Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Не знает заката

Столяров Андрей

Шрифт:

Это было самое правильное решение. Вообще Светкин звонок меня явно приободрил. Или, может быть, тут сыграл свою роль ночной ливень: переплески воды, дробь капель, рев труб, как будто возвещающих о конце света? Дождь в Петербурге – это ведь не то, что в Москве. Дождь в Москве – это просто одно из явлений природы. То, что в прогнозе погоды называют скучным словом «осадки»: немного сырости, немного грязи на улицах, немного транспортных неудобств, поскольку чаще, чем обычно, возникают заторы. А дождь в Петербурге – нечто совсем иное. Это уже не «осадки», это какой-то загадочный метафизический ритуал: светлая таинственная вода, плывущая ниоткуда и никуда, смывающая все лишнее, оставляющая только самую суть. Под дождем в Москве становишься просто мокрым, а под дождем в Петербурге – еще и немного другим. Будто вдруг понимаешь то, чего раньше не понимал, будто замечаешь те стороны жизни, которых прежде не видел.

Убирая постель, я даже что-то мурлыкал себе под нос, хотя музыкальный слух у меня напрочь отсутствовал, а, стоя под душем, отфыркивался с таким удовольствием, что любой бегемот позеленел бы от зависти.

Не так много и нужно, чтобы придти в хорошее настроение.

И лишь когда, обернутый полотенцем, я прошлепал из ванной в комнату, ощущая, что помолодел на несколько лет, и когда замахал, как птица, ладонями, чтобы они быстрее обсохли, обостренное за последнее время чутье подсказало, что в квартире, помимо меня, кто-то есть.

Я

остановился, как вкопанный.

Сердце у меня подпрыгнуло и напряженным тугим комком запечатало горло.

Говорил он, наверное, минут сорок. Точно не знаю, я по часам не следил. И одновременно, ни на секунду не умолкая, успел совершить множество мелких действий: снял джезву с сушилки, насыпал туда кофе, налил воды, поставил ее на конфорку, дождался, пока закипит, нашел чашечки с толстыми стенками, сполоснул их, протер, выставил вместе с сахаром на поднос, перенес его в комнату, освободил место на столике, постлал салфетки, разлил тягучий ароматный напиток, высыпал в низкую плошечку горстку орехов и затем, открыв кейс, достал оттуда несколько папок в черных обложках. Все это – в едином режиме, связно, без каких-либо пауз. Не сбиваясь, не теряя нить разговора. Словно он исполнял сложный, скользящий танец, настолько заученный, что ни одна из каденций усилий уже не требовала.

Суть же его монолога сводилась к следующему. Борис полагал, что ситуация ныне находится в зоне критической нестабильности. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Ближние цели выработаны, а вектор дальнейшего продвижения не определен. Вспомни, откуда вообще возникла эта фигура. Когда Ельцин окончательно выдохся, со всей остротой встал вопрос о его преемнике. Причем, нужен был такой человек, который мог бы не позволить гиенам растерзать мертвого льва. Ведь требовали тогда отдать под суд, привлечь к ответственности за реформы, расследовать одно, другое, третье, четвертое. Чем это в результате могло бы закончиться? Войной элит, постепенно распространяющейся на всю страну. И вот попробовали тогдашнего премьер-министра – оказался мягок, не справился даже с собственным прокурором. Начали готовить другого – поторопился, обнаружил чрезмерные политические амбиции. А у этой кандидатуры были очевидные преимущества: во-первых, связи в спецорганах, которые можно было грамотно реализовать, а во-вторых, по его работе в администрации Петербурга складывалось впечатление, что этот человек выполняет взятые на себя обязательства. В политике, между прочим, большая редкость. И ведь действительно: сразу после избрания появился Указ, фактически, гарантирующий Ельцину неприкосновенность. Кстати, не только ему – его ближайшему окружению. Можно сказать, идеальная кандидатура. Но отсюда и трудность: все первые годы он находился в плотном кольце прежней административной команды, спутаны руки, под непрерывным контролем, только так, ни одного шага в сторону. Чуть ли не весь первый срок ушел на то, чтобы освободиться. И ведь постепенно достиг: сменил всех советников, руководителя администрации, почти всех министров, главу правительства, который демонстрировал независимость, выстроил «властную вертикаль», поставил на место слишком прытких губернаторов и президентов республик, в конце концов предотвратил возможный распад страны. В этом его заслуга, возразить нечего…

Борис перевел дыхание.

