Нецелованный странник. Повести и рассказы

Парк действительно был волшебный. Мягкий тёплый ковёр ароматной травы светился причудливыми узорами лесных цветов, искрящихся в волшебном сиянии Луны; красавицы-берёзы, шелестя зелёными сарафанами, водили замысловатые хороводы вокруг высоких, стройных юношей-тополей, как бы предлагая им себя для весенней любовной игры; мужественные дубы-великаны, выстроившись в стройные шеренги вдоль нашего пути, словно могучие воины-стражи охраняли наш бег, провожая нас внимательными взглядами, и приветствуя лёгким, еле заметным поклоном своих голов-маковок. Мы бежали навстречу тёплому ночному ветру, и звезды салютовали нам, падая прямо нам под ноги, срываясь с тверди бездонного чёрного неба. Вдруг деревья, как по команде незримого, но могущественного начальника расступились в стороны, и перед нами открылась обширная гладь лесного озера. Владычица ночи красавица Луна, зависнув над самой его серединой, расстелила для нас по водной глади прямую, как стрела, искрящуюся серебром ковровую дорожку, видимо, приглашая нас к себе в гости. Не сдерживая бега, мы направились по лунной дороге, сопровождаемые ветром и королевскими пажами-звёздами, обступившими нас со всех сторон и сопровождающими нас на всём протяжении нашего пути. «Приветствуем Вас, Принцесса! Приветствуем Вас, Принц! – звучал вокруг их беззаботный, весёлый щебет. – Мы рады видеть вас вместе! Милости просим в волшебную страну любви!». Они кружили вокруг нас в вихре звёздного вальса, а самые смелые из них, видимо, совсем ещё юные звёздочки-подростки, пролетая стремительно близко-близко, осыпали нас искрящейся звёздной пылью, от которой моя скрипачка вскоре засверкала волшебным светом и сама стала похожа на утреннюю звезду. Я любовался ею, даже не пытаясь понять природу всего происходящего с нами. Я свыкся с мыслью, что всё это волшебный сон, и только крепче сжимал её руку в своей, чтобы ненароком не проснуться и не потерять её.

Вскоре мы остановились, немного устав от волшебного бега, и оказались на высоком скалистом берегу озера, на небольшой поляне, ярко освещённой серебряным светом полной Луны. Нади повернулась ко мне и встала близко-близко, так что твёрдые соски её высокой груди касались меня, заставляя вздрагивать при каждом таком прикосновении. Она положила свои руки мне на плечи и тихо произнесла: «Это моё самое любимое место в парке. Оно волшебное. Здесь исполняются все мои желания, даже самые несбыточные. Загадывай, может и твоё исполнится». «А ты…? Ты тоже… загадала?» – еле выговорил я, чувствуя, как горячая волна нахлынула на меня при мысли о том желании, которое охватило и всецело овладело мной. «Моё желание уже исполнилось, – она пристально смотрела в мои глаза и, заметив, видимо, моё огорчение её последними словами, лукаво произнесла, – но есть ещё одно, и я его сейчас загадала. Пойдём».

Она снова взяла меня за руку и потянула за собой к самому краю обрыва. Тут я заметил выдолбленные в камне ступеньки лестницы, ведущей вниз к самой воде. Лестница оказалась очень узкой, а ступеньки настолько крутыми, что я невольно испугался и ухватился за ствол, как будто специально здесь выросшего какого-то карликового дерева. Но, увидев, как смело и ловко моя спутница спускается вниз по опасным ступеням, я устыдился своего страха и ринулся за ней, на всякий случай, цепляясь за различные выступы отвесной стены берега. Лестница часто петляла, уходя то в одну, то в другую сторону, а моя скрипачка оказалась гораздо проворнее меня, так что, если бы не её белое платье и не яркий лунный свет, я бы безнадёжно отстал и потерял бы мою спутницу из виду. Но как я не старался, я всё-таки упустил её. Она исчезла внезапно, будто растворилась в темноте ночи, и я остался один на совсем крохотной площадке в каком-нибудь метре над водой. Я стоял, озираясь по сторонам и не зная, что предпринять.

«Ну что же ты остановился? – услышал я почти над самым своим ухом её голос. – Или испугался? Может, хочешь вернуться?». Я оглянулся на голос и ничего не увидел кроме густой непроницаемой темноты. Вдруг из мрака материализовалась белая, как мел рука и коснулась моего плеча. Я отшатнулся и чуть не свалился с крохотной площадки в воду. Но рука, крепко ухватив моё плечо, удержала меня на месте, а её живая теплота и знакомый голос, прозвучавший из мрака, рассеяли страх: «Не бойся, иди за мной». Повинуясь голосу и манящему движению руки, я окунулся в темноту и оказался в довольно тесном коридоре. Ни зги не видя вокруг, я шёл, влекомый тёплой девичьей рукой, всё дальше и дальше вглубь пещеры, пока повелительный Надин голос не остановил меня: «Стой, подожди тут, я зажгу свет». Через мгновение чиркнула спичка, и я на секунду ослеп от её показавшейся мне очень яркой после густого плотного мрака вспышки. Когда зрение восстановилось, я увидел Нади со свечой в руке. В слабом мерцающем свете моя скрипачка казалась ещё прекрасней. Тусклый огонёк не мог осветить всего пространства пещеры, должно быть довольно обширной, и выхватывал у мрака только её лицо, плечи и грудь в окружении чёрной бездны, что придавало облику девушки какой-то мистичности и загадочности. Нади не спеша направилась куда-то в сторону, и вскоре темноту разбавил ещё один маленький неуверенный огонёк, потом ещё один, и ещё один. В конце концов, всё помещение осветилось множеством живых светляков, каждый из которых был мал и слаб, но все вместе они достаточно ярко освещали довольно большое и очень уютное помещение. Никаких сундуков с сокровищами здесь, конечно же, не было, но для скромного одинокого странника это пристанище показалось бы, наверное, царским чертогом, настолько уютно и со вкусом оно было обставлено. Несомненно, хозяйка этого убежища проводила здесь много времени и любила оставаться одна вдали от жестокого суетного мира, наедине со своими призрачными мечтами и фантазиями.

«Я хочу, чтобы ты написал мой портрет здесь. Это и есть то желание, которое я загадала». Она пристально смотрела на меня по-детски умоляющими глазами, которым нельзя, невозможно отказать: «От тебя только зависит, сбудется оно, или нет». Только тут я обратил внимание на большой, крепко сбитый мольберт с огромным, почти в человеческий рост холстом. Рядом на маленьком столике лежали кисти, краски и палитра. Я не знал, что ей ответить: «Но я не могу… я не художник… это ошибка… я не тот, кого ждал твой отец…». «Ты тот, кого ждала я, а значит, ты художник, – перебила она меня твёрдым, уверенным голосом. – Не сомневайся, пиши, у тебя всё получится, я это знаю». Я подошёл к мольберту и оглядел пугающий своей девственной белизной холст. «Подожди, – она подошла к стене и сняла с неё висевшую там скрипку. – Я хочу, чтобы ты написал меня со скрипкой. Я буду играть, а ты пиши».

Она закрыла глаза, подняла смычок и нежно опустила его на струны инструмента. Пространство пещеры наполнилось звуками музыки, тем самым плачем, который привёл меня к чугунным воротам её дома, который, дразня, играл со мною в прятки и, в конце концов, помог найти в глубине парка мою любовь. Сила музыки росла, развивалась и вскоре завладела всем вокруг – не только самой пещерой, но и парком, и домом, и всем миром, всей вселенной. Не было, должно быть, во всём мироздании ни одной, даже самой крохотной, самой отдалённой частички, которая бы не дрожала, не вибрировала бы в ритм музыки. Трепетная, нежная скрипка, словно юная дева-невеста в объятиях первой ночи любви отдала всю себя без остатка опьяневшему от счастья красавцу-смычку, и тот делал с ней всё, на что была способна его молодая, возбуждённая фантазия. А она послушно, как преданная рабыня, исполняла все его безудержные прихоти, предав себя в великую добровольную жертву огромному чувству неиссякаемой любви. В этом, наверное, притягательная сила искусства – в добровольной жертвенности и жертвенной вольности. А когда последний, как бы предсмертный стон скрипичной плоти пронёсся под сводами пещеры да, вырвавшись наружу, растёкся по небесной тверди, истратив все до капельки силы, накопленные безмятежной юностью, когда он обессиленный рухнул с высоты вниз и, скользнув по водной глади озера, успокоился, умолк где-то в глубине его, когда, исчерпавший свою силу смычок, опустошённый внезапно нахлынувшей, неудержимой горячей волной, припал к ногам юной скрипачки и стих, когда ни один звук более не нарушал торжественной тишины, в этот самый миг недавно ещё мертвенно белый, холодный холст заиграл, задышал, ожил под волшебным действием живительных красок.

Нади отложила скрипку и тихо, на цыпочках, чтобы не нарушить торжественности момента, подошла к портрету. Она долго молча смотрела, не отрывая взгляда от полотна, затем, повернувшись ко мне, произнесла: «Я никогда не видела ничего подобного. Ты настоящий, слышишь, взаправдашний художник, Аякко. Теперь я окончательно убеждена, что ты – Аякко, ты тот, которого я ждала». «Ты та, которую я искал. Дивная Нади».

Ничего не говоря, она отошла и стала ходить по комнате, задувая один за другим огоньки, освещавшие пещеру, пока не осталось всего два над изголовьем импровизированного ложа в дальнем углу, на котором она, видимо, часто отдыхала и мечтала в уединении. Затем, она повернулась ко мне и сказала: «Все мои желания исполнились, теперь пусть исполнится твоё, мой Аякко».

Скрипка напряглась всеми своими певучими девичьими струнами в трепетном ожидании прикосновения смычка, безудержного, вездесущего и властного, и в то же время, нежного и пьянящего, как струя молодого виноградного вина. Смычок опустился на девственно чистые, не знавшие ещё ничьего прикосновения струны юной скрипки и сделал первое в своей жизни, робкое, неумелое и чистое в своей неискушённости движение. Струны слегка задрожали, передав вибрацию всему тонкому и хрупкому скрипичному телу, и оно, податливое и послушное каждому, всё более и более смелому и уверенному движению смычка, запело, застонало, заплакало свою самую главную, самую гениальную, жизнеутверждающую песнь Любви. Так, должно быть, рождается новая жизнь, и этому, Слава Богу, не будет, не должно быть конца.

* * *

– Откуда ты всё это знаешь, старик, это она тебе рассказала? Ты её отец? Ты знаешь, где она? Ну, говори же, говори!

– Ты всё ещё слишком глуп, Аякко. Ты всё ещё ничего не понимаешь в жизни. Но скоро, очень скоро, ты всё поймёшь.

– Где она? Веди меня к ней! Я хочу, я должен, непременно должен её увидеть! Ведь она, наверное, думает, что я просто сбежал тогда, переспал с ней, а утром сел в машину и укатил. Это не так, старик, совсем не так. Я искал её всю жизнь, и до той ночи, и после неё, и по сей день.

– Я не её отец?

– Так кто же ты? И где она?

– И ничего она не думает, она давно уже ничего не думает. Она просто ждёт.

– Ну, так веди меня скорее к ней! Чего же мы сидим тут весь день, водку трескаем?!

– Это невозможно.

– Как это, невозможно? Где она?

– Не спеши… успокойся…. Сядь вот и держи шкалик… давай ещё по единой за упокой души рабы Божьей….

– Она умерла? Так это мы её поминаем тут целый день?

– Смотри, какое сегодня звёздное небо. И луна большая… как тогда.

– Да, как тогда… но ты не ответил мне. Что с ней, что с Нади? Где она?

– И деревья в парке, и цветы, и невозмутимая гладь озера, и пещера… всё, как тогда, в ту ночь. Только тебя там нет.

– Я не знаю, не понимаю, как это произошло. Я проснулся назавтра, утром в своей машине, на дороге. Ни чугунных ворот, ни парка, ни дома, ничего подтверждающего реальность вчерашней ночи. Только дождь, к утру уже мелкий, моросящий, противный. Я подумал, что всё мне приснилось. Расстроился, конечно, страшно, но что поделаешь. Я поехал дальше, в Устюг, но на обратном пути опять заехал на это место. Я искал, я двадцать пять лет искал и ничего не находил. Вот только сегодня,… а ты говоришь загадками, не хочешь сказать мне, где Нади, что с ней…