Небо и земля. Том 1

Котельную запустили, но с перебоями и неполадками. И все ж Айями испытала настоящее блаженство, посетив женский туалет, который заработал на втором этаже ратуши. Из крана текла теплая вода, пусть и мутноватая. Правда, чаще кран фыркал, обдавая плевками.

Даганны не впустую прочесывали пригород, выполняя обещание о защите доверившихся им людей. Военные вышли на след банды, наводившей страх на население. Да-да, именно банды. Так даганны называли отморозков, не погнушавшихся убийством мирных жителей. Преследователи спланировали операцию по захвату, но им удалось поймать лишь часть преступников, везунчики же выбрались из расставленной ловушки. В отчаянной перестрелке погибли два солдата, троих тяжело ранили.

"Жизнь за жизнь, смерть за смерть". Слова даганнов не расходились с делом. Из проехавшей по городу машины объявили во всеуслышание о предстоящем расстреле на площади у комендатуры.

Горожан сгоняли принудительно. Никому не удалось отсидеться дома, даже Оламирь пришла на площадь, и около неё образовалось пустое пространство. Да что Оламка. Не она стала героиней сегодняшней пьесы.

Военные расхаживали с хмурыми лицами, держа автоматы наперевес. На крыльце ратуши собралось гарнизонное начальство, мрачное и молчаливое. И погода соответствовала, навесив серые тучи над городом.

У глухой стены здания соорудили невысокий помост. Раздался краткий приказ на даганском, и солдаты выстроились напротив помоста в ряд.

— Расстрельная команда, — сказала шепотом Эммалиэ, и Айями, услышав, вцепилась в её рукав.

Люнечка попрыгала, пытаясь увидеть что-нибудь, но спины загораживали обзор.

— Мам, долго еще? — подергала за руку.

— Скоро, милая. Потерпи немножко, и пойдем домой, — ответила Айями, и голос сорвался от волнения.

Из тюрьмы вывели пятерых приговоренных — раздетых, в грязных рубахах навыпуск, в наручниках за спиной. Один с окровавленной повязкой на голове, у другого рука обмотана тряпкой, третий заметно прихрамывал. Обросшие, с впавшими скулами и опущенными головами, они поднялись на помост. Снег налип на подошвы кирзовых сапог. Все пятеро — амидарейцы. Люди, промышлявшие разбоями и убившие жителей хутора. Те, кто называл себя Сопротивлением. Партизанами.

Толпа всколыхнулась и замерла. С надрывом всхлипнула женщина.

Переводчик, открыв папку, зачитал зычно о том, что в окрестностях города орудовала банда, перечислил бесчинства, имевшие место, и кратко сообщил, каким образом удалось обезвредить тех, кто называл себя борцами за свободу Амидареи.

— За преступления, совершенные против установленного режима, данные лица подлежат расстрелу, — закончил краткую речь.

— Привести приговор в исполнение, — сказал на даганском полковник О'Лигх.

К помосту подошел офицер — первый заместитель полковника У'Крам.

Айями до последнего момента думала, что на площади разыгрывается спектакль. Попугали и хватит. Сейчас прозвучит указание: "Разойтись!", и горожане отправятся по домам.

— Собратья! — выкрикнул сипло приговоренный с покалеченной ногой. Навскидку он выглядел старше товарищей. — Хватайте оружие! Убивайте тварей на улицах и в постелях! Убивайте в спину! Везде, где сможете! Враг топчет нашу землю, защитим её от осквернения!

— Гото-овьсь! — рявкнул офицер на даганском, и солдаты по команде подняли ружья.

— Амидарея не сдаётся! Мы победим! Наше дело — правое! — воскликнул хромоногий. Его товарищи молчали, опустив головы. Закрыли глаза и беззвучно шептали, наверное, молились.

— Це-елься!

— Внуча, закрой ушки вот так, — показала Эммалиэ торопливо. — И глазки зажмурь.

— Паскуды! Продажные гниды! Купились за жратву! Предатели Амидареи! — выкрикивал хромоногий, переключившись на зрителей. — Что прикусили языки? Правда глаза колет?

Мужчины понуро молчали, женщины всхлипывали, утирая глаза.

— Пли!

Эммалиэ судорожно прижала Люнечку к себе.

Раздался оглушительный залп, заставивший Айями подпрыгнуть на месте. Эхо ударилось в стены зданий и, отразившись, покатилось дальше. Над площадью пронеслась с галдежом стая ворон, спугнутых выстрелом. Кого-то из приговоренных отбросило к стене, кто-то устоял и осел на колени, чтобы упасть лицом вниз, кто-то рухнул как подкошенный.

