Не твой наследник

Его темные брови удивленно ползут вверх, глаза округляются. Впрочем, меня он отчего-то не выдает. Уж не знаю, чем я обязана такому неожиданному приступу доброты, но Марк вдруг морщится и подозрительно принюхивается.

— Что это? — спрашивает он и косится в сторону кухни. — Мам, ты выключила пирог?

— Господи, шарлотка! — спохватывается хозяйка, подскакивает и бросается спасать выпечку.

— Не за что, — тихо произносит Марк.

— Знаете, у меня что-то голова… — я виновато улыбаюсь Роберту, но он взмахом руки прерывает мои неловкие объяснения.

— Все в порядке, — с пониманием кивает он. — Беги, пока она не пришла, мы что-нибудь придумаем. И это… — добавляет он, когда я уже поднимаюсь из-за стола. — Ты не обижайся на нее. Она просто так давно ждет внуков, так любит о ком-то заботиться, что забывает давать людям дышать.

— Конечно, — мне становится стыдно за свой побег, но я не готова обсуждать гинеколога с малознакомой женщиной, да еще и за столом, где присутствуют трое мужчин.

К счастью, от семейного ужина мне все же удалось откосить. Пришлось разжевать Яну, что есть темы, которые мне бы затрагивать не хотелось, и если он решил примерить на себя роль отца и порадовать родителей внуком, то путь и бросается тогда грудью на амбразуру материнской любви.

Токсикоз мучил меня весь вечер, и когда Ян предложил принести мне еду в спальню, я нашла в себе силы только помотать головой. Зато, как назло, стоило Яну устроиться на соседней подушке и засопеть, тошнота исчезла, уступив место зверскому голоду. Какое-то время я еще лежала, слушая, как в тишине ночного дома рычит, подобно холодильнику «Саратов», мой несчастный желудок, потом не выдержала и, осторожно выскользнув из постели, устремилась на кухню.

В темноте пришлось передвигаться почти на ощупь. Босиком я беззвучно спустилась на первый этаж, чуть было не врезалась в сервант с посудой, но все же добралась до цели. И в тот момент, когда я уже протянула руку к вожделенно поблескивающему в полумраке холодильнику, за спиной щелкнул выключатель, свет ударил в глаза, и я чуть не скончалась от ужаса. Могу себе представить, что обо мне подумали: стою ночью посреди кухни, как дикарка, босая, в одной ночнухе, и воровато лезу в чужие запасы еды…

— Что, спектакль под названием «голодающая сиротка» закончился? — доносится до меня ехидный голос Марка.

— Ты? — поморгав, привыкаю к свету, и уже могу разглядеть своего насмешника. — Давай, созывай всех. Пусть видят, какую змею пригрел Ян.

— Да ладно, ешь, чего уж теперь. Мама все равно наготовила на армию.

— А ты нарочно караулил, да? Поджидал, пока я совершу ошибку? — вряд ли я смогу есть, когда он стоит вот так, сунув руки в карманы, и пялится на меня.

— У тебя паранойя и мания величия, — Марк проходит к холодильнику, игнорируя мое замешательство. — Ну что, курицу, рис, пирог? Бутерброд? Или у беременных свои заскоки? Клубника с селедкой там…

— Нет у меня никаких заскоков. Когда меня не тошнит, я могу есть все, что угодно, лишь бы оно не пахло.

— Значит, пирог, — Марк достает заботливо завернутую в фольгу шарлотку. И я, забыв о приличиях, хватаюсь за выпечку и с наслаждением вонзаю зубы в прохладное сладковатое тесто.

— Фпасибо, — бормочу с набитым ртом.

— Н-да, видимо, тебе и правда было плохо… — он окидывает меня пристальным взглядом с ног до головы. — Ты похудела.

— Спасибо, — повторяю четче, потому что от моего кусочка уже остались одни воспоминания.

— Это не комплимент. Выглядишь нездорово.

— Это не твое… — возмущенно начинаю я.

— Знаю, знаю, — перебивает Марк раздраженно. — Это дело Яна. Но раз уж ему плевать…

— Ему не плевать, он просто уснул, а я не хотела его будить!

— Я думал, беременные любят гонять мужей за едой посреди ночи… Господи, да что ты так смотришь на этот чертов пирог, возьми уже второй кусок, я никому не скажу. Сделать тебе кофе или чай?

— Молока, ефли мовно, — меня не надо уговаривать дважды: токсикоз так редко дает мне передышку, что в эти короткие моменты я готова слона съесть.

