Небо остается синим

На маленькой железнодорожной станции пусто, ни души. Одинокий железнодорожник мотыжил кукурузу на чахлом пристанционном огороде. Твердая, как кремень, земля дышала зноем. Редкие подсолнухи робко глядели в небеса, умоляя о дожде. Казалось, каждая былинка жаждет животворящей влаги.

Поезда пришлось ждать долго. А когда наконец с грохотом и шипеньем он подошел к станции, Юрко удивился: как много в вагонах людей. Худых, измученных. Они тоже, как и он, ехали на поиски работы. Головы опущены, руки повисли в непривычном безделье, глаза умоляющие, голодные… Как это похоже на то, что он только что видел на огороде, — люди мечтали о работе, как истомившаяся от засухи земля грезила о дожде.

Свида примостился на краешке скамьи и огляделся. В углу, так, чтобы видеть всех пассажиров, сидел агент по найму рабочей силы. Он быстро, не умолкая говорил, словно состязался с перестуком колес. Агент широко разевал рот, и Свида не мог отделаться от мысли, что эта разинутая пасть — черная бездна, ведущая неведомо куда.

— Знаете, — громко продолжал агент развязным, самоуверенным тоном. — Этот самый длинноусый Янош Шереги, о котором я вам рассказывал, у меня на глазах съел полную миску галушек с творогом и шкварками. И все это плавало в густой сметане. А потом он одним духом опорожнил здоровенную кружку вина. Э, нет, в долине живут не так, как вы, верховинцы! Не удивительно, что они обленились и обходят работу десятью дорогами. А вот вы, верно, работали бы с утра до ночи, лишь бы работа была! — он причмокнул губами, и его мясистый красный нос едва не коснулся губ.

Свида видел, как во взглядах некоторых пассажиров вспыхнули злобные огоньки.

— Вы видели венгерский «бичко» [14] ? — продолжал агент. — Не успеете опомниться, как он очутится у вас между ребрами. А за что? Только за то, что вы хотите честно заработать кусок хлеба?

— Это мы еще посмотрим! — вскочил с места бледный, худой парень и энергичным жестом отбросил со лба волосы. — Пускай только кто-нибудь попробует отнять у меня работу!

Люди возбужденно заговорили, зашевелились. Видно, нервы у всех натянуты как струны. Агент помолчал, отирая платком жирный подбородок, и удовлетворенно огляделся.

14

Бичко — нож (венг.)

Свида чувствовал, что его тоже будто наэлектризовали. Он готов был пробиться сквозь лес из ножей, лишь бы получить работу. Как он станет работать — пусть сам пан бог будет тому свидетелем! Он всеми своими мышцами ощущал радость труда…

Как медленно идет поезд! Юрко готов был упереться плечом в стенку вагона и толкать его, толкать, только бы хоть немного ускорить движение паровоза.

А поезд, делая крутые повороты, шел и шел по береговой долине. Синие вечерние сумерки спускались за окном. Вдалеке виднелись высокие трубы кирпичных заводов. Трубы не дымили. Они казались угрюмыми и мертвыми в предвечерней мгле. Поезд вез рабочую силу для Конта — владельца этих заводов.

Но зачем фабриканту Конту понадобились рабочие из далеких верховинских сел?

Поезд без гудка, украдкой подошел к станции и, тяжело отдуваясь, остановился. Еще из окон вагона пассажиры заметили, что на привокзальной площади необычное оживление: сновали взад и вперед конные полицейские, раздавались возгласы, ропот; площадь была окружена цепочкой безмолвных солдат.

— Не война ли, часом, началась? — ужаснулся худой парень, тот, который обещал уничтожить каждого, кто помешает ему работать.

— Нет, полиция и солдаты пришли, чтобы защитить вас! — развязно и угодливо ответил агент.

«Нас защищать? — с горькой усмешкой подумал Юрко Свида. — Какая честь — нас будут защищать полицейские и солдаты! От кого?»

