Нецелованный странник. Повести и рассказы

– Да-а. История. Бедный князь. А с мальчонкой-то как? Где он?

– Да Бог его знает, ваше высокоблагородие, сгорел, должно быть…. Кхе…. Только странно это как-то, тел-то не нашли, ни дочки, ни сынишки её, а больше в доме никого не было-с, всю прислугу князь отослал ещё до пожара.

– Так куда же они делись, не сквозь землю же провалились?

– Да нет, конечно, не провалились, но только не нашли их, всё пепелище по угольку перевернули, как в воду канули-с.

* * *

Старик ушёл в темноту ночи, буквально растворился в ней, растаял, так что последнее «Аякко» прозвучало уже из пустоты. Я стоял поражённый всем увиденным и услышанным за прошедший день и не знал, что делать дальше. «Иди в дом», – сказал старик. А где он этот дом, где его искать? Двадцать пять лет поисков ни к чему не привели, и вот так просто: «Иди в дом».

Я повернулся к машине, которую оставил неподалёку, на обочине дороги, и остолбенел. Передо мной возвышалась чёрная громада чугунных кованых ворот, тех самых, как двадцать пять лет назад. Я дотронулся дрожащей рукой до холодной шершавой поверхности и целый рой воспоминаний, даже не воспоминаний, а удивительно реальных, живых ощущений нахлынули на меня, как будто всё происходило не четверть века назад, а живёт, осуществляется прямо сейчас, в настоящее время, заставляя меня действовать, жить в унисон происходящему. Отворив тяжёлую калитку, я вошёл внутрь и направился по прямой, как стрела аллее парка, прямо к большому старому дому. Дубы-стражи провожали меня, салютуя огромными лапами-ветвями, высокие, стройные юноши-тополя в окружении берёз-невест желали удачи в моих поисках, а Луна, полногрудая владычица ночи красавица Луна, сопровождаемая сонмом преданных пажей-звезд, разбрызгивала свой удивительный, сказочный свет вокруг, так что весь парк, насколько я мог охватить его своим взором, сверкал мистическим серебром. Всё было, как тогда, не хватало только её, моей скрипачки, моей Нади.

Я вошёл в дом и тут же узнал его. Весело играл огонь в большом камине гостиной залы, освещая мягкие, уютные кресла, маленький прикаминный столик с непочатой бутылкой виски и двумя высокими бокалами. Откуда-то сверху доносилась музыка, до слёз знакомая, родная скрипичная мелодия. Поднявшись на второй этаж по знакомой лестнице, я прошёл по длинному коридору в направлении открытой настежь двери, из-за которой струился мягкий свет, и пела скрипка. Еле сдерживаясь от нетерпения, я вошёл в комнату и увидел большой, почти в человеческий рост холст с изображенной на нём прекрасной рыжеволосой девушкой, играющей на скрипке. Она была так прекрасна, а изображение настолько живым и реалистичным, что казалось, будто мелодия льётся прямо с её смычка. А может, всё действительно так и было. Боже мой, я не видел этого портрета двадцать пять лет, а он всё ещё свеж, как будто только что вышел из-под моей кисти. Я прикоснулся к шершавой поверхности холста, провёл рукой по её лицу, волосам, плечам, груди…. Слёзы сами собой лились из глаз, растворяя действительность, преломляя её, делая изображение живым, движущимся, дышащим, реанимируя давние события, воскрешая их….

Выйдя в коридор, я закрыл за собой дверь комнаты, музыка на время стихла. В ней не было больше надобности, она звучала в моём сердце. «Дедушка», – услышал я рядом, – почему ты не спишь?». Я оглянулся и увидел мальчика в ночной сорочке, стоящего босиком посреди длинного коридора. Он обращался ко мне: «Дедушка, ты ждёшь папу? Он сейчас приедет? Я увижу его?». Я взял мальчика на руки, отнёс в его маленькую спаленку и уложил в кроватку: «Нет, сынок, я просто закрыл дверь, чтобы ты не простудился от сквозняка. Спи, мой маленький, папа приедет позже, потом, скоро уже, ты обязательно с ним встретишься». Мальчик повернулся на бок, подсунул ладошку под пухленькую розовую щёчку: «Спокойной ночи, деда, ты разбуди меня, когда он приедет», – и засопел. «Спокойной ночи, сынок, спи, он придёт к тебе во сне… вместе с мамой».

Я зашёл ещё в свою комнату, в ту самую, где останавливался в ту ночь двадцать пять лет назад, но сейчас я не собирался спать. Я приготовил постель моему ночному гостю, который должен скоро приехать. Я уже знал это и ждал его, затем вышел на балкон. Огромная, в полнеба Луна, посеребрившая старый волшебный парк, протянула прямо к высокому обрывистому берегу озера светящуюся ковровую дорожку, по которой поднимались двое: юная рыжеволосая красавица со скрипкой в руке и седой сгорбленный годами ожидания старик. Они смотрели друг на друга молодыми влюблёнными глазами, они были счастливы, они вновь обрели друг друга, пронеся через долгие-долгие годы свою любовь. Я невольно позавидовал старику, он уже нашёл, дождался. Сколько ещё ждать мне?

Эх, Аякко, ты ещё так глуп, несмотря на свои пятьдесят лет и седеющие виски. Ты так и не понял, что нет в жизни ни вчера, ни завтра, есть только сегодня. Только сегодня, сейчас можно быть счастливым, можно любить и быть любимым. Вчера – бесконечные поиски, завтра – утомительные ожидания. Всё ради одного только Сегодня, которое никогда не заканчивается, которое всегда и везде, которое и есть Вечность. Старик это понял, поймёшь и ты. А пока – просторная гостиная зала, мягкие, уютные кресла, согретые нежным теплом камина, непочатая бутылка виски. Наступает Сегодня. Сейчас он приедет и постучит в дверь дома, сейчас ты увидишь его, промокшего, замёрзшего, и всё повторится сызнова. Вот он уже стучит в твою дверь, твой Аякко.

