Небо остается синим
Шрифт:
Железнодорожник объявлял поезда. Пети совсем выбился из сил. Хоть бы поскорее его отпустили! Перед глазами мелькали черные круги, над губой выступили терпкие капельки пота. Ноги дрожали, и он с трудом удерживался, чтобы не упасть. Пассажиры толкались, торопились, ругали маленького оборванца: «У, паршивец, не видишь, что ли!»
— Сюда, сюда, или ты слепой?! — орала толстуха.
Пети негодовал. Другие носильщики давно сложили свой груз. А он должен тащить этот отвратительный чемодан на перрон. Надо бы отказаться, но Пети почему-то боится эту женщину. Даже учитель не был так грозен, как эта надушенная тетка с зонтиком. А ведь учитель во время урока не выпускал из рук бамбуковой трости, яростно размахивая
— Чоп — Прага посадка! — объявил железнодорожник.
Пети втащил чемодан в купе. Следуя пространным указаниям барыни, он уложил чемодан, и только тогда она раскрыла свою сумочку. Рылась долго и наконец вытащила скомканные бумажки.
Усталости как не бывало. Пети не бежал, он летел по тротуару. Ноги его больше не ощущали жара раскаленных камней. И капельки пота высохли. Словом, мир преобразился. Он купит кукурузу, булку, мороженое, погремушку! Но, конечно, первым делом кукурузу.
Он с достоинством протянул жирному торговцу одну из бумажек. Толстое, обрюзгшее лицо Берталана то и дело исчезало в душистых клубах пара. Торговец недоверчиво оглядел маленького покупателя. Он уже хотел было опустить деньги в кожаный мешок, как вдруг в глазах его вспыхнула злоба и сам он стал красный как рак.
— Убирайся отсюда, разбойник! Я тебя сейчас сдам полицейскому вместе с твоими деньгами! Или не знаешь, что эти деньги давным-давно заменили новыми.
В это время к котлу подошла женщина. Хорошо одетая, чистенькая, она вела за руку нарядного мальчика. Торговец протянул им два аппетитных початка. Женщина рассчитывалась, а мальчик уже поднес ко рту кукурузу. Откусил кусочек, но, видно, она пришлась ему не по вкусу, он, скривившись и отплевываясь, швырнул початок в реку.
И в этот же миг кто-то с силой сжал его локоть и рванул с таким ожесточением, что мальчик вскрикнул. Взбешенные недетские глаза впились в перепуганное лицо маленького барчонка. Женщина тоже закричала. Собрался народ, Пети выпустил руку барчука из своих цепких пальцев и ловко нырнул в толпу. Он мчался по немощеной набережной, поднимая босыми пятками клубы густой и горячей пыли.
И словно преследуя его, неслись выкрики торговца: — Вареная кукуруза! Свежая, горячая, сочная!
Сын виноградной горы
Имре просыпался. И едва только сон сменился явью, как во всем существе его зазвучала радость. Правда, он готов был поклясться, что это ощущение счастья не покидало его даже во сне. Имре раскрыл глаза и тут же снова зажмурился. В распахнутое окно, пробиваясь сквозь молодые листья каштана, вливались лучи майского солнца, яркие, упругие. Он почти физически ощущал напористую силу этой световой лавины. Солнце заполняло комнату, забиралось в шкафчик, вспыхивало искорками в старинных чашках. Даже потемневшая картина на облупившейся стене оживала под его лучами. Широколистые ветви заглядывали в оконце, ласково поглаживая подгнившие рамы. Вместе с солнцем в комнату приходили весенние запахи пробужденной земли.
«Вроде ничего и не изменилось за эти пять лет… — подумал Имре, — а все-таки…»
Он вернулся вчера. Темнело. Трижды дергал дверь, а она все не открывалась. Наконец-то! Мать сидела у плиты, спиной к двери. Услышав шаги, она как-то странно и неловко обернулась. А когда встала, его словно ножом полоснуло по сердцу: как постарела!
— Боже, если бы отец дожил до этого дня! — были ее первые слова.