И вот он власти добился. Власти у него сейчас столько, сколько нет ни у одного законно избранного президента. Тиранов и диктаторов я в расчет не беру. У него – карманный парламент, который примет любой нужный закон, у него – колоссальный рейтинг, который дает ему право, практически, на любые действия, у него – послушное, исполнительное правительство, действующее по принципу «чего изволите?». Политических конкурентов у него нет. Оппозиция, даже если захочет, не способна ничего изменить. И что дальше? А дальше – пугающая пустота. Нет Большого проекта. Непонятно, чем можно удержать фокус внимания. Очевидно, что лозунг «Обогащайтесь!», который нынешние либералы выдвинули еще при Ельцине, у нас не работает. Он основан на логике протестантизма: успех в бизнесе, успех в карьере есть благоволение божье. Достиг успеха – значит спасен. Сделался миллионером – значит избран. Это – в подкорке. Это впитывается в сознание прямо с детства. А в православной реальности, к коей мы все, независимо от веры или безверия, принадлежим, спасение, то есть высшая цель, зависит исключительно от духовных усилий. Православие – вообще не деятельностная религия, она не требует от человека ничего, кроме веры. Это тоже впитывается с детства: в семье, в школе, на улице, с приятелями, с друзьями. Это непрерывно воспроизводится русской литературой, которая вот уже двести лет твердит то же самое. Счастье не в богатстве, а в праведности. Обрати внимание: у нас даже мещанство другое. Я имею в виду тот средний класс, который, по мнению западных социологов, консолидирует общество. У нас никто не будет переламываться ради новой машины, ради нового телевизора, если старый еще прилично работает, ради двенадцати комнат в доме вместо восьми. То есть, будут, конечно, но это такой ничтожный процент, который на сознание общества почти не влияет. Нужно, чтобы сменились два-три поколения, тогда, может быть, мифологема материального станет преобладающей. Придет другой воздух. Придут люди, которые им смогут дышать. Период полураспада ментальности, смены определяющей парадигмы, как известно, двенадцать лет. Всего, значит, лет двадцать пять – тридцать.

Он долил себе кофе из джезвы.

Понимаешь, что я имею в виду? Страна объединена не идеей, а человеком. И человеку этому нечего предложить, кроме известного всем «мочить в сортире»… Ведь ситуация просто шизофреническая. Президент пришел к власти, опираясь на поддержку одних сил: консерваторов, бюрократов, крупных чиновников, губернаторов, а вынужден проводить политику совершенно других – либералов, которые потерпели сокрушительное поражение. То есть, пустота наверху разрастается. Собственная партия сейчас душит его в объятиях. Поэтому – новый блок, предназначенный оттянуть у них часть сил. И что? Сразу же после выборов он тоже выходит из-под контроля. Не на кого опереться. Нет людей, которым можно было бы доверять. Предположим, он поставил перед правительством задачу по борьбе с бедностью, а как они ее будут решать? Ресурсов для этого нет. Пятьдесят специалистов советуют, все – в разные стороны. Тут нужен политический гений, чтобы выбрать правильное направление. А он – не гений, он просто здравомыслящий обыватель. Ему неуютно в этом царстве колеблющегося пейзажа. Тем более, что интуитивно он чувствует, насколько непрочно его могущество. Его власть – это власть обстоятельств. Его рейтинги, на которые так любят ссылаться, это– рейтинги ожидания, это – популистский самогипноз, кредит под будущие свершения. При первой же серьезной подвижке они распадутся. Кстати, признаки этого уже есть. Помнишь, только что, выборы в Алтайском крае? Перед вторым туром, в самый напряженный момент, он встретился с действующим губернатором. Казалось бы, такая поддержка! И тем не менее, избиратели проголосовали за другую кандидатуру. Он уже не оправдывает надежд. Он более не дает того, чего от него ждут…