Над площадью пронесся общий потрясенный вздох. В толпе заплакали, запричитали:

— Что же вы творите, ироды… Безоружных жизни лишили…

Айями смотрела, не мигая, на тела, на красные пятна, расползающиеся на рубахах. Четыре года длилась война, а она ни разу не видела смерть вот так, воочию, в двадцати шагах. Жила, работала, растила дочку и имела смутное представление о том, что такое война. Видела на афишах, смотрела в кинохрониках, читала в газетах, обсуждала с соседями и знакомыми. Но война гремела где-то там, далеко. Проходила мимо, не заглядывая в городок, зато напоминала о себе похоронками и рассказами бывалых. В больнице размещался госпиталь, куда привозили раненых. Но раненые — это следствие войны, а сегодняшний расстрел прогрохотал, контузив и едва не повалив навзничь. Произошедшее казалось дикостью. Театральной постановкой. Секунду назад человек стоял, а теперь упал. И он не дышит, потому что мертв. Айями вернется домой и займется повседневными делами, а человек не подымется, не увидит солнце и небо, не обнимет близких.

Мир заветрелся со скоростью карусели.

— Айями, очнись. Пойдем домой, нам разрешили, — донеся голос Эммалиэ.

Люди разбредались по домам. Женщины всхлипывали, оглядывались на помост, и подгоняли детей. Наверное, многие представляли своих мужей и сыновей на месте расстрелянных. Комиссованные мужчины, побывавшие на фронте, навидались всякого, поэтому вели себя сдержаннее.

— Баб, это был гром? — спросила Люнечка. — И дождик будет? Зимой?

— Может, и будет. Видишь, тучки собрались, — ответила Эммалиэ.

Уходя, Айями обернулась. Даганский врач, поднявшись на помост, проверял пульс у расстрелянных. Крыльцо ратуши опустело.

Остаток дня Айями провела будто в тумане. Вроде бы не сидела без дела, а память не могла угомониться и без конца прокручивала картину карательного действа.

Как, оказывается, легко отобрать чужую жизнь. Целишься, нажимаешь на спусковой крючок — и нет человека. И Микас целился, убивая врагов. И даганны тоже убивали. День изо дня противники стреляли, уничтожая друг друга.

— Война меняет людей. Она как язва, от которой трудно вылечиться, — сказала Эммалиэ, заметив отрешенность Айями. — Война закончилась, а люди не могут остановиться. Сегодня ты увидела, как расстреливают за совершенные преступления. Это сделали люди, умеющие обращаться с оружием. Умеющие убивать. А мы стали зрителями. Представь, каково собственными руками впервые делать выстрел, и видеть, как человек падает? Ты знаешь, что у него есть семья, дети, родственники, и что у него были планы и мечты. А теперь их нет благодаря тебе. Поначалу ты смотришь на свои руки и думаешь: "Как я мог? Я — чудовище". А потом привыкаешь. Привыкаешь убивать день за днем. Лишать жизни других становится обыденным. Другие — это враги. Они не могут быть людьми. Это звери, монстры. Абстрактные мишени. И тогда становится легче. И ты, не задумываясь, нажимаешь на спусковой крючок. Потому что так проще. День за днем ты видишь, как умирают твои друзья. Минуту назад товарищ стоял плечом к плечу, а теперь он мертв и смотрит пустыми глазами в небо. Смерть кружит рядом, она за твоим плечом. Человеческая жизнь обесценивается. Люди — пушечное мясо. И так изо дня в день, из года в год. А потом бойня заканчивается, а ты привык убивать. Привык к смертям. Привык к тому, что товарищи погибают, а тебе почему-то везет, и ты до сих пор жив. И чтобы отвыкнуть, нужно очень и очень постараться. Кому-то удается выкарабкаться, а кто-то безнадежно увязает. Людям, побывавшим на войне, сложно вернуться к прежней жизни. Война их сломала, изменила психику. Они и мыслят по-другому. Им ничего не стоит совершить самосуд. У них своя правда, и они считают её единственно верной. Они жестоки, у них случаются приступы ярости. Война засела вот здесь, её трудно вытравить, — Эммалиэ потюкала пальцем по голове. — Поэтому я уважаю тех, кто смог вовремя остановиться и пытается приспособиться к мирной жизни. Хотя знаю, что прошлое останется с ними навсегда.