Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

– Помощник депутата Государственной думы Серебрийской, – и, указав на Ирину Сергеевну, добавила покровительственно: – Со мной.

Через двор, заросший кустами акации и сирени, женщины прошли в мрачноватое, выстроенное из бетонных блоков здание телецентра, подчеркнуто приземленное по отношению к целеустремленной в небесный эфир башне. Эльвира Васильевна уверенно направилась к двери кабинета с надписью на картонной табличке «Гримерная».

– За мной, детынька! – скомандовала она, и Ирина Сергеевна протиснулась вслед за ней в небольшую, заставленную зеркалами, столиками и вертлявыми креслами комнатушку.

Здесь пахло так же, как в обители «солдатских матерей», – дешевыми духами, пудрой, лаком для волос, а с яйцевидных болванок жутковато свисали мертвыми прядями разномастные парики, отчего гримерные столы напоминали виденный когда-то Ириной Сергеевной анатомический музей с заспиртованными на вечное хранение в банках отчлененными от туловищ человеческими головами. Впрочем, нисколько не отягощенная окружающей обстановкой молоденькая гримерша в короткой юбчонке, высунув от напряжения кончик розового язычка, азартно трудилась над смоляной, всклокоченной шевелюрой восседавшей в кресле перед зеркалом дамы.

– А вот и мы… Уф! – выпалила, выпустив из себя малую толику воздуха, распиравшего ее грудь, Эльвира Васильевна.

– Прямо наказание какое-то с этими волосами, – капризно заявила дама, скосив глаза на вошедших и продублированных зеркалами гостей.

– Что вы, Татьяна Владимировна, на себя наговариваете! – защебетала подобострастно гримерша. – У вас прекрасный волос – густой, крепкий. Хоть сейчас для рекламы шампуня снимать можно!

– Фи! – скривилось отражение Серебрийской. – Я их сроду ничем не баловала… Они у меня от природы такие.

– Порода! – восхищенно причмокнула Эльвира Васильевна. – Она во всем чувствуется! И в уме, и в волосах, и в фигуре!

– Да ладно вам… – снисходительно улыбнулась своему зеркальному лику депутатша и тут, заметив, наконец, мявшуюся у порога Ирину Сергеевну, посуровела лицом, озабоченно поинтересовалась: – Ну а у вас что? Рассказывайте, только быстро – передача через пятнадцать минут начинается.

Гримерша сдвинула створки трюмо, демонстрируя Серебрийской укладку волос на висках, а Ирина Сергеевна, глядя растерянно на зеркальные отражения троившейся собеседницы, залопотала сбивчиво:

– Сын у меня… В армию призвали… В компьютерщики… А потом звонят из военкомата, говорят, в плен попал. Там бой был…

– Нет, детынька, так не пойдет, – перебила ее Эльвира Васильевна. – Ничего понять нельзя. Давайте я расскажу, в чем суть дела. Сын этой гражданочки, э-э… Слава Милохин, воевал в составе воздушно-десантной части в Чечне. И попал в плен к боевикам… То есть я хотела сказать, к сепаратистам. Случилось это около месяца назад. О том, предпринимаются ли меры для освобождения сына, у мамашечки сведений нет. Военкомат, как всегда, отмалчивается. Считаю, что мы, Комитет солдатских матерей, должны пробудировать эту проблему, привлечь внимание общественности…

– Умоляю! – вскинула холеные руки Серебрийская. – Умоляю, не произносите больше этого ужасного слова «будировать». Будировать – значит болтать. А мы с вами занимаемся конкретным делом чрезвычайной важности!

– Ох, простите, голубушка вы моя, – сконфузилась Эльвира Васильевна, – оговорилась я, дура старая! Вааще, я считаю…

– Все ясно, – прервала ее Серебрийская и, поправив прядь на виске, указала гримерше: – Вот здесь… лаком чуть-чуть… Пудрить не надо, я сама. Сейчас мы запишем с вами телепередачу, – тщательно припудривая нос и щеки, обратилась к Ирине Сергеевне депутатша. – Я выступлю первой, затем предоставлю вам слово, и вы коротко, за две-три минуты, расскажете о том, что произошло с вашим сыном. Особо подчеркнете то равнодушие, с которым столкнулись в органах государственной власти, отметите, что все надежды теперь возлагаете на Комитет солдатских матерей и лично на депутата Государственной думы… Серебрийскую.