Юрко беспомощно бросался от окна к окну: начальник поезда строго-настрого приказал никому не выходить из вагонов. В первую минуту Свида ощутил желание кинуться в гущу толпы и избить этих людей: они не подпускали его к долгожданной работе. Но то, что он увидел, сразу охладило его пыл, ноги, казалось, налились свинцом, и только мысль продолжала лихорадочно работать, ища разгадку.

В темноте на площади вспыхивали кое-где огни факелов. Свида ощущал горячее дыхание толпы, слышал ее сдержанный ропот, готовый разрешиться гневным взрывом. Ропот на мгновение утихал, и тогда становился явственно слышен детский плач.

Юрко искал в толпе тех людей, о которых всю дорогу рассказывал им агент, — сытых, ленивых, богатых. Но при свете факелов он видел только таких, как он сам, — бледных, измученных, с рыжими пятнами пыли на поношенной одежде.

А в вагоне все раздавался самоуверенный голос агента:

— Вот видите, эти бездельники не дают вам работать! Теперь вы знаете, кто ваши враги?

— Знаем! — мрачно ответил худой парень, и трудно было понять, о ком он говорит.

Полицейские, ловко орудуя дубинками, оттесняли толпу. Люди волновались, шумели. В темноте толпа казалась огромным единым живым существом, на которое пытались надеть смирительную рубаху. Это существо не только защищалось, но время от времени переходило в наступление.

Свида перешел на другую сторону вагона и взглянул в окно. Вдруг он услышал шорох щебенки на железнодорожной насыпи: кто-то подкрадывался к поезду. В темноте он увидел, как человек опасливо огляделся и снова продолжал свой путь. Свида зажег спичку. Ее трепетный огонек выхватил из темноты женскую фигуру в порыжевшем от кирпичной пыли платье. Юрко мог бы головой поручиться, что она никогда не ела галушек с творогом и шкварками, плавающих в сметане. Еще невероятнее было бы представить в ее руках «бичко». И Юрко понял, почему голос агента, все еще раздававшийся в вагоне, становился все неувереннее.

Шорох раздался совсем близко от окна, возле которого стоял Свида. В бледном свете, падающем из вагона, Юрко увидел женское лицо. Взволнованное, торжественное. Капельки пота выступили на лбу, в глазах горел упрямый огонек.

— Да замолчите вы! — послышался в вагоне угрожающий голос худого парня, и агент послушно умолк.

А женщина вдруг выпрямилась во весь рост и смело подошла к вагону. Это была Эржебет Тесташ, работница кирпичного завода, член стачечного комитета.

— Верховинцы! — крикнула она на ломаном украинском языке, и голос ее прозвучал неожиданно звонко. Все бросились к окнам. — Знайте, что мы бросили работу, потому что нет больше сил трудиться за гроши! Наши дети голодают!

Эржебет торопилась. У нее считанные минуты, каждое слово должно равняться десяти.

— Глядите, — продолжала Эржебет Тесташ, протянув к окну худые жилистые руки, с усилием разгибая скрюченные пальцы. — Эти руки сделали столько кирпичей, что я уже не ощущаю, мягкие ли волосики на головке моего ребенка…

Свида не мог оторвать взгляда от ее морщинистых рук с ладонями, разъеденными кирпичной пылью. Он уже не думал о ножах и галушках с творогом. Что-то перевернулось в его сознании. Новое, неведомое чувство переполняло сердце.

А женщина продолжала говорить. Голос ее крепчал, глаза горели. И вся она вдруг стала красивой и величественной.

— Вас обманули! Того, что платит Конт, не хватает даже на молоко для ре… А-а-а-а! — она вдруг застонала и покачнулась. — Не идите против… Не идите! — хрипло проговорила она и рухнула на рельсы.

А-а-а-а! — простонало эхо в ближайшем лесу.

А-а-а-а! — отдалось в душе Свиды.

По рельсам ручейком текла кровь, она казалась черной в тусклом свете станционных фонарей.