Борис был все такой же: немного всклокоченный, оживленный, с блестящими, выпуклыми, как две маслины, глазами, с промельками быстрых ладоней, которые порхали над столиком, с прищуром век, выказывающим внимание к собеседнику, и вместе с тем

выглядящий исключительно подтянутым и опрятным – в свеженькой модной рубашке, в галстуке, в брюках без единой помятости. Как будто и не провел ночь в поезде. Я догадывался, за что его любит Аннет. От него исходила завораживающая энергия. Никаких вялых сомнений. Никакой мучительной слабости или колебаний. Он твердо знал, что следует делать. В политике это называют харизмой. И я, разумеется, понимал, что он имеет в виду. Экономика экономикой, это хорошо, что удалось добиться в стране некоторой стабилизации. Чуть-чуть, отползти от пропасти, глотнуть воздуха, начать с трудом разбираться, что происходит. Однако этого не достаточно. Человек так уж устроен, что помимо обеспеченного существования ему нужно что-то еще. Ему требуется нечто большее, чем просто жизнь, нечто такое, что имеет оттенок высокого смысла. Ведь не для того же он является в мир, чтобы только есть, пить, спать, размножаться, болеть, стариться, умирать. Ему еще надо поднять лицо и вдруг увидеть над собой небо, полное звезд. И еще ему надо закрыть глаза и вдруг ощутить внутри себя непреложный закон. И внезапно, в проблеске откровения осознать, что это одно и то же. Иными словами, человек лишь тогда чувствует себя человеком, когда его личное бытие сопряжено с трансцендентным, когда на жизни лежит отсвет предназначения, когда через мелочи и случайности, загромождающие существование, сквозит вечность.

Так что, Бориса я хорошо понимал. Но одновременно я понимал и нечто такое, что, надо признать, меня очень тревожило. Борис стал другим. Внешне он был точно таким же, как я его помнил, и, тем не менее, он стал другим. Прошло меньше трех дней с того дождливого московского вечера, когда мы, отрывисто переговариваясь, ехали на вокзал, а он уже стал другим. Или, быть может, я сам стал другим. Петербургский воздух, которым я дышал эти три дня, подействовал так, что от меня прежнего почти ничего не осталось. И потому, слушая его «установочный монолог», явно предназначенный для того, чтобы «заточить» мне сознание, я считывал из него не только то, о чем Борис говорил, но и то, о чем он по разным причинам предпочитал умалчивать.

Речь шла о концепции «нового текста». Эта проблема уже давно обсуждалась в среде московских политтехнологов. Ведь пустота, о которой ранее упоминал Борис, не будет существовать бесконечно. Природа, как известно еще со времен Аристотеля, пустоты не терпит. Она неизбежно будет чем-то заполнена. И вот тут ключевой вопрос: чем она будет заполнена? И другой, связанный с этим вопрос: кто ее будет спонтанно или целенаправленно заполнять? Вопросы эти чрезвычайно важны. Ведь одно и то же событие можно представить в разных мировоззренческих интерпретациях. И в зависимости от этого принимать разные меры. Например, взрывы в московском метро, которые прогремели недавно, можно истолковать как агонию изживающего себя, бандитского, террористического режима, дискредитированного теперь в глазах мирового сообщества, а можно и как очередную, весьма успешную акцию борцов за свободу, вынужденных, конечно, идти на крайние меры, но исключительно потому, что другого выхода у них нет. Разные интерпретации – разные политические ответы, разные ответы – разные стратегии действий, которые будут по ним выстраиваться. Причем, это не схоластические рассуждения. В свое время в российский менталитет, опустошенный социализмом, была очень грамотно проведена экспансия либеральных смыслов: реальность была зафиксирована в «западной версии» бытия, что, в свою очередь, повлекло целый комплекс стратегических преобразований. В результате мы сейчас там, где мы есть. Правда, тогда пространство решений было пустым: смыслы социализма выродились до полного разложения, никакого организованного сопротивления они оказать не могли. А сейчас сюда устремляются с разных сторон. Вот в чем тут суть. Раздел материальных ресурсов в России закончен, начинается схватка за ресурсы интеллектуальные. Начинается ожесточенная битва за свою версию бытия, за свое, и ничье иное, прочтение текущих событий, за постановку базисных смыслов, за согласование их, за организацию определенного типа мышления, за создание на этой основе национальных приоритетов, за безусловную легитимизацию их, за стратегический перехват реальности. В конечном счете – за господствующее мировоззрение, за его тотальную инсталляцию, за формирование прикладного дискурса. Это – власть. Тот, кто создаст «новый текст», будет владеть умами.

