Нечистая сила и народные праздники

И жеребьи закладывали: Кому наперед зверю достануться На съедение, на смертное потребление?

Даже в выборе жениха и невесты предки наши руководились жребием, как это можно заключать из следующего выражения «Слова о полку…»: «Врже Всеслав жребий о девицю себе любу».

В торговом договоре Новгорода с немцами и готландцами (XIII столетия) постановлено, чтобы тяжбы между русскими и ганзейскими гостями, при недостатке судебных доказательств и противоречии свидетелей, решались жребием. В Судебник Ивана Грозного занесено следующее узаконение, подтвержденное потом и в Уложении (XIV, 4): если между русским и чужеземцем возникнет дело, которое не иначе может быть решено как разве присягою, то целовать крест предоставляется той стороне, чей вынется жребий. Англичанин Лэн описал нам самый обряд вынимания жребия: два восковых шарика с именами спорящих клались в шапку, и кто-нибудь из посторонних доставал один шарик голою правою рукою; чье имя вынималось, тот давал клятву и выигрывал дело. Из уставной грамоты шуянам 1606 года видно, что и в том случае, когда оба противника были люди русские, право целовать крест определялось жребием. Тем же способом решали в XVI столетии вопрос: кому из тяжущихся о поземельном владении должно предоставить право идти с образом на голове и указывать межу. По Уложению иск не свыше рубля решался жребием, а больше рубля – присягою. Выбор духовного владыки совершался в старину по жребию: имена кандидатов писались на отдельных листках и, запечатанные, полагались – в Новгороде на престоле у святой Софии, а в Москве – перед иконою Владимирской Богоматери в Успенском соборе; после молебствия выносили один сверток, распечатывали и объявляли народу избранного. Наказывать десятого по жребию, в случае каких-либо общественных смут, долго удерживалось наряду с другими судебно-административными мерами. Но еще долговечнее жребий в обычаях поселян, которые выражаются о нем пословицами: «Жеребий – Божий суд», «Жеребий – святое дело», «Жеребий сыщет», «От жеребья не уйдешь!» Доныне в деревнях и селах большая часть спорных дел и очередных обязанностей решается жребием. При дележе имущества и выборе рекрута крестьяне всего охотнее полагаются на этот бесстрастный, независимый от человеческого произвола суд. В Нижегородской губ. при разверстке поземельных участков бросают жеребьи; в Ярославской и других губ., когда умрет отец и не оставит после себя никакого распоряжения, два сына его (что называется «ровный бой») берут каждый свою часть по жребию. Метанье жеребьевых знаков в некоторых местностях заменяется обыкновением конаться, и слово это в Рязанской губ. употребляется в смысле «бросать жребий». Следуя завету старины, русский человек – когда наступят Рождественские Святки – силится разгадать: что присудила ему на будущий год могучая Судьба? С этою целью совершается обряд гадания. У болгар, накануне Нового года, девицы выносят на площадь котел, наполненный водою, опускают в него кольца, браслеты, ожерелья и все это отдают на сохранение так называемой царице солнца. Царицею назначается обыкновенно девушка не старше шестнадцати лет, с русою косою и голубыми глазами. На другой день сельская молодежь отправляется к ее дому, с музыкой и песнями; царица подымает котел и выходит навстречу, красуясь длинными, распущенными по плечам волосами; подруги убирают ее цветами, надевают ей на голову венец и красное покрывало, и затем все вместе идут на площадь. Там приступают к гаданию; хор поет предвещания, а царица вынимает из котла одну за другою погруженные в него вещи. Чья вещь будет вынута, тому и вещает провозглашенная песня его грядущую судьбу: «Кому вынется, тому сбудется – не минуется!» Царица солнца представляет в этом обряде деву-судицу, а кольца, браслеты и ожерелья заменяют собою жребии гадающих.

