Не считая собаки
Шрифт:
– Мы не подпустим к лодке ни одну бяку, – нахмурила бровки Тосси. – Мы храбрые песики! – Раскрыв кружевной зонт, она зашагала по тропинке. – Премиленькая церквушка. Такая старинная, загадочная. Люди издалека приезжают посмотреть. Я люблю достопримечательности, а вы? Маменька обещала на будущей неделе повезти нас в Хэмптон-Корт.
Непрерывно щебеча, она вела Теренса вверх по склону, а мы с неземным созданием поднимались следом.
Тосси была права насчет церкви – постройка действительно пользовалась популярностью, судя по обилию объявлений. Они начинались у самого подножия холма с написанного от руки плаката, гласящего: «Держитесь
– Маменька хочет провести сеанс в хэмптон-кортской галерее. Там бродит дух Катерины Говард, знаете? Которая жена Генриха Восьмого. У него их было восемь. Бейн, впрочем, говорит, что шесть, но если так, почему его тогда зовут Генрих Восьмой?
Я украдкой глянул на мисс Браун, которая спрятала улыбку. Вблизи она казалась еще краше. Вуалетка на шляпе окутывала медно-каштановые локоны белопенным облаком, и сквозь эту дымку фарфоровая кожа с нежным розовым румянцем казалась почти неземной.
– Всем женам Генриха Восьмого отрубили голову, – вещала Тосси. – Я бы так ни за что не хотела. Волосы перед казнью обстригают… – Она взмахнула белокурыми завитками. – И одевают тебя в жуткую простецкую рубаху.
«Без единой оборочки», – посочувствовал я.
– Очень надеюсь, что нам не явится одна голова, – продолжала Тосси. – Бывает, знаете, что дух является не целиком. Нора Лайон, когда устраивала сеанс в Мачингс-Энде, материализовала отдельную руку. Она играла на аккордеоне. – Тосси стрельнула глазками в Теренса. – А знаете, что мне сказали духи вчера вечером? Что я встречу незнакомца!
– Подробностей не сообщили? – полюбопытствовал Теренс. – Например, что он будет высоким, темноволосым и красивым?
– Нет, – с серьезным видом покачала головой Тосси. – Они простучали «Берегись!», а потом букву «ка». Маменька решила, что речь о Принцессе Арджуманд, но я думаю, тут все хитрее: это «ка» – сразу две буквы, из начала слова или, наоборот, из окончания, то есть, например, «капитана» или «моряка». А так как до моря тут далеко, то незнакомец прибудет по реке.
– Как я, – осмелел Теренс.
Мы почти добрались до вершины холма. Там стояла открытая коляска с кучером при полном параде – во фраке и полосатых брюках, надо же. Он читал книгу, а лошадь вяло пощипывала траву. Странно, что нигде не наблюдалось знака «Парковка запрещена».
При нашем приближении кучер захлопнул книгу и выпрямился, будто кол проглотил.
– Я уже опасалась, что поездка сорвется, – сообщила Тосси, даже головы не повернув в сторону коляски. – Нас должен был отвезти слуга мадам Иритоцкой, но он впал в транс, а одним нам маменька брать ландо не разрешила. И тогда я придумала – нас отвезет Бейн. Это наш новый дворецкий. Маменька переманила его у миссис Каттисборн, та ужасно разозлилась. Хорошего дворецкого днем с огнем не сыщешь.
Вот, значит, откуда полосатые брюки и чопорность. В наушниках ясно говорилось, что кучерские обязанности дворецкие не исполняют. Я присмотрелся к нему – вблизи он оказался моложе, выше ростом и несколько осунувшимся, словно не выспался. Брат по несчастью: я тоже не спал, по-моему, уже несколько столетий.
Еще в наушниках особо отмечали фирменное непроницаемое выражение лица у дворецких, но этого явно что-то беспокоило. Интересно – что? Непривычная роль или перспектива находиться в услужении у барышни, считающей, будто у
Генриха VIII было восемь жен? Я прищурился, подсматривая украдкой, что он там читает. «Французская революция» Карлейля. Однако.– Не нравится мне этот дворецкий, – сказала Тосси, ничуть не смущенная его присутствием. – Вечно хмурится.
Видимо, кузине Верити он тоже не нравился. Даже взглядом его не удостоила. Я же кивнул и приподнял шляпу. Дворецкий раскрыл книгу и погрузился в чтение.
– Наш прошлый был куда милее, но его переманила леди Холл, когда приехала в гости. Вообразите, прямо из-под приютившего ее крова! Папенька говорит, слугам читать не след. Это рушит их моральные устои. И рождает всякие идеи.
Теренс распахнул калитку. Табличка на ней гласила: «Закрывайте за собой при выходе».
Они с Тосси направились к церковной двери, сплошь увешанной объявлениями: «Окончание посещений в четыре часа», «Запрещены посещения во время службы», «Запрещается фотографировать и дагерротипировать», «Мистера Эгглсуорта, старосту, спросить в Харвуд-Хаусе. Без КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ не беспокоить». Странно, что не вывесили заодно и девяносто пять тезисов Лютера.
– Просто загляденье, правда? – спросила Тосси. – Только посмотрите на эти миленькие зигзаги вокруг двери.
Я без всяких обучающих курсов опознал в них орнаментальную кладку двенадцатого века – спасибо нескольким месяцам работы на проекте леди Шрапнелл.
– Норманнская архитектура, – пояснил я со знанием дела.
– Обожаю старинные церквушки, а вы? – не обращая на меня внимания, продолжала Тосси. – Премиленькие, не то что нынешние.
Теренс открыл премиленькую дверь, теряющуюся под объявлениями, Тосси сложила зонтик и вошла. Теренс шагнул за ней, а я посторонился, собираясь пропустить кузину Верити. В наушниках говорилось, что викторианские барышни шагу не могли ступить без присмотра, так что кузина Верити, хоть и неземное создание, очевидно, именно с этой целью к Тосси и приставлена. На берегу вид у нее был довольно суровый, а в церкви слишком интимный полумрак и масса возможностей разводить шуры-муры. Кроме того, судя по объявлению на двери, старосты явно нет на месте.
Однако мисс Браун, даже не взглянув на полуоткрытую дверь в интимный полумрак, толкнула кованую калитку, украшенную табличкой «Не плевать», и проследовала на погост.
Она молча шла меж надгробий, мимо объявлений, запрещающих рвать цветы и опираться на могильные камни, и мимо опасно накренившегося обелиска, на который, видимо, кто-то все же оперся.
Я вспоминал, о чем принято разговаривать, оставшись наедине с викторианской барышней. В наушниках, как назло, не приводилось никаких подходящих тем для беседы между едва представленными друг другу людьми противоположного пола.
Политика точно отпадает, потому что я понятия не имею, какого курса придерживалась страна в 1888 году, а прелестным барышням ни к чему забивать свои очаровательные головки государственными делами. Религии тоже касаться опасно, поскольку тут и с дарвинизмом еще не до конца определились. Я силился припомнить, как выкручивались персонажи виденных мной викторианских пьес (их перечень сводился к «Восхитительному Крайтону» и «Как важно быть серьезным»). Рецепт прост: классовые вопросы и острословие. Но идейный дворецкий здесь определенно успехом не пользовался, а каламбуры мне на ум не шли. Кроме того, с юмором всегда есть риск сесть в лужу.