Не введи во искушение
Шрифт:
Краснов понял: пора вмешаться. Подозвал членов комитета, приказал отвлечь толпу, а сам тем временем увёл комиссара с митинга.
Что германская армия скоро начнёт боевые действия, генерал Краснов понимал и готовил корпус к обороне. Он велел собрать разведданные по всей линии, занимаемой корпусом. Сведения были неутешительны: германское командование подтягивало резервы.
Как-то Краснов, проходя по ходам сообщений, обратил внимание на то, что русские окопы порой подходят очень близко к австрийским, что помогает солдатам общаться между собой.
А брожение в стрелковых полках усиливалось. Всё чаще звучали призывы расходиться по домам. Не помогали и заставы казаков. Солдаты покидали окопы обычно ночами, шли к железной дороге, собирались группами на вокзалах.
Попытался Краснов применить к беглецам дисциплинарные меры, но на их защиту встали солдатские комитеты.
Вскоре генерала Краснова ночью вызвали к телеграфу. Пришёл приказ отвести части в тыл. К утру подошли дивизии, занявшие место корпуса на линии фронта.
В апреле побежали весенние ручьи. Они подмывали ещё не растаявшие сугробы, подступали к лесу, что стеной высился неподалёку от фольварка [12] , где разместился Краснов.
Редкие дни генерал проводил дома. Его не привлекал письменный стол: картины прошлого блекли в сравнении с нынешним днём. Пётр Николаевич задумывался: как могло случиться, что не стало той России, которую он знал, не стало государя?.. И что можно предпринять? Говорят о Временном правительстве. Разве он, Краснов, генерал русских войск, не хочет, чтобы это правительство обновило Россию? Но способно ли оно? Что делать? Извечный русский вопрос.
12
Фольварк — в Польше, Литве, Белоруссии ж западной части Украины: небольшая усадьба, хутор.
Иногда Краснов приказывал седлать коня и, сопровождаемый десятком казаков, выезжал в сёла, где стояли его пехотные дивизии. Он посещал солдатские митинги, но не выступал, знал: солдат не перекричать. У них одно желание: услышать об общей демобилизации и разъехаться по домам.
Бывало, генерал заворачивал к казакам, слушал, о чём говорят те, с кем он прошёл войну.
У казаков весь разговор сводился к земле, отберут ли её пришлые мужики. Краснов вступал с казаками в разговор, пытался объяснить, что это их земли и за них они в ответе. Если будут защищать свои наделы, то никакая сила не посмеет лишить казака его земельного пая.
Вторая тема казачьих разговоров совпадала с солдатской: они тоже не хотели больше воевать и ждали роспуска по домам.
Взвод Шандыбы дневалил по конюшне. Иван обходил денники, осматривался: чисто ли убрано, есть ли сено в кормушках-яслях.
Кони были не те, что до войны: плохо ухожены, разной масти. За лошадей у Шандыбы болела душа, для казака конь — главное богатство. А кони ныне не чищены, как прежде, и похудели: вон у Воронка кострец выпирает. И таких, как Воронок, немало. Иван не забыл наказы отца: коня корми и холи; сам не доешь, а Воронку сполна дай; за коня с тебя спрошу...
Тут Шандыбу позвали — письмо от отца пришло. Присел Иван, принялся разбирать каракули
Захара Мироновича. На целой странице передавал отец поклоны от всей родни, по имени-отчеству каждого величал.Писал Захар Миронович об отеле первогодки: бычка принесла, осенью мясо будет. Может, Иван поспеет к тому дню, если война закончится и домой отпустят? О корме беспокоился: что брат Мишка заготовил, к весне едва ли хватит. Шандыба вспомнил, как с Мишкой на покос ездили и как спали на молодой, духмяной траве...
Больше всего Ивана Шандыбу поразили сообщения о том, что сход хуторских избрал Стёпку Уса атаманом и что Стёпка женился на Варьке.
Шандыба не мог представить себе Стёпку атаманом, да ещё женатым на Варьке. Хотя что удивляться: три года уже как Иван на службе. За эти три года Варька давно в невесты выкохалась... Ничего. Придёт время, вернётся Шандыба, и для него невеста сыщется, не на хуторе, так в Вёшках...
И думы унесли Ивана в родной курень. С матерью поговорил, с отцом, с братом Мишкой. Вырос-то как, поди, и не узнает. Ванька домой воротится, а Мишке служить пора...
Ночью Шандыбе Степан Ус приснился, атаман хуторской: выходит важно из своего правления, ровно атаман станичный. И голос зычный, навроде у Гаражи. На груди, как у Ивана, три Георгия болтаются... Хотел бы Шандыба и Варьку повидать, да иное пошло...
Привиделось Ивану, как они с Мишкой, братом, траву косят на той стороне Дона, на лугу. Рослая трава налипает на лезвие, пахнет свежестью, вроде разрезанного огурца. Рубахи сняли, оголились до пояса.
Тут вечер настал, варят на костре кулеш, в Дону купаются. А девки хуторские, какие граблями траву скошенную подгребали, к костру подсели. И вроде с ними Варька, а на Ивана внимания не обращает. Шандыбе так обидно стало, что он проснулся...
На другой день сотник нарядил полувзвод Ивана на закупку фуража. Четырьмя бричками тронулись, Медленно потянулся обоз. Шандыба сидел с передним ездовым. Разговаривали, Дон вспоминали. Давно миновали сёла, где на постое распределились стрелки. Дымились походные кухни, щами тянуло. Повара в грязных халатах подкладывали в огонь поленья, на казачий обоз внимания не обращали...
Показались деревни, но везде, куда ни заезжали Иван с ездовым, ответ был один: нет ничего. И только в дальней глухой деревне, где, казалось, ничего не могло и быть, им вдруг продали зерна фуражного.
Загрузились ездовые, повернули в обратный путь. День уже заканчивался, когда обоз проезжал сёла со стрелками.
— Версты через две домой воротимся, — сказал Шандыбе передний ездовой. — В самый раз к ужину попадём.
Иван и ответить не успел, когда от леса внезапно хлопнул выстрел. Качнулся Шандыба, упал на мешки с зерном. Погнали казаки коней, скорей взводного до лазарета.
Глава 14
Санитарным поездом раненых везли до самого Питера: иные сидели, иные теснились в проходах. Тяжелораненые лежали на полках, стонали. На полке лежал и Иван.
Шандыба часто терял сознание. Он не помнил, как эшелон прибыл в Петроград, как санитары раненых на носилках выносили, а сёстры милосердия им помогали.
По широкой мраморной лестнице петроградского госпиталя санитары внесли Шандыбу. Глаза его были закрыты, голова в бинтах.
Пожилой санитар, шагавший позади, тяжело дыша, попросил товарища:
— Передохнем маленько. Притомился я — с утра без передыха таскаем.
— Этого донесём и перекурим. Вишь, казачок Богу душу отдаёт.