Не только о театре

Итак, скажет читатель, все нельзя да нельзя! И этого нельзя и того - боже упаси, а что же можно? Как сделать так, чтобы и без этих запретных приемов все-таки получились бы шикарные мемуары? Мемуары, как в лучших изданиях?

Терпение, дорогой читатель, терпение! Вот тут-то и начинается самая главная часть нашего пособия, которая помогает каждому, не нарушая правил приличия и уголовного кодекса, придать своим мемуарам вес, солидность и привлекательность для читателя.

Чрезвычайно полезно дать понять читателю, что автор мемуаров - личность незаурядная, из ряда вон выходящая, исключительная и неслыханная, но при этом настолько скромная, что сама не догадывается об этих своих выдающихся качествах. Но, может быть, скромность автора таит в себе ту опасность, что и читатель ничего не узнает об его исключительных качествах? Нет, при соблюдении надлежащих правил, все будет в порядке, и выдающиеся свойства автора, равно как и его скромность, будут оценены по достоинству.

Мы можем порекомендовать метод свидетельств, не поддающихся ни доказательству, ни опровержению.

Каждый из нас располагает возможностью организовать в своем прошлом такие выгодные знакомства, встречи, диалоги, которые хотя и не происходили на самом деле, но могли бы произойти, а главное, которые никем не могут быть опровергнуты, если только автор будет придерживаться элементарной хронологии.

Чьи воспоминания не украсила бы такая сценка:

«…не могу не рассказать об одном событии, которое на всю жизнь врезалось в мою память и во многом определило мою судьбу.

Как-то в снежное петербургское утро мать, повязав меня башлыком, пустила играть в снежки в соседний сквер.

Увлекшись игрой, я запустил снежок в спину высокому худощавому мужчине в шапке-ушанке, проходившему по аллее вместе с каким-то военным.

Мужчина быстро оглянулся - умные глаза смотрели на меня из-под густых насупленных бровей. Опущенные вниз усы были подернуты инеем.

–  Ты, что ли, бросил?
– прозвучал суровый голос.

–  Я, дяденька, - смущенно пролепетал я, не зная, что еще сказать.

А мужчина пристально-пристально (и что он во мне нашел?) смотрел на меня.

–  Пошли, что ли, Алексей Максимович!
– нетерпеливо сказал военный.

–  Пошли, - отозвался мужчина и, внезапно потрепав меня по щеке, добавил:

–  Молодец. Далеко пойдет.

И зашагали они, быстро теряясь в крутящемся снеге…»

Прелесть этой встречи с Горьким в том-то и заключена, что ее никто, даже сам Горький, не смог бы опровергнуть. И вместе с тем какую печать величия накладывает она на автора мемуаров!

Разумеется, фигура Горького взята здесь лишь как классический пример. Многих современных мемуаристов эта фигура не устроит хронологически.

Но как хорошо смогут прозвучать в будущих мемуарах аналогичные встречи с Арбузовым, Софроновым, Л. Шейниным и другими нашими корифеями.

Этот простой и совершенно безопасный прием дает возможность и в дальнейшем, по мере развития жизненных событий, время от времени инкрустировать свою биографию встречами с великими людьми, при этом ничуть перед этими людьми не обязываясь.

Уже в зрелые годы вы могли оказаться в зрительном зале рядом с Назымом Хикметом и, если щепетильность помешает вам вкладывать в уста знаменитого соседа лестные для вас высказывания, то взгляды, улыбки, понимающие подмигивания и даже удар рукой по вашей коленке, в особенно заразительном месте спектакля, - все это в вашем распоряжении, и пусть-ка он, Хикмет, попробовал бы опровергать! Важно только, чтобы он присутствовал на этом спектакле, а для вас даже и это не обязательно!

Начало пути

Первые годы жизни автора воспоминаний обычно тесно связаны с семейным фоном, на котором протекало детство героя.

Разумеется, фон этот вполне поддается сильной, если нужно, ретуши, в зависимости от намерений автора.

После потока дворянских мемуаров XIX века, в которых авторы щеголяли изысканностью своих родителей и хорошими манерами, царившими в семье, наступила другая пора.

Многие десятилетия считалось, что горький пьяница отец, и притом неграмотный - лучшее украшение биографии. Возможно, что вульгарный социологизм, когда-то царивший в наших отделах кадров, оказывал незаметно свое влияние на авторов, которые, не жалея средств, нагнетали себе «пролетарское происхождение»; во всяком случае, в ряде мемуаров тех лет мы видим подозрительно похожую картину кошмарного детства. В таких масштабах эти ужасы - не просто народное бедствие. Нет, это уже - литературное направление.

Мы не хотим здесь навязывать те или иные стилистические приемы, но, пожалуй, сейчас уже наступила пора, когда можно не стесняться интеллигентных родителей, непьющей семьи и гигиены в отчем доме.

Нам это кажется своевременным еще и потому, что постепенно исчерпывается плеяда мемуаристов, тяжелое детство которых было обусловлено порядками царского режима. Сейчас, когда у дверей наших издательств толпится молодое племя мемуаристов, выросших уже в наших советских условиях, малограмотные и пьяные родители, появившись в мемуарах, прозвучали бы как досадный анахронизм. И если наша тетя знала испанский язык, не будем этого стесняться. Что уж кому на роду написано!

Исторический фон

Истинная ценность мемуаров в большой степени определяется тем, как через личную судьбу героя просвечивают исторические события. В умении соединить ход истории человечества с индивидуальной походкой автора мемуаров - залог общественного успеха произведения.

Этот великолепный прием замечателен тем, что ни в каком вранье или натяжках он не нуждается. В каждый год, день и час нашей жизни с ее горестями и радостями мировая история тоже течет сама по себе со свойственными ей историческими событиями. Правда, даже в лучших образцах мемуаров с социальным фоном авторам ни разу не удалось установить прямую связь между фактами их личной биографии и крупными событиями мировой истории - между переходом автора в последний класс реального училища, с одной стороны, и сражениями на Марне - с другой, между первым поцелуем с гимназисткой Люсей и Версальским миром, но все равно при умелом расположении материала и реальное училище и Люся звучат уже совсем не мелко; попав в сферу мировых событий, они тоже овеваются грозным ветром истории.

Главный технический секрет этого богатейшего приема в том едином ритме, которым объединяются личные и исторические факты. Например, если кончить главу так: «…вернувшись в отель, я быстро разделся и лег спать. В эту ночь Гитлер двинул свои танки на Австрию…», несомненно, создается сильное впечатление от двух, пусть различных, но равно знаменательных фактов: вы легли спать, а Гитлер двинул танки.

Ведь пока вы не легли спать, танки все-таки стояли на месте… Правда, автор нигде этого не утверждает, но чуткий читатель улавливает, что тут все неспроста и участие автора в мировых событиях гораздо значительнее, чем он сам об этом пишет. И теперь уже читателю придется следить, как в дальнейшем будут раскручиваться обе эти пружины мировой истории - и вы и танки Гитлера.

Умелое применение исторического фона отодвигает на второй план вопрос личных знакомств автора мемуаров.

Если на протяжении одного абзаца, в то время как Макензен прорывает русский фронт, вы рвете свои отношения с Люсей, а султан Магомет - с Антантой, то не так уж важно для читателя знать, в каких отношениях была Люся с Магометом. Важно другое: историю делают гиганты, и надо быть среди них. Хороший тон этого требует.

Моральный облик мемуариста