Небо над Патриаршими

то посредством резца -

чтобы кончить цикладской

вещью без черт лица.

V

Ах, чем меньше поверхность,

тем надежда скромней

на безупречную верность

по отношению к ней.

Может, вообще пропажа

тела из виду есть

со стороны пейзажа

дальнозоркости месть».

Я посмотрела на линию горизонта. Вдаль. По неровной полоске глади вслед за игрой света по текстуре пейзажа. Выше, шире и дальше. Каждый метр окружающего пространства был старательно заполнен искусственным лоском. Яхты, люди, птицы – все выглядело как заранее созданные декорации. Как наливной натертый дифениламином глянцевый плод. И лишь воздух, – слишком уж влажный воздух, дрожащий в турбулентной конвекции, едва уловимым потоком демонстрировал, что плод этот уже основательно подгнивал.

“Есть ли у ландшафта разум? Есть ли у декораций душа?” – думала я, блуждая глазами в пространстве из-под приподнятых ко лбу очков. “Или корыстью единой, – тычущего вдаль перста… Или товаром на вынос – под силой сжатого кулака… Да, пропажей тела из виду… Неизбежной такой пропажей, закономерной” …

Я усмехнулась уголком рта и, мне вдруг стало неимоверно противно видеть и, тем более, проникать во всю эту гниль и разложение. Я невольно съежилась, вернула очки на переносицу, прищуриваясь от отражения солнечных бликов, и снова опустила глаза на страницы.

«Вечером, дорогая,

здесь тепло. Тишина

молчанием попугая

буквально завершена.

Луна в кусты чистотела

льет свое молоко:

неприкосновенность тела,

зашедшая далеко».

Далеко. Ах, как далеко мы зашли. Заигрались. Но то была разумная игра. Слишком разумная, – продиктованная необходимостью. Он стал настолько в сильных чувствах не уверен, что врал… что беспрерывно врал. Я же все больше предпочитала царапать его реальностью, а не полировать ею и без того гипертрофированно идеализированную поверхность всего его существования. Ведь любые взаимоотношения, будь то партнерские, дружеские и, уж тем более, семейные, – это далеко не реклама маргарина, где все натужно и наиграно счастливы. Просто всего-то и нужно не побояться однажды и найти в себе силы принять ужасающую правду: окружающий мир далеко не такой, каким ты себе его представляешь. И счастье в нем – тоже…

«Дорогая, несчастных

нет! нет мертвых, живых.

Все – только пир согласных

на их ножках кривых.

Видно, сильно превысил

свою роль свинопас,

чей нетронутый бисер

переживет всех нас.

XII

Право, чем гуще россыпь

черного на листе,

тем безразличней особь

к прошлому, к пустоте

в будущем. Их соседство,

мало проча добра,

лишь ускоряет бегство

по бумаге пера.

XXIII

Все кончается скукой,

а не горечью. Но

это новой наукой

плохо освещено.

Знавший истину стоик -

стоик только на треть.

Пыль садится на столик,

и ее не стереть.

VIII

Чем безнадежней, тем как-то

проще. Уже не ждешь

занавеса, антракта,

как пылкая молодежь.

Свет на сцене, в кулисах

меркнет. Выходишь прочь

в рукоплесканье листьев, в …» 3

– … в доминиканскую ночь, – дополнила я вслух, запрокидывая голову на подушку шезлонга, и прикрыла томик.

– Шампанского? – услышала я у своего изголовья справа и перевела взгляд на источник.

Передо мной возвышалась широкая особь мужского пола киберспортивного телосложения и многозначительно отбрасывала тень. Из одежды на ней числилась узкая набедренная повязка и квадратные солнцезащитные очки.

3

Иосиф Бродский, “Строфы”

– Благодарю, – деликатно ответила я и прикрыла глаза ладонью. – Не употребляю.

– Не любишь игристое? – не унималась тень.

– Напротив, – улыбнулась я, не открывая глаза. – К игристым винам весьма благосклонна. А вот дешевого шампанского стараюсь избегать, – уж больно сильно пенится и пузырится.

Тень на минуту сошла, но тут же материализовалась сбоку на соседнем шезлонге.

– Тогда, может, по мороженому? – проявилась она голосом. – Или тоже не употребляешь? Для фигуры не полезно? Фигурка-то у тебя – что надо.

– В моем восприятие еда не делится на вредную или полезную, – ответила я, не меняя позиции. – Она либо вкусная, либо невкусная. Как и люди, собственно. Общение с ними, их послевкусие.

– Так и что же? – продолжала упорствовать фигура.

– Мне не вкусно, – я добавила в голос нотки доходчивости. – Очень.

– Ну, знаешь, – прыснул он нервным смешком, – не всегда все бывает сразу и сладко. Чтоб уверенно держаться в шоколаде, нужно для начала и на дерьме потренироваться.

Настал мой черед заулыбаться, и оценить сей откровенный посыл по достоинству. Я приоткрыла один глаз и направила его на первоисточник истины: – У тебя по этой дисциплине КМС, как понимаю? Не менее. И настолько обширный опыт, что не терпится перейти к педагогике?

Фигура заметно насупилась и что-то невнятно забормотала.

– Не утруждайся, – продолжила я, спасая унылое положение. – Я по определению не тону. Ни в какой консистенции. Природа такая, – ничего не поделаешь. Так что, ты – не по адресу.

Фигура еще являла какие-то звуки, – я не вникала, но вскоре поднялась, чтоб, наконец, освободить собою пространство.

– Но спасибо, что поделился, – бросила я вдогонку. – Бесценный опыт. Многое объясняет.

Тень на мгновение остановилась явно в недвусмысленном ожидание.