– Я… должна буду по телевизору выступать? – смешалась Ирина Сергеевна.

– Выступать буду я, – отрезала Серебрийская. – А вы, когда вас попросят, расскажете историю, приключившуюся с вашим сыном.

– Я… я не знаю…

– Да ничего вам знать и не надо, – сказала, вставая и брезгливо что-то стряхивая с платья, депутатша.

Глядя на Серебрийскую, Ирина Сергеевна отметила с легкой завистью, что та, будучи лет на десять старше, выглядит довольно прилично. Поджарая, не раздобревшая на депутатских харчах, она напоминала породистую скаковую кобылку перед очередным заездом – взгляд карих глаз внимателен и сосредоточен, ноздри хорошенького носика раздувает, стройные, не иначе как на занятиях шейпингом тренированные ножки подрагивают мускулисто, и лишь звякнет гонг – она стартует безоглядно, сметая все на своем пути высоко поднятой на вздохе грудью – скорее, скорее, чтобы первой примчаться к заветной цели, счастливому и победному финишу.

Подошла еще одна женщина – моложавая, в брючном костюме, с излишней, правда, косметикой на красивом и очень знакомом лице. Присмотревшись, Ирина Сергеевна узнала телеведущую и догадалась, что избыточный грим нужен для контрастности, и подумала, что телевидение, хотя и отражает реальную жизнь, покрывает-таки события и факты толстым слоем макияжа, маскируя одно и подчеркивая другое.

По длинному коридору все прошли в просторную студию, где царил полумрак и гудели ровно кондиционеры. Ирине Сергеевне стало зябко от нагоняемого ими холода, а может быть, она просто отчаянно, до дрожи трусила, оказавшись впервые в жизни под беспощадным прицелом громоздких, установленных на массивных треногах камер.

Ее усадили на мягкое кресло за низким столиком. По левую руку от нее обосновалась Серебрийская, затем – телеведущая. Всем троим шустрый молодой человек с помощью прищепочек прикрепил на груди черненькие, с фасолину величиной, микрофоны, и откуда-то сверху, из студийного поднебесья, голос приказал:

– Так, а теперь проверим уровень звука. Вот вы, женщина… да, да, вы, с правого края, скажите что-нибудь.

Поняв, что обращаются к ней, Ирина Сергеевна растерялась и произнесла сдавленно «Здравствуйте» и замолчала.

– Прекрасно! – грянул из динамика голос. – А теперь вы, Татьяна Владимировна…

Внезапно глаза резануло светом – включились мощные лампы под непроницаемой тьмой потолка. Ирина Сергеевна старалась не жмуриться, чувствуя, как набегают теплые слезинки. Прямо на нее уставились бездонные жерла трех громоздких телекамер, и юноша-оператор поочередно переходил от одной из них к другой, прицеливался в упор, и на большом экране телевизора, установленном чуть сбоку, чтобы не попадал в кадр, Ирина Сергеевна увидела свое лицо – отчужденное, будто траурный портрет.

– Фотографию, фотографию приготовьте, – спохватилась Серебрийская. – Юрочка, надо будет показать снимочек крупным планом, сможешь? Как мне его держать? Вот так?

Теперь на экране телевизора появилось лицо Славика – тоже неожиданно незнакомое, растиражированное электромагнитными импульсами в миллионы изображений. Ирина Сергеевна вспомнила, что так и не удосужилась узнать, как называется передача, в которой она сейчас участвует, и по какому каналу ее покажут.

Смолкли кондиционеры, и, хотя свет бил в лицо, опаляя жаром, Ирину Сергеевну мелко трясло.