Не все переплывут реку

Замка на двери не было, а в квартире сидел у стола брат бабушкин, дед Антоша, его баба Фира намывала полы, и Иван смутился, чувствуя свою вину за кавардак в доме.

– Здрасьте, дядя Антоша, тетя Фира, вот не ждал вас увидеть, – зачастил было он, тут из спальни вышла бабушка с простыней в руках. Она перестилала свою постель.

– Вот и внучок явился – не запылился, не прошло и недели. Загулял, стало быть. Забыл про бабушку. Хорошо вот, брат с Фирой помогли, из больницы забрали, домой привезли. – Бабушка была обижена на внука. Он молчал, не зная, что ответить.

– Молодо-зелено, чего уж там, – закряхтел дед Антоша, – чай и сами молодыми были, бедокурили почем зря.

– Ну вот, и полы чистые, – баба Фира тем временем домыла полы, и ставила самовар. – Чайку счас попьем, слава богу, все живы и здоровы.

– И то правда, – согласно закивала бабушка, убрав постель. – Постелю-то всю изгвоздил, в сапогах што ли на ней валялся? Соседи вон сказали, девок всяких таскаешь в дом, да дружка нахального, чувашина. Прости хосподи, нас грешных, – закрестилась она на иконы. Бабушка была бледная после болезни, худенькая, маленькая, в темном платье и платочке, и у Ивана сердце зашлось от жалости к ней.

– Что ты, бабуля, не сердись, я не со зла, честное слово. В армии так наслужился, захотелось отдохнуть, – обнял он свою бабушку и чмокнул в морщинистую щеку.

Дед Антоша с бабой Фирой одобрительно закивали, слушая их диалог, и хлебая чай из чашек вприкуску с сахаром. Мир в доме был восстановлен.

Успокоив бабушку, и попрощавшись с родственниками, Иван помчался проведать отца. Тот был дома, сидел у стола на кухне в дымину пьяный, и улыбался сыну. На кухне было грязно, горы бутылок везде, мусор. Иван заглянул в комнату и глазам своим не поверил: она была пуста, и печально смотрела на него красивыми обоями со стен.

– А где же мебель, ковры, картины?

– На х… они мне нужны? Пропил все, делов-то…

Отец позвякал пустыми бутылками, отыскивая, не осталось ли где спиртного? Увы.

– А с Шуркой, курвой, я разругался и ушел от нее. Навсегда. Знаешь, сын, я ведь ее на море, в Сочи возил, а тут заработать негде было, я у нее трешницу на пиво попросил. Так она не дала. Нет, говорит, а сама только что получку получила. Курва и есть.

– Ладно, отец, не журись. Я сейчас в магазин сбегаю, за красненьким. Тяпнем по стаканчику. А если еще и посуду твою сдать, на три пузыря хватит, как пить дать.

– Вот это другое дело. Чай ты сын мне, помнишь, как в Чебоксарах, у нас дома, мы с тобой боролись? Ты на моих ногах пикировал.

– Все помню, отец, ты отдохни пока, я мигом…

Валентина, тем временем, прознала, что квартира не Ванькина, а бабушкина, в доме тоже не он, а отец его хозяин, к тому же пропойца и дебошир, хотя и художник. Алатырские художники все такие, им бы водку жрать, да орать с утра до вечера. Бузотеры.

И она как-то сразу охладела к жениху, а однажды вечером появилась возле своего дома с новым ухажером. Иван тоже пришел к ее дому, повидаться, и дело чуть не дошло до драки. А драки в Алатыре обычно добром не кончаются.

– Плюнь ты на нее, дуреха она, красивые бабы все дуры, – успокаивал его наутро Николай, когда Иван явился к нему домой в расстроенных чувствах. – Я тебя с Алькой познакомлю, они с моей Зинкой, зайчонком, вместе квартиру снимают на Жуковской. Соседствуют с Машкой Стародымовой и Славкой Фурманиным, – обстоятельно объяснил Николай другу, куда они пойдут вечером.