Литовский Прамжинас (= божие предопределение, судьба) почитался высочайшим из богов; его судом содержится Вселенная; от его ударов дрожит мать-земля, как от небесных громов Перкуна; он посылает Всемирный потоп (= весенние разливы) и потом создает на земле новую жизнь и новое поколение людей, заставляя спасенную им чету прыгать через камни. Тот же миф о происхождении людского племени греки связывали с Гермесом, а славяне, как свидетельствует старинный памятник, – с Родом: «Сидя на воздуси, Род мечет на землю груды – и в том рождаются дети». Из этих сближений позволительно заключать, что первоначально под именем Рода разумелось божество, заправляющее весенними грозами, оплодотворяющее землю семенем дождя и созидающее мировую жизнь. Белый свет, по выражению стиха о Голубиной книге, зачался от суда Божия. Выше мы видели, что бог-громовник, как мифический кузнец, кует людям брачные узы и назначает, кому на ком жениться; как повелитель волков («волчий пастырь»), он определяет, какие именно люди должны умереть от зубов этого хищного зверя, и приговоры его так же неотвратимы, как и приговоры рожаниц; волки следуют за ним, подобно тому как следуют они за Одином и валькириями. В древних рукописях рай и ад (= те загробные области, где обитают души предков) обозначаются словами «по-рода» и «родь-ство»: «А уже убогых не миловати, и родьство обештано е(сть) и огнь негашжштии и с бесы мучение». Это наводит нас на мысль, что с Родом могло соединяться представление о владыке усопших предков (ср. с преданием о ведаическом Ариаме); что, царствуя в воздушных сферах, он, с одной стороны, посылал на землю младенческие души (= порождал детей), а с другой, наравне с скандинавским Одином и греческим Гермесом, препровождал души усопших в страну бессмертия. В паремейнике 1271 года слово «Род» употреблено при переводе еврейского «гад» (fortuna, ????, бог счастия): «Готовяще Родоу трапез». В древлеславянском переводе хроник Малалы и Амартола греч. ?????????, означающее судьбу, объясняется словом «рождение»: «Имармению же сделавший прелесть некоую, глаголемую рождение, ее же разве ничесож пострадати, ли творити могоуще комоу-любо, знаменословять, и в таковоую прелесть и нечестие впадають; мнев бо некыи, яко разве рождения – кроме Имармении никто ж ни створити, ни пострадати власть имать». Заметим, что и греки со словом ??????? соединяли понятие судьбы: так, у Иоанна Златоуста, чаще других возражавшего против фатализма, читаем: «?? ????, ? ???????» = в старинном переводе: «аще Бог есть, несть рождения»; «?? ???????, ?’?????, ?? ?? ?????, ? ???????» = «аще рождение – то не закон, аще закон – то не рождение». Тот же смысл средневековые латинские и немецкие памятники придают речениям: genesis, genitura, nascentia, gaburt, giburt, gaburdia. В одном из поучительных сочинений VII века записано: «Nullus sibi proponat fatum vel fortunam aut genesin, quod vulgo nascentia dicitur ut dicat: qualem nascentia attulit, taliter еrit». Хотя в старинных переводах слово «рождение» и есть, по-видимому, не более как буквальная передача греческого ???????; но это еще не доказывает, чтобы переводчики употребляли его машинально, бессознательно и чтобы само по себе оно не имело никакой связи с понятием о всесильном роке. Наоборот, надо думать, что и переводчики, и их современники очень хорошо понимали, против какого «рождения» были направлены протесты проповедников; можно ли сомневаться в этом, если девы судьбы назывались у славян рожаницами, если и доныне народ русский выражается пословицей: «От роду (= от судьбы) не в воду!» Во всех памятниках, свидетельствующих о поклонении Роду и рожаницам, имя первого постоянно встречается в единственном числе. Очевидно, что рожаницы и Род стоят в таком же отношении друг к другу, как парки и Fatum, мойры и ?????? или ?????????, норны и Orlog, тогда как рожаницы заведовали участью отдельных людей (каждому, при его появлении на свет божий, давалась своя рожаница), Род олицетворял собою общее понятие о судьбе как о божественной силе, все производящей и всем правящей в мире.

Но творческая деятельность природы возбуждается не одним дожденосным Перуном; она не менее зависит и от ясных, согревающих лучей солнца. Для наших предков солнце было божество рождающее = дарующее земле урожаи и наделяющее смертных изобилием, богатством, а следовательно, и счастием. Санскр. bhaga употреблялось как одно из названий этого светила; у славян «солнце» – синоним счастия, на что указывают следующие выражения: «Взойдет солнышко и на наш двор!», «Померкло мне солнце!», «Закатилось мое счастие!». Как всевидящее око, озирающее небо и землю, Солнце знает все явное и сокровенное, что только совершается в мире. От его взоров ничто не может утаиться! Свет и зрение – обычные метафоры знания, мудрости, а мрак и слепота – невежества, отсутствия всяких сведений [266] . В гимнах Ригведы Солнце называется всеведущим. Оно представитель высочайшей правды, всегда открытой и «ясной, как божий свет», противник и каратель «темной» лжи, и тот, кто обманывает (морочит) других, грешит именно против этого всеведущего божества. В силу этих воззрений с ним необходимо сочеталась идея праведного суда Божия. В любопытной чешской сказке юный герой отправляется за разрешением загадочных вопросов к Солнцу, тогда как по сербскому преданию он с тою же целию идет к Судьбе. Солнце названо в этой сказке златовласым дедом-Всеведом, а в матери ему дана пряха-судица, которая вечером принимает его на западе и успокаивает на своих коленах; поутру Солнце пробуждается ото сна, прощается с матерью и вылетает восточным окном на дневное странствование. О значении Солнцевой матери сказано было выше: это, во-первых, – облачная, дожденосная жена, из темных недр которой нарождается Солнце весною, и, во-вторых, богиня Зоря, которая каждое утро выводит его из мрака ночи, или, выражаясь поэтически, каждое утро рождает светозарного сына и расстилает для него по небесному своду золотисто-розовую пелену. Зоря также представлялась пряхою, как и девы судьбы; по указанию немецких причитаний, одна из этих дев отпирает небо и выводит из-за темных затворов ясное солнце. На Руси уцелела старинная поговорка: «Дожидайся Солнцевой матери Божья суда!» Солнцева мать упоминается во многих сказках, и везде о ней говорится как о вещей пряхе: она дает странствующим героям мудрые советы и на золотой прялке прядет золотую кудель [267] .

