Не та профессия. Тетрология

Впрочем, Алтынай великолепно меня понимает:

– Сейчас не так, как раньше, – хмуро говорит она. – Когда откочёвывали из родных мест, на малом курултае моего отца кликнули на белую кошму: ханом должен был стать кто-то, кто умён, способен слышать других и беспристрастен в решениях. Из всех вариантов, было понятно, что это может быть только конырат. А у нас лучшего человека не было.

– И найман не пытались этого никогда оспорить? – вежливо улыбаюсь, склоняя голову к плечу.

– Во время кочевья, разумеется, нет. – Хмуро отвечает Алтынай. – Когда обустраивались тут, тоже нет. Но естественно, и найман, и керей ждали возможностей. И сейчас, когда отца нет, и брат погиб, они своего не упустят.

– Я не очень хорошо представляю обычаи степи «изнутри», можешь рассказать подробнее?

– По логике, вместо отца должен был заменить хана его старший сын. Но он умер зимой. Второй мой брат погиб сегодня. Теперь, по правилам, должен всё решать совет аксакалов. Но аксакал у нас только один и, скорее всего, теперь всё будет решать Еркен-ага. Во всяком случае, попытается… – по-прежнему хмуро отвечает Алтынай. – Подгрести всё под себя…

– А что тебя в этом не устраивает? – мне её недовольство текущей ситуацией более чем очевидно, хотя она и пытается делать покер-фейс. – И попутно, сколько всего жён было у твоего отца и сколько у тебя братьев и сестёр?

– Жён было всего две. Детей было пятеро, два брата, я и две младшие сестры. Один брат умер зимой. Второй погиб сегодня. Одна сестра замужем в роду керей, на старой Родине. И младшая сестра тоже не пережила этой зимы. А сын Еркен-ага в своё время сватался к моей матери. Но она вышла за отца, хоть и второй, младшей женой. Так что, я осталась одна. А у аксакала, по старой памяти, теперь для меня не будет ни помощи, ни куска хлеба в трудную минуту. – На одном дыхании выдаёт Алтынай, глядя в пол юрты.

– Получается, ты тоже сирота, – задумчиво озвучиваю очевидное. – Если только твой отец не вернётся из этого южного похода.

– Не вернутся они. Уже все сроки вышли. Чувствую… – Алтынай снова старается незаметно вытереть уголки глаз, а я тактично делаю вид, что не замечаю.

– А скажи, сестра, ты правда чувствуешь, когда человек тебе говорит неправду? – задаю уже час как интересующий меня вопрос, поскольку от ответа на него может зависеть моя собственная позиция. В будущем.

– Конечно, – удивлённо поднимает на меня глаза Алтынай. – Чувствовать правду или неправду – дар любому хану и всем его детям за белую кошму от самой Степи. Хан – это не только и не столько власть, сколько множество обязанностей. К сожалению, далеко не все аксакалы это понимают, особенно из младших родов… а твоя жена тебе об этом не рассказывала разве?

– Да мы оседло жили, не кочевали совсем. – Почему-то откровенно отвечаю я. – Вернее, она-то до женитьбы летом всегда кочевала. Зимой нет, зимой же у нас в домах живут…

– Я знаю, мы тоже так жили, – кивает вразрез моих слов Алтынай.

– Как женились, жили в моём доме. Сразу дети пошли. Ей не до коша стало.

– А кем ты был, что она трудилась только по дому? – загорается непосредственностью и любопытством она.

– Служил в страже границ тамошнего Наместника, был чем-то вроде заместителя полусотника. – перевожу, как могу, на местные реалии чин хавилдара и заместителя командира ВПБСа.

– Богатое, видимо, войско? – удивленно пристукивает ногтями по боку пиалы Алтынай. – Если в вашей сотне есть сотник, полусотник, а у того ещё и заместители?

– Да не так чтоб очень богатое, – размышляю вслух. – Просто механики было много, механика иногда сложная. В общем, долго объяснять. Давай не сейчас. Если ты не против.

– Не переживай. – Верно истолковывает Алтынай мою уклончивую дипломатичность. – Всё, сказанное в степи между своими , между своими и остаётся. Мы – вольный народ. Султаны приходят и уходят, а степь остаётся… И мы в степи.

В принципе, для меня не секрет, что любые кочевники крайне сдержанно относятся к любой попытке централизовать их либо подмять под любую внешнюю централизованную власть, особенно в местных далеко не постиндустриальных реалиях. На что-то подобное я и рассчитывал.

После небольшой паузы, Алтынай подливает масла в огонь:

– Нас все всегда старались использовать. Для своего блага, ничего не давая нам взамен. Считая дикарями и не вникая в наши тонкости. Моего отца нет, но как ханская дочь, я вижу, что даже тут, с соседями-пашто, всё идёт совсём не так, как мы договаривались при получении тамги. Перед тем, как откочевать сюда. В общем, никому из нас нет дела до твоей армии, бывшей службы и прошлого. Можешь считать себя под дланью гостеприимства, как гость.

– Ваши внутренние споры совсем не влияют на ваше гостеприимство? – смеюсь, внутренне соглашаясь, однако, со всем раскладом. Который явно в мою пользу.

– А при чём тут наше внутреннее к защите гостя-родича от чужих? Особенно от местных фарси, если у тебя именно с ними были проблемы… Раз от Алатау ты сюда пешком шагал. – Снова проявляет недюжинную сообразительность Алтынай.

– Кто бы спорил, – бормочу, снова отпивая из пиалы кумыс. Который можно подобным образом пить целый день. – «Доколе воевать Иран с Тураном…»

– Что это за тюй? – вскидывается Алтынай. – Я раньше не слышала!

– Это не тюй. Это скорее жыр, – пытаюсь сформулировать поточнее. – Да был, говорят, раньше такой фарси, Фирдоуси. Вот у него был жыр – «ШАХ-НАМЕ».

– Расскажи?! – загорается Алтынай.

– Шутишь? – отодвигаюсь назад. – Это два дня рассказывать! Если не три! Да и не помню я этого жыра, оно там всё вообще на фарси. А я фарси не знаю. Только пушту…

– Может, хоть примерно что-то вспомнишь? – продолжает волноваться Алтынай, для которой, видимо, в силу этноса и происхождения любой эпос – как для моего современника там премьера блокбастера от культового режиссёра с секс-символами и звёздами первой величины в главных ролях.

– Ну, там книга об их персидских царях, кажется. – Добросовестно начинаю вспоминать. – Делится на три части: мифологическая, героическая и историческая. Знаешь, не буду пересказывать: просто не помню. Вернее, мало что помню, но вот сильно запомнилось, что сам Фирдоуси постоянно переживает из-за того, что Туран с Ираном воюют. Веками, постоянно. И воюют не потому, что народы друг друга ненавидят. А потому, что правителям это выгодно. И он вроде как между строк искренне желает, чтоб на землях по границе между Ираном и Тураном никогда между собой не воевали только из-за разницы народов. Что-то типа мысли «Нет плохих народов; бывают плохие люди».

– Хорошая мысль, – снова хмурится Алтынай. – Только фарси, пашто и прочие из этого племени сам же видишь, какие люди… Верить-то им нельзя. Фирдоуси, может быть, был и не плохим человеком. Если действительно так думал. Но не мог же он про свой народ правду писать? Его бы тогда свои камнями забили. – В этом месте Алтынай хихикает в кулак, видимо, представляя себе какую-то сцену. – С фарси ж дело иметь нельзя, вон и по пашто это видно…

Не нахожу, что сказать по национальному вопросу в данном случае, поскольку навскидку крыть действительно нечем.