Путь мотылька

Прохожий

Жарким летним днём златоглавая столица государства Российского встречала своего нового архипастыря, только-только избранного и поставленного на опустевший православный престол.

А незадолго до этого, глубокой тёмной ночью, когда дневной зной нещадно палящего летнего солнца уже умерил безраздельное влияние на каменный город, и ночная прохлада сначала робко, но постепенно всё более и более обозначила своё присутствие на улицах и площадях, скверах и переулках столицы; когда дневная суета огромного мегаполиса сменилась ночной суетой, бессмысленной и жадной; когда на месте уснувшей для отдыха от трудов праведных Москвы созидающей, поднялась вдруг из самых тёмных и смердящих подвалов человеческой души Москва гулявая, Москва блудливая, обесценивающая всё ценное и оценивающая по сходной цене всё бесценное…

В общем, самой обычной московской ночью по остывающей булыжной брусчатке главной площади столицы от стен храма Казанской иконы Божьей Матери по направлению к Спасским воротам Кремля шёл прохожий с длинным, выше человеческого роста посохом в деснице и ветхой сумой за плечами.

Часы на Спасской башне пробили один раз, когда он остановился вдруг в самом центре площади, пригладил длинную седую бороду свободной левой рукой, перехватил ею посох из правой, снял с головы старую, поношенную скуфью 4 и засунул её за пояс. Наконец, повернувшись лицом к Василию Блаженному, произнёс чуть слышно: «Слава Тебе, Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», – трижды степенно и размашисто перекрестился и поклонился до земли.

4

Скуфья, скуфия (от греч. , «чаша») – повседневный головной убор православных духовных лиц всех степеней и званий. Представляет собой небольшую круглую чёрную, мягко складывающуюся шапочку; складки надетой скуфьи образуют вокруг головы знамение креста.

– Стареет Москва. Однако, словно доброе вино, с годами только крепчает, – сказал прохожий, возвращая скуфью на прежнее место, и ещё раз приглаживая длинную седую бороду. – Ничто тебе нипочём. Ни звёзды антихристовы не умаляют красоты твоея, ни капище бесовское подле кремлёвской стены, так в велелепоте своей и склонишь главу пред лукавым. Пред татарином поганым да пред немчином латинянским устояла, а светильнику семиглавому, что из твоего же злата выкован, поклонишься, как послушная овца.

– Это кто же поганый? Какая овца? Перед каким таким светильником? А ну-ка предъяви документы, старик, – подошедший бугай в милицейской форме и с «калашниковым» через плечо цепким, как щупальца осьминога взглядом осматривал прохожего. – Прапорщик Малютин, патрульно-постовая служба. Документики предъявите.

Старик будто не слышал слов тех, будто не к нему обращался прапорщик. Он любовался Покровским собором. А ведь и есть чем полюбоваться, ни одна столица мира не имеет в себе подобного чуда. Лёгкое небесное облако, будто царь-птица могучим размахом своего крыла прикрывавшее полную луну, вдруг переместилось в сторону, предоставляя яркому свету беспрепятственно проливаться серебряным дождём на каменные стены и маковки. Неповторимые краски собора заиграли новой свежестью, будто не четыре с лишним столетия уж, а только-только лёгкая рука зодчего нанесла их причудливым, невиданным доселе узором. Внезапный лёгкий порыв ветра дунул с востока, подхватил невесомые страницы древней книги-истории, погнал их, листая в сторону противоположную времени, обращая в бытие небытие, омолаживая древние камни и колор. Симфония красок запела, заиграла над площадью. И не портили, не оттеняли красоты ея ни грязные, смердящие торговые ряды, густо облепившие собой старинную площадь, ни лобное место с окровавленной плахой и страшными орудиями казни вблизи собора, ни ряд виселиц вдоль всего Китай-города, ни почерневшие от дневного палящего солнца головы государевых преступников, отделённые от поруганных тел и водружённые на кольях для осмотрения зевакам да на страх и в назидание будущим мученикам. Даже стаи чёрных ворон, слетевшиеся сюда со всей округи полакомиться мертвечинкой среди ночной прохлады и тишины, не разбавляли своим траурным безцветием яркую палитру красок, а только взрывали ночное безмолвие пронзительным картавым карканьем.

– Эй, старик, ты что оглох? Или я не к тебе обращаюсь? Ты кто таков будешь, откудова и зачем пожаловал?

– Что тебе до меня, служивый? – прохожий ещё раз перекрестился, вернул посох в десницу и только тогда повернулся к вопрошавшему его опричнику. – Не старайся и рвением излишним не растрачивай силы своей – не будет тебе за голову мою награды. Веди к Государю, он ожидает меня.

И, сказав так, продолжил свой путь к Фроловским 5 воротам Кремля.

5

Фроловские ворота – ворота Фроловской башни – самой главной из 20 кремлёвских башен, называемой так до середины XVII века. Над этими воротами со стороны Красной площади с начала XVI века размещался образ Спаса Смоленского, а со стороны Кремля начиная с середины XVII века – образ Спаса Нерукотворного. В 1658 году Царь Алексей Михайлович издал указ переименовать Фроловские ворота в Спасские, а вместе с тем сменила название и башня.