Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

Смолинский рулил, смотрел сосредоточенно на дорогу перед собой, потом вздохнул сокрушенно:

– С тобой, Андреич, не соскучишься… Лучше б у тебя квартиру вымогали, честное слово!

– Что так? – огорчился Самохин, но полковник молчал. – Хорошая машина у тебя. Не «мерседес», конечно, я на нем катался недавно, но тоже ничего. А в личном владении небось покруче транспорт имеешь? С твоими-то возможностями!

– Это с какими возможностями? – строго глянул полковник.

– Ну-у… всякими… – невинно поднял глаза к небу Самохин.

Смолинский усмехнулся криво:

– Понял я, на что ты, старый «кум», намекаешь.

– Думаешь, и я скурвился? Нет у меня личной машины. Деньги коплю.

– На что?

– На взятку. Младшей дочери в институт поступать. В юридический готовится, а туда без денег сейчас и соваться не стоит. Знаешь, какой там конкурс?!

– А если арестовать взяточников-то?

– Так мы все наши институты без профессорско-преподавательского состава оставим!

– Тогда попугать! – азартно предложил отставной майор. – Схватить главного… Ну, который за приемные экзамены отвечает, привязать ему ржавую рессору к ногам – и на мостик. Дескать, либо вы принимаете в институт абитуриентку такую-то, либо мы вас – в речку. Тихо, без всплеска…

– Нельзя, – с веселым сожалением помотал головой Смолинский. – Это ж интеллигенция! Такой за сердце схватится – и привет. Инфаркт. Натуры тонкие… Хотя, если подумать, тоже сволочи.

Самохин закивал согласно и, невзначай будто, напомнил:

– Дочку ты, значит, в институт пристраиваешь, а с пацанчиком-то, с солдатиком пленным, как? Пусть в рабах у благородных горцев остается?

– Ты даже не представляешь, Андреич, сколько всего вокруг этого дела накручено! – сдался наконец Смолинский. – Поделюсь кое-чем по старой памяти, но при одном условии: чтоб все между нами осталось.

– Я ж всю жизнь на оперработе, – напомнил Самохин. – Служебную тайну хранить умею.

– Тайны теперь другие пошли. Раньше за их разглашение можно было взыскание схлопотать, а то и срок по статье, а теперь – пулю от киллера…

Полковник остановил «форд» перед светофором, покрутил головой, оглядываясь по сторонам, будто опасаясь, что в рычащих нетерпеливо слева и справа разномастных автомобилях кто-то прислушивается к их беседе.

– Дело пока так прорисовывается, – начал Смолинский, тронув машину на зеленый и держась за руль одной рукой, другой нащупал между сиденьями примятую пачку «Явы». – Года три назад начали в нашей области предприниматели пропадать. Не самые крутые, конечно, так, средненького пошиба. Случалось такое один-два раза в год, так что мы сперва даже связи между этими похищениями не заметили. Тем более, что первые двое через три месяца вернулись. Мы начали их трясти: что да как? – Молчат как партизаны. Ну, это дело в бизнесе обычное: задолжал мужик партнерам, те его прихватили и держали где-то, пока должок не вытрясли… Всего таких пропаж, как мы установили, семь было. И вот на третьем случае родственники к нам обратились и видеокассету передали. Сидит наш степногорский бизнесмен в цепи закованный и выкупить себя умоляет. Антураж на пленочке соответствующий – бетонные стены, мордовороты в масках и камуфляже, с пулеметными лентами через плечо, пинки, затрещины. Потом уши отрезанные… пальцы… В общем, картинка не для слабонервных. Наши ребята, естественно, подключились. Там деньги неимоверные запрашивали – миллион долларов, полмиллиона. Родственники, чтоб хоть половину собрать, в пух и прах разорялись, по миру шли… Короче говоря, агентура наша через чеченскую диаспору на щукинскую братву вышла. Ты про Щукина-то младшего слыхал? Папаша его в Госдуме заседает, а сынок здесь орудует…

– Не только слыхал, но и видел, – подтвердил Самохин. – Мы его в девяносто первом году в следственном изоляторе… воспитывали.

– Вот. И только мы кое-кого из окружения сынка-Щукина повязали, его самого за вымя потрогали, пошла извечная музыка: обвинили нас, рубоповцев, в возвращении к политике репрессий, тоталитаризму, сталинизм с фашизмом приплели, несколько статеек в газетах, сюжет на коммерческом телеканале про бесчинства правоохранительных органов, «полицейское государство», «маски-шоу» – ну, знаешь, как это теперь делается. Короче, дело рассыпалось, ничего мы доказать не смогли, даже до суда не довели. Тогда с другого бока зашли. И начали диаспору чеченскую прессовать. По принципу: доказать вину не можем, так хоть крови вашей попьем. И давай их шерстить: обыски, задержания, аресты за нарушение паспортного режима до выяснения личности. В ходе такой операции подловили одного со стволом, железно подловили, так, что он все-таки сел. Ненадолго, года на четыре, кажется. За незаконное хранение огнестрельного оружия. Потом я с их старейшинами, аксакалами или саксаулами, кто их знает, как назвать, встретился. Объясняю: мол, хотите жить тихо-мирно, бросьте свои дела. Иначе не отстанем. Днем и ночью шмонать будем. Народ здешний к ним сейчас плохо настроен. Даже судьи боятся от чеченцев взятки брать, опасаются общественное мнение взбудоражить. Опять же на волне антитерроризма ФСБ к таким делам подключилось. И отмеряют кавказцам сроки на полную катушку. А тут горцы, из беженцев, еще с мормонами нашими сцепились, и те одного чечика пристрелили. Так что жизнь мы им капитально подпортили. В итоге предприниматели исчезать перестали.

