Не стать насекомым
Шрифт:
С другой стороны, молодая литература процветает, получает признание и премии практически в отсутствии читателей.
По-настоящему популярными и читаемыми я могу назвать лишь троих — Сергея Минаева, Захара Прилепина и Оксану Робски, притом, что популярность их книг вызвана не только (а может, и не столько) самой их писательской деятельностью. (Заявленная популярность у читателей многих других авторов вызывает у меня большие сомнения, как реклама отстирывающего любые пятна порошка.)
Книги, написанные по большей части для массового читателя, остаются им незамеченными.
Очень сложно донести свои произведения до читателей нынешним молодым поэтам, даже активно публикующимся (недаром так популярны сегодня поэтические вечера, правда, не способные заместить чтение стихов теми, для кого они, по существу, пишутся), практически невозможно
Многие писатели (разных поколений) видят путь к достижению популярности своих произведений через средства массовой информации. Потому, видимо, они так часто появляются на ТВ, радио, с энтузиазмом раздают интервью, делятся мнением по всевозможным проблемам в газетах, глянцевых журналах. Но это опасный для писателя путь. И даже «душевным кипением», «болью за судьбу страны» эту медийную активность оправдать нельзя, — мы видим, как некоторые писатели (кстати, их всё чаще обозначают как публицистов, журналистов, экспертов, а не писателей) превратились в свои карикатуры, благодаря частому появлению на публике, высказыванию по любому вопросу бытия. И интерес к их прозе становится всё слабее, — зачем читать, когда можно послушать раза два-три в неделю…
Главный путь для писателя стать популярным или сохранить популярность у читателей, как и пятьдесят, и сто лет назад, — его писанье.
Выражение «скандальный роман» употребляется чаще всего в негативном смысле. Но почему? Всё-таки одна из главных задач писателя — вызвать эмоции своим текстом. Пресной, нейтральной, правильной прозой эмоции вряд ли вызовешь. Нужно нечто неожиданное, яркое. Скандальное.
Время таких произведений, как «Сердца четырёх», «Красная пленка» или «Как я, и как меня», по всем приметам, прошло. Мат, описание половых контактов, копрофагия и т. п., являясь главной темой рассказа, романа, вряд ли кому-то интересны сегодня. Но есть множество других тем, способных вызвать шум, бурю, скандал…
Когда-то Андрей Синявский сравнивал писателя с диверсантом, ищущим, что бы взорвать. По-моему, верно. Какой толк настоящему писателю множить качественные тексты? Какой толк читателю их поглощать?
Сегодня по-прежнему предостаточно объектов для взрыва — в нашей действительности, имеется и взрывчатка — писательское слово.
И писатели ищут… В 2006–2008 годах вышло несколько романов молодых авторов на, так сказать, политическую тему: «Санькя» Прилепина, «Птичий грипп» Шаргунова, «Россия: общий вагон» Ключарёвой, «Люди с чистой совестью» Козловой. Острые, взрывоопасные романы. Но они показывают политические процессы всё-таки снизу (хотя Шаргунов и Козлова заглядывают в околокремлёвские кабинеты). А почему бы не появиться настоящему политическому роману, где бы рассказывалось о происходящем на вершине госвертикали в последние годы? Материалов (доступных или относительно доступных) предостаточно, плюс — воображение.
Нет, об этом пишут, конечно, но или явно беллетристически (Проханов, Латынина), или сатирически (Быков, Шендерович), или в духе того, что называют «документальными расследованиями». Художественная проза разрабатывает другие темы.
Но у нас нет романов о многих и многих гранях сегодняшней жизни, отсутствуют (или почти отсутствуют) в литературе целые слои общества. О рабочих вообще не пишут, о крестьянах совсем немного, да и то как-то по касательной или с позиции заехавшего в деревню горожанина, причём горожанина-интеллигента; о служащих, в том числе об «офисном планктоне» вроде бы немало, но вспомнить практически нечего («Рубашка» Гришковца, «Духless» и дальнейшие, более слабые вариации Сергея Минаева, не лучшие, на мой взгляд, романы Садулаева), о предпринимателях, бизнесменах достоверной прозы до сих пор почти нет, о творческой интеллигенции пишется много, но в основном всё это для внутреннего (внутрилитературного) употребления… Нет и большого, многопланового романа — грубо говоря, нет новой эпопеи. Романы, как правило, однолинейные, компактные. Их пишут с полгода, читают за три-пять дней и через пару месяцев забывают.
