Не введи во искушение

Шандыба брёл, глядя по сторонам. Хотя утро было раннее, народ уже собирался небольшими группками. Особенно людно было у булочных. Повсюду сновали ораторы: слышалось одно: «Хлеба!»

Проехал отряд драгун. За спинами болтались винтовки, сабли в ножнах били о стремена. Сытые кони шли лёгкой рысцой. Иван подумал: хорошо бы поговорить с ними. Может, кто с Дона, земляки.

До госпиталя было далековато. Шандыба шёл, задумавшись. Сейчас бы в родной курень, то-то радости было бы. Отец, поди, и не знает о ранении сына, думает, погиб Иван. Мать все глаза выплакала. А может, и в поминальник его вписала. Хотя нет, не должна...

Чем ближе подходил Иван к госпиталю, тем становилось люднее. Вот бравый прапорщик провёл юнкеров. Покрикивал весело:

— Равнение! Равнение!

А юнкера и без того чётко печатали шаг. Винтовки на ремне, гранёные штыки покачиваются.

«С какой стати юнкеров на улицу вывели?» — подумал Шандыба.

В госпитале Иван задержался надолго. Медицинская сестра была занята в операционной. Врач, который делал операцию, ещё не появлялся.

Время подбиралось к полудню, когда улицы неожиданно заполнили толпы народа: несли транспаранты и пели «Марсельезу». В окно Иван видел — демонстрация мирная. Но почему столько войск?

Офицер, рука на перевязи, быстро прошагал по коридору госпиталя, резко бросая:

— Предатели! Бунтовщики!

Кого он бранил, Шандыба не понял. Неожиданно раздались беспорядочные выстрелы. Народ побежал. Особенно частая слышалась стрельба ближе к Невскому. Зацокали копыта по мостовой, проскакала сотня казаков-уральцев. Где-то затрещал пулемёт. Улица очистилась, бежали редкие прохожие. Вскоре стрельба начала стихать.

Появилась сестра милосердия и принялась перебинтовывать Ивана. Руки у неё дрожали. Шандыба спросил:

— Что случилось?

Сестра бросила в сердцах:

— Антиправительственная демонстрация. Смутьяны подбивают людей к неповиновению.

— Но кто стрелял?

Сестра отвечать не стала, закончила перевязку, после чего сказала:

— Ехал бы ты, казак, к себе на Дон, любыми путями. Смутные дни наступают...

На квартиру к Савостиным Иван добрался лишь к вечеру. Савелий Антипыч был уже дома, сидел у стола, обхватив голову руками. Рассказал коротко, зло:

— Народу собралось. Шли с требованием отставки правительства. Передачи власти в руки Советов. Довольно воевать, нет проку. В люд стреляли... Из пулемётов, из винтовок. Мирно ведь шли...

Вбежал Матвей, припав к кружке с водой. Пил долго, большими глотками. Отёрся рукавом, вытащил табурет, сел.

— Коли они так, то и мы тем же ответим. А твоих земляков, Иван, повидал я в деле. Лихо орудуют нагайками...

Шандыба промолчал, за него Савелий Антипыч ответил:

— Ты Ивана не тронь. Те казачки в Питере с народом воюют, а он на фронте. Чуешь, Матвей, разницу...

* * *

Той ночью Иван долго не мог уснуть, слышал — и Савелий Антипыч ворочается с бока на бок. Наконец сел на койке и, свернув самокрутку, закурил. Едкий дым разошёлся по комнатке.

Матвей ушёл с вечера, даже не сказав куда. Такое с ним случалось часто.

Старший Савостин, видя, что квартирант не спит, сказал:

— Ты, Иван, на Матвея не серчай. Это в нём злость заиграла.

— Да я не злюсь. Казака послали усмирять, он приказ исполняет.

— А ведь он думать должон, что за приказ. Приказ приказу рознь. Казак тоже человек, головой соображать надо.

— Надо, — согласился Шандыба. — Да казаку понятия такого не дано. Он всю жизнь был слугой царю и отечеству.

А кто правит в отечестве, казаку разве безразлично? Вот и тебе, Иван, не грех подумать...

Шандыба заснул перед утром. И приснилось ему, что сотня их прибыла в Петроград. Гаража людей ведёт с песней. Но почему-то донцы поют «Марсельезу»? Это же песня революционная...

Тут из-за поворота на Литейном появилась толпа. Скомандовал Гаража, и казаки на народ поскакали, топчут конями, секут нагайками. И вдруг видит Иван Савелия Антипыча. Тот укоризненно качает головой и говорит:

— Теперь своими глазами погляди, Иван, на своих казаков в деле. Это твой взвод, ты его обучал.

А Шандыбе и ответить нечего. Правду говорит Савелий Антипыч — это его односумы.

Стыдно стало Ивану, направил коня в сторону. За ним хопёрец выехал, остановил лошадь, голову опустил, молчит. Шандыба хотел время узнать, спросил у хопёрца. И увидел у него часы в руке. Ту самую луковицу, что принёс в пятом году отец Варьки...

Проснулся Иван, голова тяжёлая, как с похмелья. Матвей не появлялся, а Савелий Антипыч, судя по всему, на свой завод ушёл...

Встал Шандыба, умылся. Солнце краем заглянуло в комнату. Уж не привиделся ли и вчерашний день как сон? Может, и расстрела никакого не было?

Иван отёр лицо серым рушником, висевшим тут же, у умывальника. Нет, был и день, был и расстрел. И сон ночной был. Неспроста, пророческий сон. Долечиваться надо и домой, на Дон как-то добираться...

* * *

— Нет армии — нет победы, — не раз говорил генерал Краснов. И в правильности этих слов он ещё раз убедился, когда принимал 1-ю Кубанскую казачью дивизию, что стояла под Мозырем. Уже первое знакомство оставляло желать лучшего: казаки оборваны, голодают, лошади от бескормицы истощены.

К счастью, полковые деньги оказались в целости. Краснов немедленно отправил представителей комитетов и хозяйственников в Киев, поручив им срочно заказать башлыки и черкески, а сам обратился к командующему Особой армией с просьбой выделить для дивизии обмундирование и продовольствие. Краснову не было отказано, и вскоре в цейхгаузы начали поступать сапоги и шаровары, рубахи и шинели.

Задымились землянки-бани, закурились походные кухни.

Повеселели казаки.

— Кажись, хлопцы, над нами командир нашёлся.

— Настоящий генерал, за дивизию болеет...

А генерал явился в Мозырскую земскую управу и обратился к земцам с просьбой оказать помощь в размещении дивизии и в кормах для лошадей.

И в этом Пётр Николаевич получил у земцев поддержку.

Вскоре из Киева возвратились интенданты. Они привезли всё, что заказывали. Кубанцы обрели прежний вид.

Генерал Краснов собрал совещание полковых командиров и потребовал проведений занятий, чтобы вернуть дивизии её боевые качества.