И вот тут возникает третий, вероятно, самый главный вопрос. Каким образом наложить на реальность новую картографию смыслов? Как перевести ее из элитарного восприятия в массовое? Как сделать ее приоритетной в коллективном сознании?

Собственно, есть только два механизма. Либо создается политическая организация, партия, которая эти смыслы объявляет своими и затем пытается индоктринировать ими всю социальную психику. Способ ненадежный, громоздкий, даже при нынешних изощренных политических технологиях занимающий обычно не менее десяти лет. Коллективная психика – штука очень инерционная. Либо то же самое осуществляется через ретранслятор, резко усиливающий сигнал. А кто у нас сейчас является самым действенным ретранслятором?

Я чуть было не опрокинул чашечку с кофе. Кусочки головоломки теперь действительно складывались в картинку. Не только психотерапевтическое воздействие, усиливающее у реципиента собственно жизненность, но и придание этой жизненности определенного деятельностного направления. Конечно, все это не так однозначно. Во-первых, президент – не кукла, а человек, то есть он способен на действия, вызванные спонтанными импульсами. Об этом, кстати, забывает большинство аналитиков. Множество концептов, выглядящих в теории идеально, на практике не работают именно потому, что человек совершает поступки, противоречащие всякой логике. Просто у него сегодня настроение не такое. Просто все надоело, тоска, хочется чего-то иного. И вот – неожиданный шаг, решение, все летит к черту, ситуация переворачивается на сто восемьдесят градусов. Предсказать это, просчитать, учесть нельзя никакими методами. А во-вторых, и я об этом уже говорил, там такая какофония предложений, которую практически невозможно осмыслить. Советуют действительно пятьдесят человек, и каждый по мере сил тянет в свою сторону. Результирующую из этого, естественно, не сложить. И вот тут становится понятной исключительная роль Клуба. Если президент вместе со своим окружением сидит на «петербургской игле», если он регулярно, хотя бы для отдыха дышит тем же смысловым воздухом, что и мы, то возникает тот же психологический резонанс: общий язык, общее представление о том, что и как следует делать. Это, пожалуй, самое главное. Самое важное из всего, что тут наличествует. И, кстати, Сергей Валентинович, рассказывая о малограмотном сельском попике, которого крестьяне слушают охотнее пламенных революционеров, не учитывал именно этого обстоятельства. Попик говорил с ними на одном языке. Причем, не только в проповеди, но и в повседневной жизни. Отсюда – доверие, которое не создашь только интеллектуальным усилием. Отсюда – необыкновенное единство слушающего и говорящего. Ведь человек в большинстве случаев руководствуется не логикой. Он руководствуется чем-то иным, что определить почти невозможно: «запахом эмоций», «вкусом не высказанного», мгновенным коннектом, который вдруг устанавливается с собеседником. И если Клуб такой коннект создает, то уже одно это ставит его вне конкуренции. Потому что возникает возможность семантической акупунктуры, возможность получить максимальные результаты при минимальных организационных усилиях. Более того, в инъекцию можно заложить все что угодно, надеть реципиенту ту оптику, сквозь которую он будет воспринимать реальность. Вот, какие отсюда следуют выводы…

Поделиться с друзьями: