Небо в зеленой воде

– Прощай...

На ходу запихивая телефон в сумку, я снова терзалась угрызениями совести и неловкостью. Алексей всегда выделялся среди моих знакомых острым умом и проницательностью, и естественно все сразу понял. Как и я, он осознавал, что остаться друзьями нам не под силу. Иногда так бывает, с людьми, которые не стали друг для друга родными - не нужно ни ссор, ни скандалов, достаточно просто признаться в том, что как ни крути, а некоторые навсегда остаются чужими, пусть их связывают отношения, секс или даже дети.

Все окончательно было обрезано, стерто, выжжено, и я тряхнула головой, пытаясь позабыть этот разговор и часть жизни, ему предшествовавшую.

В номере, выбирая что-нибудь более подходящее для пешей прогулки, выслушала пожелания и наставления бабушки и констатировала, что больше мне никто сегодня не позвонит. Только пять человек знали этот мой номер, и четверо уже отрапортовали поздравления. Оставался еще пятый, но ждать его звонка даже в голову не приходило. О радостной дате он не имеет ни малейшего представления, и позвонить мог, только если ему понадобится удаление на очень большое расстояние, но я твердо решила, что пока не закончится отпуск, я отсюда ни ногой, и ему придется подождать. Губы растянулись в злорадной ухмылке. Думать о нем совсем не хотелось, но назойливые мысли все равно умудрялись конденсироваться в голове. Его глаза не выпускали меня из плена даже сквозь воспоминания. Удивительное состояние двойственности царило внутри меня - внутренняя сущность стремилась находиться поближе, притягиваемая, как магнитом, второй частью энергии, но в тоже время тело реагировало на англичанина как на скрытую, но неоспоримую опасность, дыхание сбивалось, по спине пробегали мурашки, а ноги, будь их воля, уносили бы меня подальше. Очевидно, слишком большой отпечаток оставил на душе инквизиционный костер, будто выжженная каленым железом отметина.

Времени до намеченного подъема на плато еще оставалось достаточно. Я залезла с ногами в кресло и, не забывая поглядывать на часы, предалась раздумьям о прошедшей ночи. Ее пропитывала мистика и разноуровневый страх, как и почти каждую минуту с тех пор, как я впервые увидела колкие изумрудные глаза. Мне казалось странным, что я все еще существую в этом пограничном состоянии между настоящим и какими-то мистическими дрейфующими реальностями прошлого и не схожу с ума от разнообразия собственных воплощений, накладывающихся временами друг на друга. Девушка на скале, Элиза, Этха ...

'Кстати, как ее, то есть меня звали в восемнадцатом веке?
– всплыл не возникавший ранее вопрос.
– Самое время проверить объяснения англичанина относительно повторного погружения в прошлую инкарнацию. Раз к детству самой первой жизни придется добираться с некоторыми сложностями, оставлю ее на потом, а свои способности к погружению испытаю на чем-нибудь более простом'.

Устроилась поудобнее в кресле, радуясь, что на этот раз не окажусь на полу, как раньше. Отмела все ненужные мысли и желания, отыскала тут же всплывшие на поверхности сознания податливые пузырьки, затем собрала их по всем частям тела и просто сосредоточилась на том, что хочу оказаться в том моменте своего прошлого существования, который всплывал в памяти восемнадцатого века. Я помнила, откуда и при каких обстоятельствах оказалась на скале. Для надежности визуализировала тонкие пальцы с коротко обрезанными ногтями и край атласной туфельки. Мысли о пропасти и бушующем внизу море, как могла, отгоняла от себя, хотелось попасть в более ранний временной промежуток. Боль это не то ощущение, к которому стремишься, даже зная, что жизнь, в сущности, вечна, инстинкт самосохранения вопреки всему упрямо твердит о необходимости обходить боль любыми возможными способами, и кем бы я ни была, боялась боли ничуть не меньше, чем люди.

Даниэль оказался прав, все получилось проще, чем выглядело на словах. Пузырьки забились, запульсировали внутри меня, сила выталкивалась на волю из пленившего ее тела. Очертания стены и телевизора прямо перед глазами стали смазываться, как акварель, на которую плеснули водой, замельтешили вокруг предметы, сила закрутилась спиралью, давая возможность видеть расплывчатые очертания того, что еще секунду назад находилось за спиной вне поля зрения. На крошечном вдохе, инстинктивном, но не являвшемся необходимостью, промелькнула целая вечность быстрой, струящейся хрустальной жидкости, отражающей пронзительную зелень неведомого, и окруженной безмолвной пустотой. Сложно было уговорить себя и не задержатся в этом естественном состоянии, более естественном, чем любая физическая оболочка любой из уже прожитых жизней.

На выдохе меня удивило, что предметы перед полуопущенными глазами снова размыты, и поза, в которой я сижу, не изменилась - ноги, подогнутые под себя, мостились в удобном мягком кресле. Закралось подозрение, что из-за неопытности я вернулась в реальность, так и не достигнув восемнадцатого века, но солоноватый вкус на губах и ударившие как в гонг посторонние слова в голове переубедили меня.