В тот памятный день 1940 года жандармы забрали их обоих — отца и сына. Отец уронил по дороге носовой платок, нагнулся было, чтобы поднять, но ему не разрешили и к тому же грубо толкнули в спину. Не вынес отец всех мытарств. А он, Имре, как резиновый мяч: сдавят с одной стороны,
выгнется с другой. Вот и выжил…Приоткрыв дверь, в комнату неслышно вошла мать.
— Спи, сынок! — прошептала она, счастливая и заботливая. — Спи, еще рано!
Но Имре не лежалось. Казалось, кровать сама выбрасывала его.
А на пороге его уже поджидала миска с водой. И знакомая, бог знает какая старенькая мыльница.
Взглянув на выщербленную миску, Имре улыбнулся и окунул в нее обе руки, любуясь, как стекают с них прозрачные, словно хрусталь, капли. И в каждой капле отражалось весеннее утро, солнце, зеленые деревья и голубое небо. У воды был знакомый неуловимый привкус… Только здесь, дома, такая вода.
В два прыжка Имре оказался возле колодца и, раскачав рычаг, подставил голову под холодную струю.
— Как ты прекрасна, свобода! — напевал он какой-то знакомый и давно забытый мотив, вдыхая полной грудью утреннюю свежесть и отфыркиваясь, как бегемот.
— Может, хватит? Простудишься! — озабоченно улыбалась мать.
Имре хотел что-то сказать в ответ и не мог. Радость неудержимая, безграничная переполняла грудь.
Даже полотенце и то пахло как-то необыкновенно.
Первый праздничный день дома, на свободе, после пяти страшных лет. Завтра Имре уже явится в только что организованный винсовхоз. Тысячи дел ожидают его. Начнутся будни.
Позавтракав, Имре еще немного посидел с матерью. Но все, что мог рассказать взрослый сын матери, было уже рассказано, они замолчали, и это молчание вызывало напряженность. Комната вдруг показалась Имре тесной, мысли отяжелели. Он вышел в сад, окинул его хозяйским глазом и взял в руки лопату. Лопата показалась маленькой, словно игрушечной.
Вдруг за забором промелькнуло что-то цветастое, радужное. Не успел Имре выпрямиться, а перед ним уже стояла девушка. Соседка Марика. Как она выросла, расцвела!
— Это ты, Имре? — вместо приветствия спросила она.
Имре глядел на нее через забор и никак не мог поверить, что перед ним Марика. Какая она стала взрослая! А давно ли, усадив ее в старый, рваный зонтик, Имре таскал Марику по пыльной улице. В детстве старый зонтик заменяет роскошный фаэтон.
Щеки у Марики розовые, как созревшая земляника. И вдруг на них вспыхнул яркий румянец. Видно, и она вспомнила детские игры. Девушка, потупясь, молчала, не сводя взгляда с черешневой ветки, усыпанной розовыми плодами.
— Нет, черешня еще не созрела, — усмехнулся Имре.
Помолчали. Мимо них по направлению к винограднику с жужжанием пролетела пчела.
— Пошли за ней, Марика! — весело предложил Имре. В его голосе дрожало ощущение свободы.
— Пошли! — с готовностью отозвалась девушка и тут же, спохватившись, сделала забавное движение губами, точно хотела втянуть обратно неосторожно брошенное слово. Но промолчала.
Имре отбросил лопату и торопливо проговорил:
— Погоди, я только матери скажу!
Мать с грустью выслушала сына, ей так хотелось еще немного побыть с ним вдвоем…
— Уже уходишь, сынок? — с грустью спросила она, но Имре почувствовал, что она понимает его.
Они брели по узеньким, кривым улочкам родного городка и разговаривали, разговаривали. О чем? Кто знает, о чем говорят друзья детства, встретившись после долгой и тяжелой разлуки?
Они шли мимо разрушенных домов, молча смотрели на заколоченные окна, на стены, растерзанные пулями и осколками снарядов. Заросла тропинка от калитки к крыльцу — значит, дом мертв. Где его хозяева? Куда забросила их война? Кругом все тихо и пусто, только буйно зеленеет трава, словно желая скрасить горечь запустения. Мирно течет маленькая речушка Верке, славящаяся в Бережанской округе своим кротким нравом. Под одиноким тополем темнеет свежая могила советского бойца, яркие незабудки уже раскрыли на ней свои голубые глаза.