Не все переплывут реку

– Да ты что, она же со Славкой Фурманиным живет, вдруг он узнает. Неудобно, чай знакомые.

– Не узнает, ему лишь бы литр вина выхлебать каждый день, да поорать во все горло, тут он мастер, – хохотнул Николай с брезгливой миной. – А мы в это время его Машутку потискаем, не дадим бабе пропасть.

Друзья взбежали по ступеням крыльца и распахнули двери парикмахерской:

– А вот и мы. Машуля, ну-ка сделай из нас брунетов. Помнишь, обещала вчера?

Они подошли к полной, молодящейся парикмахерше с пышной прической, которая обрабатывала клиента, ловко манипулируя расческой и ножницами. Увидев ребят, она радушно заулыбалась: – Садитесь пока, сейчас освобожусь, и за вас примусь.

Она была весела и энергична. За это ее все и любили, так как люди в основном все скучные, нудные, только не Машка Стародымова. Мужики так и льнули к ней, словно мухи на мед, зато бабы терпеть ее не могли и за глаза называли прошмандовкой, прости господи, и прочими непотребными словами, которые никак нельзя обозначить на бумаге. Впрочем, можно сказать и вполне пристойно: слаба на передок.

Сожителя ее тоже знали все в городе, как пьяницу и дебошира по прозвищу «Чех», так как он был самым настоящим чехом, родившемся в чешской семье, обосновавшейся в свое время в Алатыре, и впитавшем не самые лучшие черты характера и манеры истинного алатырца.

Спустя некоторое время, они уже шагали брюнетами по центральной улице города, и знакомые удивленно оглядывались на них: гуляют ребята после армии, выкаблучиваются. А ребята тем временем сбегали к Ивану домой, похлебали кислых щец, поели вареной картошки с огурцами, передохнули малость, потрепались о том о сем, и снова в путь – гулять так гулять. На то она и свобода.

Иван уже сменил армейскую шинель с шапкой на гражданскую одежду. Бабушка купила внуку с пенсии меховую шапку-пирожок, как у Ивана царевича на сером волке. Друг детства Васька Устименко дал ему двадцать рублей на полуботинки, а Коля Васильев у себя дома вынул из ящика на кухоньке инструменты, и ловко нарастил на новых полуботинках каблуки, поставил на них набойки, и Иван щеголял теперь по городу в новых модных туфлях. Старое его пальто с шалевым воротником было ему впору, так как мать когда-то покупала его своему сыну навырост, когда он учился в пятом классе.

Теперь они с Николаем хотели как можно быстрее заработать денег, и приодеться как следует, благо Марья Дмитриевна, с которой проживал дядя Митя уже долгие годы, и которая была ему, как теперь бы сказали, гражданская жена, обещала устроить их на релейный завод сразу после Нового Года.

Вот только бабушка захворала, и ее положили в железнодорожную больницу, в городской не было мест. Так получилось, когда они отмечали возвращение внука из армии, Евдокия Алексеевна на радостях выпила, и налегке несколько раз выходила в сени, где стояло помойное ведро, по нужде. Разгоряченную, ее прохватило морозцем, и она слегла.

Квартирантки съехали с квартиры, так как Иван стал захаживать домой с Николаем, они выпивали, балагурили с женщинами, стали распускать руки, и поссорились, когда те отказали им во взаимности.

Иван тогда осерчал, и стал гнать их прочь, говоря, что это его квартира, и он здесь хозяин. Он чувствовал себя виноватым в происшедшем, несмотря на заверения Николая, что друг прав, и как-то навестил бабушку в больнице, принес ей банку компота.

Старушка была рада внуку, беспокоилась о квартире, но Иван сказал ей, что следит за порядком, топит печь, и она успокоилась.

– Приходили ко мне мои квартирантки, навестили, снова в селе своем живут. На работу на автобусе ездиют. Может, оно и к лучшему, – бабушка пытливо посмотрела на внука, но он отвел глаза и понял, что женщины не рассказали ей о его проделках. Пожалели старушку.

