Не в счет

Нет времени на страх и панику.

А вот перед дверью…

В коридоре, в котором кто-то обязательно и громко, называя что-то впервые слышимое, повторяет. Ты же этого не знаешь, как не знаешь и ещё десяток-другой из двухсот вопросов к экзамену, а потому паника подкрадывается и сковывает. Она сворачивается ледяным булыжником в желудке.

И ноги холодеют.

И может быть, от этой паники и ожидания Измайлов выговорил колючим и морозным, как февральский ветер за окном, голосом:

— Какие у вас тёплые отношения с Филатовым. Только поцеловаться забыли.

— Ревнуешь?

Взять и промолчать было нельзя, а потому и вопрос, и самодовольство напополам с ехидством я ему вернула обратно.

Приподняла картинно брови.

— Было бы кого, было бы к кому, — он хмыкнул надменно.

Смерил, тоже задрав бровь, уничтожительным взглядом. И тонна скепсиса в уголках искривленных губ у Измайлова уместилась.

А я, не найдя достойного ответа, только фыркнула и в аудиторию улизнула. Лучше… лучше было вытягивать конверт со стёклами и билет теории, чем в глаза Измайлова дальше смотреть. Лучше было оказаться дурой на экзамене, чем перед ним.

Хотя дурой я не стала, и гистологию сдала.

Пусть и на очередной трояк.

Я была рада и ему.

Тройку, которая считалась потолком студента, тоже надо было ещё получить, да что там… в нашей академии даже кол являлся оценкой и просто так не получался. Двойку же ставили, если рассказана хотя бы половина, а вот на тройку можно было рассчитывать, только ответив на все вопросы.

Про четвёрки и тем более пятёрки я молчала.

И почти их не видела.

Пусть поначалу это и царапало гордость, ибо в школе одни пятерки выходили как-то сами и без труда.

А тут…

«Калинина, ты чего, из отличниц в троечницы скатилась?» — моя школьная подруга спросила на одной из встреч недоверчиво и… злорадно. Про пересдачу химии я ей тогда сказала не иначе как сдуру, первый и последний раз сказала.

Пожаловалась.

И попыталась даже объяснить, что… те же сорок формул с бензольным кольцом, что были так похожи друг на друга, но все ж разны и с разным количеством и положением связей, гидроксильных групп, азота и кислорода я учила неделю, но запомнить, чтоб совсем без ошибок, так и не смогла.

И поэтому да, тройке за них я была счастлива.

Научилась, скатившись, ценить и три балла из пяти, которые школьной подруге я посоветовала сходить и самой получить, а потом уже судить меня. Она же, обидевшись, сказала, что я стала злой, изменилась.

Возможно.

Пожалуй, я начала меняться тогда.

Или, быть может, взрослеть.

Относиться проще к оценкам, не расстраиваться из-за чужого мнения и соглашаться с Ивницкой, что наш девиз: «Главное, сдать!».

Не вылететь.

Остальное как получится.

Исключением из этой жизненной философии была разве что микробиология. По ней я всё так же отчаянно хотела пятёрку и, соответственно, автомат. Идти на экзамен, смотря на талмуды, именуемые кафедральными методичками, я отказывалась категорически.

Такое не выучить.

Столько не выучить!

Поэтому к парам, почти забивая на физиологию в тот же день и проявляя нечеловеческое рвение, когда глаза закрывались сами и приходилось вновь и вновь перечитывать один абзац, я готовилась от вечера и до зари.

Почти столь же хорошо, как Злата, которая в группе самой умной была и есть.

Впрочем, к парам Якова Вениаминовича мы все готовились с особым рвением и прилежностью. И в обеденный перерыв перед началом пары мы в одной руке держали вилку с котлетой, а во второй — открытую методичку.

— Ну шо, товарищи, все готовы к порке? — Артём, вклиниваясь и приземляясь с подносом между Ивницкой и мной, поинтересовался бодро.

Ухмыльнулся только на ворчание Ивницкой, что и без него места мало. Ну да, за столом, рассчитанным от силы на шестерых, мы расположились вдевятером.

Даже вдесятером.

Кузнецов пол квадратных метра себе отвоевал.

— Не больше, чем обычно, — Злата, наблюдая за его боевыми действиями с Ивницкой, отозвалась меланхолично.

— Ай, тебя можно не спрашивать, — на неё, пребывая в подозрительно хорошем настроении, Артём Николаевич рукой махнул. — Катюха у нас тоже обычно готова. Так, Ивницкая, а ты чего? Все виды хламидий запомнила?

— Кузнецов, сделай милость, отвались, как клещ, а, — Полина Васильевна, падая лбом на руки, простонала страдальчески. — И так тошно.

— Клещей мы ещё не проходили. Клещи у нас только через месяц в мае будут.

— Заткнись.

— Какие мы сегодня грозные буки. Не выспалась, что ль?

— Ты вот сейчас серьёзно?!

— Да ладно, не кипишуй. Я пошутил, — Артём, гоготнув и примиряюще погладив её по спине, улыбнулся широко и заразительно, только вот усталость в этой улыбке и ещё глазах читалась дикая. — Я сегодня вообще не ложился.

— Как думаете, Яков Вениаминович, действительно, устроит опрос по прошлой теме дополнительно? — Катька, отставляя стакан кофе, спросила тоже устало и печально.

— Это ж Яша-няша, — Глеб, откидываясь на спинку стула и натягивая на глаза капюшон толстовки, ответил ёмко. — Он может.

Это да.

Яков Вениаминович, которого за глаза мы звали исключительно и говоряще Яшей-няшей, на подобную подлянку способен был. Мы его любили и ненавидели примерно в равных пропорциях. Оценки он ставил обычно высокие, но мучил за них долго, чморил едко.

И да, на прошлой паре, не ответив на один из вопросов, мы его раздраконили, а потому дополнительный опрос — раз вы, дебилы, ничего понять и запомнить не можете — нам обещан был.

Надеяться на его короткую память или снисхождение было глупо.

Однако, мы надеялись.

Зря.

— Калинина, — меня назвали и подняли второй, наобум, и его скрипучий голос в полной тишине, когда даже не дышалось, по кабинету прокатился. — Болезнь Вейля-Васильева — это у нас что?

— Лептоспироз, — ответила, радуясь легкому началу, я быстро.

Это мы проходили.

И даже немного учили.

— Так, хорошо. Назови тогда три группы по патогенности. И давай морфологию. Размеры, форма, споры, капсула есть или нет. Чем красить будем? Какая особенность есть, — чего от меня хочет Яша-няша перечислил быстро и отрывисто, добавил едко. — Давай, Калинина, удиви меня познаниями.