Слезы текли по щекам, не давая зрению сфокусироваться, и оставляли щекочущие следы на коже, хотелось вытереть их тыльной стороной ладони, но, как обычно, в подобных ситуациях приходилось прятать свои хотения подальше. К тому же руки были заняты, они импульсивно сжимали резные подлокотники кресла.

Кровь стучала в висках, голова болела, я вообще не понимала, как она до сих пор не лопнула от мрачной безысходности, в которой находилась Я - Прошлая. Мысли звали любимого человека, игнорируя имя, взамен ласкали его различными нежно-приторными эпитетами. Точнее, такими они являлись для Я - Арины, но Я из восемнадцатого века, захлебываясь от переполнявших чувств, никак не могла подобрать нечто, словесно подходящее к мужчине, образ которого, как рябь на воде, сопровождал нерадостные раздумья. Я - Арина могла видеть его почти четко в мыслях девушки - самоубийцы.

Он был очень привлекателен. Выразительные зеленые глаза, легкая улыбка, будто случайно коснувшаяся лица. Верхнюю губу скрывали светлые усы, а подбородок обрамляла короткая, аккуратно подстриженная борода того же светлого оттенка спелой пшеницы, что и волосы на голове. Вроде бы все лицо выражало благодушие, но в глубоком взгляде скрывалась колкая насмешка. Кто бы ни стал объектом этой его реакции, ему, или скорее ей, можно было только посочувствовать. Я - Арина уже неплохо изучила выражение этих глаз и снова пожалела бедную глупую девочку, которой была два века назад. Похоже, Даниэль говорил правду - его прошлая инкарнация откровенно не выносила меня.

'Хотя чему удивляться, он, во все времена меня откровенно не выносит, множество веков подряд', - признала как должное Я - Арина, проталкиваясь сквозь образ красивого мужчины, неотступно маячившего в воображении Я - Прошлой.

Размышлять о чем-либо в этом теле было сложнее, чем при погружении в другие жизни, часто мысли на полпути обрывались встречным движением трагичных мыслей Я - Прошлой. Невольно Я - Арина поддавалась этой черной безысходности, накладывая на изображение светловолосого мужчины черты Даниэля, тем более что глаза за два столетия так и не изменились. Тоска взвыла внутри больным волком, ее было трудно остановить. Боль Я - Прошлой не вызывала вопросов, но почему на мгновение нестерпимая горечь захлестнула и Я - Арину? Хотелось увидеть в нейтральном взгляде мужчины что-то другое, что-то, совершенно ему не свойственное, что-то на что, Я - Арина подозревала, он не способен.

Слезы текли по щекам, заканчивая свой путь мокрыми пятнами на персиковом платье. Я - Прошлая задыхалась в тяжелом одиноком безмолвии этого помещения, изнывая от тоски и безнадежности. Казалось, что с каждым вздохом потолок опускается все ниже, а стены смыкаются, норовя сойтись в одной точке и раздавить.

Я - Арина знала, куда пойдет, и не желала еще раз переживать ужасный момент самоубийства. Хотелось просто вспомнить еще одно из своих имен и заодно попробовать поискать в этой жизни ключики к ответу на вопрос кто же мы с Даниэлем. Ведь теоретически зацепки могли найтись в любой из инкарнаций. Приходилось ломать зубы о ребус прошлого в надежде получить разгадку как приз. Надежда странная, из разряда: 'Пойди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что'. К тому же, было не известно, сколько продлится пребывание здесь, и от полутора часов осталось, наверняка, не так много. Я - Прошлая не спешила поведать интересующую информацию, а Я - Арина с каким-то мазохистским упорством внедрялась в такие чужеродные, передуманные когда-то размышления, ожидая, что Я - Прошлая, наконец, упомянет собственное имя или хотя бы обронит вскользь, в контексте очередной несбывшейся мечты о желанном мужчине рядом. И без того тяжелое положение еще и осложнялось содержанием каждой новой самоуничижающей мысли, они наносили душевные травмы так же легко, как запретные удары под дых наносят физические.

'Я безобразна, наружность противной жабы. Если бы он только мог заглянуть за завесу внешности, может, и нашел бы приятные качества. Я могла бы стать самой преданной, верной и хорошей женой на свете. Но как можно за этим уродством разглядеть хоть толику прекрасного?! Разве возможно в черном найти белое?!'

Находиться в этой жизни оказалось даже труднее, чем гореть на инквизиторском костре в теле Я - Элизы. Там убивали предательство и огонь, здесь - моральное измельчение себя самой в порошок. Самолюбивая самоуверенная натура Я - Арины, вслушивающаяся во внутренний монолог с заднего плана, сопротивлялась столь неприятному мнению о себе. Обвинения в свой адрес клубились в голове почти как богохульство.