— Подогреть?

— Ефли тебе не трудно, — пытаюсь благодарно улыбнуться, но это довольно сложно сделать, если я не хочу выронить пирог изо рта.

Вздохнув и явно подумав про себя что-то вроде «Ох, уж эти беременные», Марк извлекает пакет молока и включает конфорку.

— Слушай, я не моя мать, и не люблю лезть в чужие дела. Но ты бы и правда сходила к врачу.

— Как только на работе все устаканится, сразу запишусь.

— Работа… — Марк хмыкает.

— Что? Опять начнешь эти свои подколки, да? Что я не работаю, я шляюсь по любовникам? Ну давай, вперед. Отведи душу.

— Скажешь, у меня нет оснований так думать? — он вскидывает бровь.

— По себе людей не судят, — короткое, как мне казалось, перемирие, снова переходит в боевые действия, а у меня нет ни сил, ни желания тратить нервы. — Можешь сам выпить молоко… — встаю из-за стола, чтобы уйти, но Марк в два шага оказывается рядом и перехватывает мое запястье.

— Сядь, — требовательно произносит он, не убирая руку.

Его прикосновение обжигает, по моему телу пробегают крошечные электрические токи, в груди что-то сжимается. Я вижу, что Марк тоже не в силах меня отпустить, что-то удерживает его. Мы будто оказываемся под колпаком, в вакууме, окружающая действительность растворяется и перестает иметь значение. Как тогда, в массажном кабинете. Наше дыхание смешивается, и мне становится одновременно хорошо и невыносимо плохо. Какой-то частичке меня хочется прижаться к Марку, уткнуться носом в его шею, втянуть знакомый мужской запах. Внизу живота разливается приятное тепло, тело словно просыпается и тянется навстречу сильным рукам. Хочется закрыть глаза, забыть обо всем, снова ощутить на спине жаркие и жадные ладони, которым можно отдаться целиком. Потемневшие глаза Марка гипнотизируют, затягивают, и, кажется, ничто не может заставить нас отвести взгляд и разойтись в стороны.

Все тает и плавится, превращается в розоватое марево. Или это я таю, как кусочек льда на полуденном солнце? Внутренний голос отчаянно пытаться дозваться меня, достучаться до здравого смысла. Оттолкни его, сейчас же! Немедленно! Что ты творишь?! Вы же в доме его родителей! Ты же выходишь замуж за его брата! Он ведь будет еще сильнее презирать тебя, если ты снова поддашься искушению! Я слышу этот голос, я понимаю, что он прав, но он звучит так издалека, а Марк так близко, что биение его пульса я слышу гораздо лучше. Ту-тух… Ту-тух… Это завораживает меня, превращает в марионетку. Я уже не владею собой, я будто наблюдаю со стороны, как Марк склоняется надо мной, как призывно приоткрываются его губы. И знаю, что ничего в жизни я не хотела так сильно, как ответить на его поцелуй.

Он нежен. Господи, он так нежен… В тот раз меня словно раздавило, разнесло в клочья ураганом, а сейчас… Его губы ласкают, утешают и дают сил, отбирая волю. Он аккуратно касается моих волос, словно я сделана из тонкого хрусталя и могу разбиться в любую секунду. Его язык касается моего, по спине прокатывается сладкая дрожь предвкушения. Я хочу больше. Я хочу ощущать его не только во рту — и не только язык. Я хочу его целиком.

Марк чувствует мою реакцию и, тихо застонав, крепко прижимает к себе. Затвердевший член упирается в мой живот — и с губ слетает короткий вздох, а между ног становится горячо и влажно. Тело помнит тот сумасшедший оргазм, и наливается соками, требуя повторения.

Руки Марка жадно блуждают по моему телу, пробираются под короткую ночную рубашку, возбуждают и жалят обнаженную кожу. Нащупывают отяжелевшую грудь, сжимают соски, и перед глазами все плывет.

— Боже… — машинально тянусь к его члену, через ткань спортивных штанов накрываю ладонью толстый крепкий ствол. Я помню его: красноватый, блестящий от моей смазки, он покачивался прямо передо мной, после того, как Марк кончил в меня.

— Что ты со мной делаешь… — рычит Марк, подсаживает меня на стол, и я, раздвинув ноги, жду второго акта. А он уже приспускает штаны, высвободив перевитого венами красавца с гладкой шелковистой головкой, сдвигает в сторону узкую полоску моих трусиков и одним движением врывается внутрь, заставив содрогнуться от острого наслаждения.