После этого он схватил гитару, ударил по струнам, и запел по-английски своих любимых битлов. Иван любил слушать, как поет и играет его друг.

– Давай опрокинем по рюмашке, пока мать на работе. Да ты сиди, у меня припасено, – усадил Николай вскочившего, было, сбегать за вином друга. На столе появилась бутылка водки, картошка с огурцами, квашеная капуста, колбаса, хлеб.

– Это тебе не в армии, а на гражданке. Жизнь сказочная, свободная. Захотели, выпили и закусили, захотели, с девками любовь закрутили. Правильно я говорю?

Иван молча кивнул, наблюдая, как друг разливает по рюмкам водку.

– Это я у матери из загашника пятерку стибрил, иногда и гульнуть охота, – пояснил ему Николай, нарезая колбасу, – с возвратом, конечно. Она у меня добрая, доверчивая, золото, а не мать. Ну, вздрогнули!

И друзья дружно звякнули рюмками, чокаясь, выпили по первой…

В отличие от Ванькиного школьного дружка Борьки Зубаренко, Николай культурно брал стопку со стола, опрокидывал в рот водку, и бросал вслед за ней туда же горстку квашеной капусты. Аппетитно хрустя, и широко улыбаясь, он снова набрасывался на гитару и рвал струны, отбивая ритмы и напевая по-английски что-нибудь из любимых битлов. Он знал много песен из их репертуара.

Выпивал он скорее для веселья, и дружеского разговора за столом, Борис же просто тупо пил, чтобы напиться и забыться. Закусывал мало, зато довольно сносно играл на баяне. Тщательно стуча по кнопкам инструмента, он наставлял на баян ухо и прислушивался, дабы не ошибиться и не сфальшивить.

Любил он лирические песни, и напевал хриплым голосом, стараясь не сбиться, и все же фальшивя. Самоучка. Но всему есть предел. Вот и водке конец, и веселью шабаш. Борис храпит, лежа навзничь на своей односпальной железной кровати. А Ванька, пошатываясь, бредет к себе домой поздно вечером.

Наутро, когда Иван забегал к другу по пути на работу, или еще куда, Борис здоровался с ним за руку, словно они сто лет не виделись, и восхищенно крутил всклокоченной со сна головой, вспоминая вчерашнее веселье.

– Здорово мы гульнули вчера. Литр целый водяры опрокинули, аж башка трещит с похмелюги. А ты как, терпишь? – смотрел он весело на бледного друга и подмигивал, кивая на дверь в кухню: – счас нас мать подлечит.

Оттуда выбегала низенькая женщина с простым деревенским лицом и спешила в комнату, держа в руках трехлитровую банку с соленьями. Звякала стаканами, наполняя их доверху мутной влагой, и друзья блаженно пили огуречный рассол, покрякивая от наслаждения и отдуваясь.

Тетя Надя, так звали Борькину мать, молча сочувствовала ребятам, а дядя Ваня, Борькин отец, фронтовик, понимающе хмыкал, тряся головой и доставая из пачки папиросу дрожащими руками, так как он был тяжело контужен на фронте, и с тех пор страдал головными болями. Но не сдавался.

– Нннничччего, скоро пройдддет, – заикался он, добродушно посмеиваясь и покуривая «Прибой», или «Байкал».

Ванька любил своих друзей, каждого по своему, питая к ним нежные дружеские чувства, правда, скрывая их под личиной равнодушия и беспечности. Друзья отвечали тем же. Он часто вспоминал своего первого друга детства, Витьку Фролова, но они уже давно уехали, жили в Москве. Это так далеко от Алатыря.

Особые чувства Ванька испытывал к другу детства Ваське Устименко, но тот был занят учебой, поглощен астрономией и другими науками, тут уж не до друга детства. К тому же он увлекся атлетической гимнастикой, с отягощениями, и каждодневно кряхтел в сарае, поднимая тяжелые гири, и выжимая штангу.