– Ну а солдатик-то мой здесь при чем?

– А вот с этого момента непонятное начинается. Я сам в этой ботве никак не разберусь пока. Его освобождением не только мы занимались, но и войсковая контрразведка. Обычно как бывает? Украдут боевики военнослужащего и, если сразу не кончат, прямо там, в Чечне, на федералов выходят и обмен предлагают на кого-то из своих. Бывает и так: они нашего бойца стырят, а войсковики тут же из ближнего села пару чеченцев, что под руку подвернулись, прихватят, и пошла мена-торговля… А тут все иначе. Боевики, что солдатика твоего захватили, прознали, откуда он родом, и все предложения федералов там, в Чечне, отвергли. Будем, говорят, менять его только на земляка нашего, который на зоне в Степногорске срок мотает. Этого, как его, Асламбекова! Ну, того, что мы за хранение оружия на четыре года закрыли…

– Ну и обменяли бы, хрен с ним, с зэком, зато пацана спасете? – не выдержал Самохин. – Или этот Асламбеков такой уж страшный преступник? Сам же говорил – взяли за хранение оружия, срок пустячный, что за проблема?

– В том-то и загвоздка! – поморщился Смолинский. – Чеченец этот сам по себе он ничего не значит. Рядовой боец, пехота. Мы его тут потрясли… Ни черта он не знает, по-русски почти не говорит. На родине пастухом был, сидел в горах – совсем дикий. Может, и воевал против наших – так кто ж из них не воевал? Короче, никакой оперативной ценности не представляет. Куда надо сообщили: меняйте, возражений нет.

– Но если чеченец такой быковатый, боевикам-то он зачем?

– Генофонд! – со значением заявил Смолинский.

– Что?! – изумился Самохин.

– Последний мужик из тейпа. Мы ж их тоже здорово потрепали, и в этом тейпе всех мужчин повыбили. А последнего они сюда, в наш город, подальше от войны спровадили. Вроде как на сохранение. А мы его тут замели. И старики решили его назад, на родину заполучить. И солдатик твой кстати пригодился. Мы как положено все бумажки для обмена приготовили, и здесь главный облом случился. Статья в центральной газете.

– Статья?

– Ну да, мол, администрация области и главное – губернатор чеченцами торгуют, как рабами, и капитал наживают политический, а может, и не только. И вообще, дескать, что это за связь странная милиции степного края с бандитами и террористами? И подпись – думаешь, чья?

– Дурачка-журналиста какого-нибудь, на сенсацию падкого.

– Мимо! Статью подписал депутат Государственной думы Щукин-папа!

– Во, блин! А ему-то что надо?

– Вот и мы над этим голову ломаем. Подгадил – и заткнулся. А дело к губернаторским выборам идет. И тут же команда сверху: все назад! Это, мол, федерального центра дело – солдат из плена вызволять, вот пусть там и занимаются. А мы, говорят, в Чечню их воевать не посылали!

– Знакомая песня, – поморщился Самохин.

– Но это еще не все, – продолжил Смолинский. – Такие, как Щукин, зря ничего не делают. Недавно, слышал, наверное, амнистия большая прошла. С тех пор как зэков в ведение Министерства юстиции передали, там не знают, как с ними управиться, и только повод ищут, чтоб как можно больше уголовников за тюремные ворота вытолкать. Так вот, освободили всех, кого можно и нельзя, и Асламбеков железно под эту амнистию подпадал…

– Но не попал! – догадался Самохин.

– Точно! Сидел он тихо, претензий к нему администрация колонии не имела. А перед самой амнистией «кумовья» у него в подушке при обыске вдруг закрутку анаши зашмонали Закрыли в бур, возбудили уголовное дело за хранение наркотиков.

– Лихо! – согласился Самохин.

– А чечены со своей исторической родины нам опять маляву подкинули. Или, пишут, отдавайте нашего джигита, или мы вашему землячку-солдатику секир-башка сделаем и мамочке в посылочке вышлем. На исполнение требования – месяц, а потом этому бойцу башку рубим, и другого, тоже степногорского, берем. И так будет, пока Иса на родную гористую местность не вернется. Такие вот дела, Андреич. А ты говоришь – не занимаемся… Еще как занимаемся, да все без толку.