Как дождь кончится, — отшутился я.
— Может, вас в санбат переведут? Там и лечение получше.
В медсанбат меня и Ваганова пытались направить еще в первый день, но оба отказались. Старший врач полка неплохо знал свое дело, по его словам, мы нуждались больше в отдыхе, чем в лечении. В санбате же были незнакомые люди. Кроме того, я нагляделся на контуженых. Это была лазейка для тех, кто хотел подольше откосить от передовой. В лазарете тоже имелся один такой мудрец. Снаряд разорвался где-то в стороне, он, притворившись, отлежал несколько дней с нами, а затем добился отправки в санбат.
Я понял, что Будько прощупывает мое настроение и торопится стать главным снайпером полка. Конечно,
— Бери, заполняй карточки. У тебя, может, не четыре, а уже пять или семь фрицев прибавилось. Не стесняйся, записывай всех.
— Ты что, мне не веришь? — напыжился Олег.
— Тебе какая разница, верю или нет. Не такой большой я начальник. Ты сам опытный, хватаешься за дело цепко.
— Это точно, — подтвердил Саня Ваганов. — Вести счет научился.
Будько сделал вид, что не уловил подковырок, хотя над его честолюбием откровенно посмеивался и собственный напарник. Такой же выпускник снайперской школы, только не получивший сержантских лычек. А мне погоны пока не достались. Носил в петлицах старые медные угольники.
Через несколько дней нас выписали. Закончилось лечение, прекратился дождь, а комбат Морозов намекнул, что скоро будем наступать.
В батальоны прибыло пополнение. Роты укомплектовали почти до полного состава. Однако новички обучены были слабо. «Необкатанные», как сказал бы мой прежний командир батальона Ефимцев. Совсем молодые ребята, почти мальчишки, с тонкими, как у цыплят, шеями и болтающимися обмотками. Вели себя непредсказуемо. То дружно бросались на дно траншеи, когда снаряды рвались далеко в стороне, то с любопытством тянули головы, вглядываясь в немецкие окопы. Василий Иванович, комроты-4, рассказывал:
— Ребята хорошие, в бой рвутся, а простых вещей не понимают. Думают, семьсот метров — большое расстояние. Фрицы вчера приложились из пулемета, парнишке пуля в лицо угодила. Не знаю, выживет или нет, хотя мы его бегом в лазарет эвакуировали. А второго, наповал. Думаю, снайпер сработал. Ты б занялся…
Как раз вчера я занимался поисками вражеского снайпера. Только попробуй найди его на двухкилометровом участке. Здесь и пулеметы огонь ведут, артиллерия, минометов напичкано. Часто случается, от безделья лупят и наши и немцы из обычных винтовок. На шестьсот-семьсот метров только шальная пуля в цель попадает. Но мало ли таких шальных пуль? Как-то смотрел сводку потерь за одну неделю по нашему второму батальону. Шесть-семь погибших, полтора десятка раненых. Один из новичков на собственной гранате подорвался, другой, непонятно как, пулю в затылок получил. Начали было расследование, но бойцы рассказали, что парень по нужде полез из траншеи наверх и поймал свою смерть через всю нейтралку. Кажись, пулемет стрелял… кажись!
И немцы потери несли. Опытного снайпера обнаружить трудно, это очевидная истина. Читал я про захватывающие поединки, когда сутками напролет друг друга подстерегали. Едва не куклы, соломой набитые, каски на палке подсовывали, а затем ловили отблеск оптического прицела и валили супостата прямо в глаз. Думаю, что такие истории были в духе Олежки Будько. Однажды он в штаб доложил, что снял снайпера. Мне приказали разобраться. Если действительно так, то представить орла к награде.
Разобрался. Оказывается, Олег разбил стереотрубу в немецком окопе боевого охранения. Стрелял два раза, вторым выстрелом убил или ранил наблюдателя. Насчет снайпера я уверен, там он близко не сидел. Боевое охранение от слова «охрана». Выдвинутое на сотню метров вперед пехотное отделение с пулеметом охраняет траншеи от внезапного броска противника. Без крайней нужды они стараются себя не обнаруживать и тем более не пустят в свой окоп снайпера.