Врачиха сказала Ивану, что его бабушка идет на поправку, и недели через две ее выпишут. Так что жизнь шла своим чередом.

Однажды вечером Иван встретился с Николаем возле входа в горсад, как условились. Николай был не один, а с двумя девицами веселого нрава. Познакомились, и Иван пригласил их к отцу в гости. По пути они забежали в гастроном, купили водки, закуски. Иван знал, что отец заночует у Шуры, женщины, с которой он встречался уже с год. Оба любили выпить, посмеяться, оба были одинокими. Это их и сблизило.

На кухне у отца они выпили, посмеялись шуткам Николая, он был мастер «на все руки от скуки». Но вот выпивка кончилась, пора браться за дело, и Николай со своей Зинкой, которую он нежно звал «мой зайчик», расположились в комнате на диване, и вскоре оттуда послышался смех, возня, и другие будоражащие воображение звуки.

Ивану с его новой подружкой достался топчан на кухне. Подружку звали Людка Мондина. Это была худенькая, смазливая и шустрая девица, такие ему не нравились. Все же кое-как дело у них сладилось, и к утру они даже испытали друг к другу нежные чувства. Иван был доволен собой, не опозорился, и то ладно.

В комнате за дверью снова послышался смех, возня, и вскоре Николай вышел на кухню, позевывая. Друзья выскочили из дома и пристроились по малой нужде у забора:

– Ну, как Людка, поддала тебе жару? – хохотнул Николай.

– Да так себе, я не люблю тощих, сам такой же. Охота больно костями друг на друге греметь, – отшутился Иван, и друзья засмеялись, рисуя струями на снегу узоры.

– Ладно, я обещал тебя с сеструхой познакомить, считай, дело уже в шляпе. Там совсем другой коленкор, сам увидишь.

И они, убрав свои боевые приборы в ширинки штанов, метнулись в дверь дома, замерзнув, ведь там, в доме, их в тепле и неге поджидали ночные красавицы…

Валька, сестра Николая, оказалась девушкой видной, фигуристой, и не менее веселой, чем ее брат. Познакомились они с Иваном возле ее дома, и сразу понравились друг другу. Николай же, сделав такое полезное для друга дело, умчался на свидание к своему «зайчику», а Иван повел девушку к себе в подгорье. Они спустились по спуску Дмитрова к дому № 4. Во дворе, слава богу, никого не было, а то и так уже сплетни о нем ходят: гуляет, мол, напропалую. Девок гулящих в дом водит, пока бабушка в больнице.

Валентине понравилась квартира ее нового ухажера, возможно, даже жениха, поскольку брат сообщил ей, что кроме квартиры у Ивана есть свой дом, огород в двадцать соток, сад, и вообще, наплел ей с три короба о таком выгодном для нее знакомстве. Сама она проживала в домике с родителями, братьями и сестрами, особо не разбежишься. А тут на тебе, дембель с двумя домами, садами и огородами.

И она чуть не задушила в жарких объятиях истосковавшегося по любви бывшего солдатика, прямо на бабушкиной кровати. Иван тоже вошел в раж, и закрутилась у них любовь-морковь. Валька работала посменно, на обувной фабрике, вместе с Зинкой, подружкой брата, и друзьям было чем заняться в свободное от ночной любви время.

Они обегали весь город, знакомились с другими девушками, назначали им свидание, встречались, и вскоре прослыли в городе местными Дон Жуанами.

Многим ребятам это не нравилось, у них чесались кулаки, хотелось проучить хвастунов, но применить их они побаивались, так как Ванькин дядя Юра (Шмидт) был в городе авторитетом, которого все уважали. И боялись.

Друзья были, не разлей вода, и то Николай ночевал у Ивана в подгорье, то Иван у Николая с его мамой в комнатке-пенале, в тесноте да не в обиде. Мама кормила ребят картошкой с майонезом, пирожками с капустой, от добра-добра не ищут, и Иван загостился у них целую неделю. Однако пора и честь знать. Утром следующего дня друзья разбежались ненадолго, и Иван побежал к себе домой.