Небо и земля

И он хорошо спал в ту ночь, видел веселые безалаберные сны. Под утро, открыв глаза, увидел устремленные на него сухие, без блеска, глаза Лены и сразу понял, что она выздоравливает.

— Где Петя? — спросила она беспокойно, высвобождая руку из-под одеяла.

— В Москву уехал, в командировку, — ответил Тентенников, пряча под одеяло её руки.

— Ты правду говоришь? — недоверчиво спросила она.

— Какой же мне смысл врать? Неужто ты думаешь, что я спокойно сидел бы, если бы что-нибудь с ним случилось? Ты ведь знаешь, я притворяться не умею, артист из меня плохой бы вышел.

* * *

…Лена быстро выздоравливала. Через несколько дней, старательно укутав больную в платки и шали, Тентенников и Ваня вывели её на прогулку. На крылечке был для неё приготовлен стул, и она долго не хотела возвращаться в комнату. Полузакрыв глаза, рассказывала она Тентенникову и Ване о своем детстве, о том, как росла рядом с Глебом в старой квартире на далекой Подьяческой. Ваня слушал её неторопливый рассказ, и жизнь Глеба, и названого отца, и Тентенникова, и самой Лены казалась ему чем-то необычайно фантастическим, ярким, и он завидовал им и мечтал о том дне, когда станет наконец взрослым человеком и возьмется за руль самолета; о другой судьбе он никогда не думал.

Доктора Егорчина наконец освободили от непрерывного дежурства у кровати Лены. Он теперь бывал в отряде только наездами и каждый раз, входя в комнату, с опаской поглядывал на Ваню.

— Очень меня удивляет молодой человек, — признавался Егорчин Тентенникову. — Он далеко пойдет с такой волей.

— Действительно, парень — кремень, — согласился Тентенников. — Настоящий солдатский сын, с самого малолетства привыкал к пороховому дыму. Ему совсем мало лет было, а он уже воевал вместе с нами на Румынском фронте.

— Что вы говорите? — с удивлением сказал Егорчин. — Как он туда попал?

— Сам прибежал…

— Удивительный паренек! У него и в глазах что-то есть, — меланхолически заметил Егорчин.

Через неделю Лена стала сама хозяйничать, и никто уже не вспоминал о её недавней болезни. В отряд вернулся Быков.

* * *

…Поздно вечером вчетвером сидели они за круглым столом. Быков рассказывал о московских новостях и встречах, а Ваня вздыхал.

— Ты что? — спросил Быков. — Нервы у тебя разыгрались, что ли?

— Похоже, что нервы, — слишком поспешно согласился Ваня.

— Как будто рановато еще на нервы жаловаться, — строго сказал Быков.

— Терпеть не могу больше.

Быков удивленно поднял брови.

— Хочется знать, как у нас дела на фронтах и скоро ли мы отсюда уедем.

— На фронтах большой перелом, — сказал Быков. — Царицын — нерушимая крепость. Там Сталин руководит обороной. Завтра мы туда выезжаем с Кузьмой принимать авиационный отряд.

Глава четырнадцатая

Еще задолго до того, как пароход подошел к Царицыну, Быков и его спутники вышли на палубу. Как назло, пароход был очень старенький, шел медленно, — капитан признавался, что «Забияка» совершает свой последний рейс и будет сдан на слом в Царицыне или другом городе, — это зависит от начальников пароходства.

Штурвальные, натужась, вертели колеса и, посасывая трубки, с обидой говорили об одряхлевшем «Забияке». Тентенников не вытерпел, подошел к ним и стал укорять за такое безжалостное отношение к хорошо потрудившемуся на гноем веку пароходу.

— Вам хорошо говорить, товарищ летчик, — сердито отвечали штурвальные, — а у нас с ним такое мученье, что силушки нету. Бурлакам — и тем не так хлопотно было со своей бечевой, как нам с «Забиякой».

В этот теплый осенний день по широкому простору реки еще несколько барж и пароходов шли к Царицыну. С утра дул сильный ветер, и скоро стали плохо различимы кудрявые ивняки на речном берегу: серо-голубоватая дымка прикрыла берег, и солнце потускнело, словно вокруг него кружились песчаные вихри. Медленно, очень медленно шел «Забияка»…

Лена и Ваня сидели на скамье у борта, Тентенников продолжал нескончаемый разговор со штурвальными, а Быков стоял возле ящиков с грузом, нетерпеливо ожидая того часа, когда сможет наконец спуститься по трапу на песчаный волжский берег.

В жизни Быкова многое было связано с Царицыном. Здесь он встретился когда-то с Леной, прокатил её на аэроплане, когда внове еще были полеты с пассажирами, здесь впал в немилость у Илиодора, чье имя в недавние годы так славилось по Поволжью. Тогда Царицын был богатым купеческим городом, и после отъезда, вспоминая о нем, Быков не мог преодолеть странного ощущения, словно за все время, проведенное в Царицыне, ни разу не мог он вздохнуть полной грудью; казалось, будто и на легкие оседала желтая пыль, так противно скрипевшая на зубах…

Кончив спор со штурвальным, Тентенников подошел к Быкову, стал рядом с ним.

— Ну как, — спросил он, — доволен дорогой? Ведь мы, почитай, как в мирное время на пароходе едем. А для меня — счастье неописуемое. Правда, родные места мои выше, но и здесь Волга еще такая, какою мы, волгари, любим её. Вот ниже, к Астрахани, уже другие места пойдут, мне непонятные, — словно другая река. По ильменям и ерикам я тоже скитался, рыбачил там несколько месяцев, — но среднюю Волгу больше люблю: роднее мне она, ближе…

Скоро показался вдалеке Царицын, и Быков узнал строения сталелитейного завода французской компании, цистерны нефтяного городка и дальше — низкие деревянные, сползающие к берегу, дома.

— Адрес Николая знаешь? — спросил Тентенников.

— Знаю. Да и как мог я его не узнать, если еду вместе с тобой: ведь ты, приезжая на новое место, любишь заранее знать, куда следует направляться.

— Правильно говоришь, — подтвердил Тентенников. — Не люблю попусту плутать на новом месте. А главное — не терплю расспросов…

— В последний раз мы с Николаем целый вечер беседовали, между прочим и о тебе много говорили.

— Не подсмеивался он надо мной?

— Наоборот, очень хвалил. Но вообще-то сказал, что ты — человек стихийный.

Тентенников с опаской посмотрел на Быкова, будто в словах приятеля почуял подвох, и замолчал. Штурвальные, сразу выделившие этого пассажира из всех остальных, зачем-то позвали его, и Тентенников снова оказался возле колеса.

Чем ближе к Царицыну, тем медленнее шел «Забияка». Быков снял фуражку и, подставив под ветер лицо, с радостью вдыхал свежий воздух. Оглянувшись, он заметил, что Тентенников кончил разговор со штурвальными и быстрыми, размашистыми шагами ходит по палубе. Он был чем-то озабочен, лоб его морщился, губы были плотно сжаты.