Не раз приходилось слышать на разных «круглых столах», что литература сегодня свободна как никогда, издаются любые книги. Но, может быть, дело не только в свободе слова, а в пресности, безобидности так называемой «высокой» литературы, да и беллетристики
в целом?За всё десятилетие мне вспоминается лишь три случая, когда произведения прозы вызывали споры за пределами литературного мира — «Господин Гексоген» Проханова, «Санькя» Прилепина и «Асан» Маканина. К остальному российское общество осталось или совершенно равнодушно, или проявило очень вялый, почти неощутимый интерес. И винить в этом общество, я считаю, нельзя, винить писателей — следует…
Многие дебютанты 00-х за пять — десять лет успели стать успешными авторами. Один за другим выходят, например, романы Андрея Рубанова и Германа Садулаева. Но у меня лично после их первых книг («Я — чеченец!» Садулаева и «Сажайте, и вырастет» Рубанова) последующие вызывают разочарование. Оба писателя выработали свою модель написания умеренно-крупного произведения и запустили станок. В принципе, всё располагает к тому, чтобы эти авторы стабильно выпускали по одному-два нормальных, качественных, в меру серьёзных (у Рубанова), в меру игровых (у Садулаева) романа в год.
Но их первые вещи, написанные ещё непрофессионалами, были по-хорошему злы, честны, отчаянны, как первая и последняя книга. Но книга оказалась не последней, а — отличным стартом для выстраивания успешной писательской судьбы.
Судьбы нынешних молодых писателей в условиях стабильности (сколько она продлится ещё — год, десять или двадцать лет?) наверняка будут благополучны, если, как говорится, не залупаться. Что ж, крыша над головой вроде имеется, и компьютер, кое-какая дописательская жизнь, окно в кабинете, чтобы посмотреть на внешний мир, дар воображения. Пиши на здоровье, зарабатывай на пропитание.
Залупаться никто не хочет, это уже (в отличие от 90-х — начала 00-х) не модно.
«Нас обрекли на медленную жизнь и приковали для надёжности цепями», — пел Высоцкий. Большая часть общества живёт в последние годы медленной жизнью, прикованная к ней цепями у кого ощутимого, у кого мизерного благополучия. Люди приспособились, рвать цепи и ускоряться мало кто хочет. И писатели, конечно, тоже.
Интересно, что сами дебютанты 00-х не раз высказывали мысль о том, что новое поколение очень осторожно, опасливо. К примеру, Захар Прилепин («Молодёжь к выходу на пенсию готова»), Андрей Рудалёв («Двадцатилетние «пенсы»), Герман Садулаев («Поколение трусов»). Но они имеют в виду то поколение, что следует за ними. А вот заметка поэтессы Екатерины Цыбиной (более известной сегодня как Катерина Кюне), опубликованная в газете «Литературная Россия» в середине 2005 года. Примерно двадцатилетняя в то время Цыбина говорит о своих сверстниках:
«Обсуждая некоторые события, мы с другом заподозрили, что труслив он, наш брат современный писатель. И чтобы проверить своё подозрение, поставили небольшой эксперимент.
Сочинили обращение к властям и правительствам с требованием всеобщих «мира, свободы и справедливости немедленно!» и, полные революционного энтузиазма, отправились проводить агитацию. Общежитие Литературного института, вечер, мы всем встречным объясняем свою затею в надежде подсунуть лист с каракулями и получить автограф. Не тут-то было! В лучшем случае, потенциальные писатели, туманно поводя глазами, как Б.Б. Гребенщиков — «Ах, сестра, ты не поймёшь моей вселенской тоски», бормочут какую-то невнятицу, что-то о самосовершенствовании, с которым надо бы разобраться, прежде чем переходить к глобальному. Пускаются в пространные рассуждения о принципиальной невозможности что-либо изменить, за которыми явно видна пара вопросов: «А чё я? А чё мне за это будет?» Кто-то даже про Колыму вспоминает… Вот тебе на! Никто никого на баррикады не зовёт, за идею умирать не предлагает, всё до крайности невинно — подпиши бумажку, где сказано «я хочу мира, свободы и справедливости» — и иди, ешь свои рисовые котлетки, самосовершенствуйся. <…> В итоге подписались двое.
В своё время Велимир Хлебников, не имея на то никаких разумных (в понимании большинства) оснований, не боялся называть себя Председателем земного шара. Эдуард Лимонов (человек совершенно другого уровня таланта) в 60-е годы, едва приехав в Москву из Харькова, гордо декларировал: «Мы — национальный герой!» А оказалось, что сегодняшний потенциальный писатель не просто на что-нибудь этакое не способен, он вообще боится что-либо сделать и даже сказать! <…> Может ли человек, не имеющий смелости сказать, что он выступает за мир, свободу и справедливость (ну или, в конце концов, против них), написать что-нибудь значимое?