Об этом я доложил замполиту полка. Он пошевелил пальцами, задумался и сказал:
— Ты все же подготовь представление на Будько. Парень старается. Пусть
наблюдателя прихлопнул, все равно дело неплохое.Заметив что-то в моем взгляде, добавил:
— Тебя с Вагановым попозже представим. К Будько уже корреспондент из дивизионной газеты приезжал.
— Про убитого немецкого снайпера написал?
— Тебе жалко, что ли? Пусть у бойцов дух поднимается. А то, понимаешь, пассивно себя ведут. Разговоры всякие… Герои постоянно нужны. Помнишь, какой подъем подвиг Александра Матросова вызвал? Грудью на амбразуру, не каждый сможет.
Подобные случаи вызывали у меня сомнение, которым я никогда ни с кем не делился. Я каждый день видел немецкий дзот перед собой и не мог представить, как его амбразуру можно закрыть человеческим телом. Во-первых, амбразура расположена вертикально, а во-вторых, немецкий МГ-42 выпускает двадцать пуль в секунду. Любое тело разрубит и отбросит в сторону. Видимо, дело обстояло по-другому. Ребята на какое-то время гранатами или пулями гасили огонь и давали возможность роте сделать бросок. И гибли, выполняя такое рискованное задание. Поединок с вражеским дзотом являлся сам по себе уже подвигом. Погибнуть здесь было гораздо проще, чем выжить и выполнить задание. Остальное продумывали газетчики. Насчет патриотического подъема замполит был прав. Бойцы, читая про подвиг Александра Матросова, заявляли, что готовы сами в случае необходимости закрыть грудью вражескую амбразуру.
Выполняя указание замполита, я написал в тот же день представление на Олега Будько. Сочинял с непонятным самому себе раздражением. Расписал героизм старшего сержанта, не пожалел всяких громких слов, раза в полтора увеличил его счет, а убитого (может, просто напутанного наблюдателя) произвел в офицеры и обозвал «коварным и опасным фашистским снайпером».
Бумага являлась огромным дефицитом. Пару листов на представление пришлось просить у Морозова. Конечно, комбат прочел мою писанину и развеселился. Много чего повидавший окопник, прошедший за неполных два года войны путь от взводного до комбата, позвал замполита батальона, еще раз прочитал и подмигнул мне:
— Полковой комиссар героя хочет вырастить. Как фикус в кадушке. А Егоров, парень-то понимающий. И слова какие подобрал: «коварный, опасный фашист».
— Понимающий, — согласился капитан-замполит. — Давай и на Егорова бумагу о награждении подготовим.
— Готовь. Кстати, Федор, что из себя Будько представляет?
У меня появилась возможность осадить слишком шустрого подчиненного. Я знал, что Морозов на хорошем счету у командира полка, вхож к нему и может сообщить мое мнение. Но такая месть показалась слишком дешевой. Не задумываясь, ответил откровенно:
— Смелый парень, самолюбивый. Только опыта маловато. Многого еще не понимает, лезет на рожон.
Морозов кивнул, соглашаясь со мной, а замполит, возвращая представление, посоветовал:
— Ты слово «коварный» вычеркни, перебор получается.
Комбат, который считал меня снайпером его батальона, оглядев мою форму, сказал, что даст указание старшине выдать новую. И погоны в том числе.
— Чего ты со своими медяшками в петлицах ходишь? Погоны давно положены.
— Спасибо, только старье я хочу оставить. С нейтралки мокрыми приползаем, переодеваться надо. Я с Вагановым к старшине подойду, он тоже обносился.
Хорошо поговорили с комбатом. И к старшине сходили. Тот, ранее не замечавший меня, отношение сразу изменил. Выдал, кроме новой формы, сапоги и маскхалаты. Ползая по нейтралке, мы иногда собирали с Саней кое-какие трофеи. Я вручил старшине в благодарность портсигар из нержавейки, попросил спирта, обмыть одежку.
— А то носиться не будет.
Водку в тот период не выдавали, но старшина налил нам фляжку зеленой водки-тархун и выдал на закуску банку трески в масле. В землянке вместе с ребятами отметили событие. Все хорошо. Командир батальона меня признал, и новая форма с погонами сидит хорошо. Только недолго нам с напарником пришлось ее носить. Короткий путь на войне у снайперов. Ведь я в этом давно убедился, но как-то подзабыл. Война напомнила.