266

Мы говорим: «про-свещение», свет знания (правды, истины), мрак невежества, прозорливость, ясновидение, умственная слепота, дальновидный или темный человек.

267

По мнению г. Потебни, в чешской сказке о деде-Всеведе спутаны два различных предания; под именем деда-Всеведа скрывается дракон, а чтo сказка называет его солнцем – это не более как ошибка рассказчика. Мы не можем согласиться с этим мнением. Правда, что те же самые подробности, какие встречаем в сказке о деде-Всеведе, повторяются и во множестве других сказок, где герой отправляется за разрешением трудных вопросов к царю-змею, дракону, горному великану и даже черту, но это только доказывает, что один и тот же миф мог варьироваться различно. На сказочного героя возлагается обязанность узнать: отчего высох источник живой воды? отчего яблоня не дает моложавых плодов? кем похищена прекрасная царевна или как излечить ее от тяжкой болезни? и куда затерялся ее золотой ключ? Вопросы эти живописуют зимнее состояние природы, когда иссякает живая вода дождей, когда в небесных рощах перестают зреть моложавые яблоки, когда богиня летнего плодородия попадает во власть демонов и теряет свой ключ-молнию. Но увядание и возрождение мировой жизни условливаются деятельностью богов и демонов, и потому с вопросами о конце зимы и начале лета народная фантазия с равным правом могла обращаться и к царю-змею (Вритре) как похитителю прекрасной богини, живой воды и моложавых яблок, и к Солнцу как владыке пресветлого рая и, наконец, к Судьбе как представительнице суда Божьего, которым зиждется и управляется вся Вселенная. Затем остается одна черта в сказке о деде-Всеведе, которую, кажется, следует признать заимствованною из преданий о драконе и перенесенною на Солнце: это вырывание золотых волос из головы деда-Всеведа. Заметим, что странствование к Солнцу за разрешением различных вопросов вовсе не составляет исключительной принадлежности сказки о деде-Всеведе, а напротив, есть один из обычных мотивов народного эпоса.

Впоследствии, когда нравственные представления стали брать перевес над религиозным натурализмом, идея судьбы отрешилась от стихийных богов, строителей мировой жизни, и обособилась в отдельное, самостоятельное божество. В Малороссии сохранилось такое предание: шел крестьянин по лесу и заблудился. Наступила ночь, вдали заблестел приветливый огонек; крестьянин поспешил на его свет, набрел на ветхую избушку и попросился ночевать. Его приняла бедная старушка и на вопрос гостя: «Кто ты?» – назвалась Судьбою. Еще крестьянин не успел заснуть, как кто-то постучался в окно. «Что?» – спросила Судьба. «Столько-то родилось мальчиков и столько-то девочек, – отвечал неведомый голос, – какая их судьба?» – «Та же, что у меня сегодня!» За окном послышался вздох. Наутро проснулся крестьянин не в бедной избушке, а в богатых палатах: всюду роскошь и золото! И остался он у Судьбы еще на одни сутки. Ночью повторилась прежняя сцена: кто-то постучался в окно и сказал: «Столько-то родилось мальчиков и девочек; какая их судьба?» – «Та же, – раздалось в ответ, – что у меня сегодня!» Судьба жила попеременно – один день как нищая, а другой как богачка, обладающая несметными сокровищами; кто в какой день родится, таково его и счастие. Возвратясь домой, крестьянин нашел, что жена родила ему двух сыновей: одного – в бесталанный день, а другого – в счастливый. Вся жизнь близнецов послужила оправданием той судьбы, которая каждому из них была определена при рождении. Не менее интересна малорусская сказка о двух Долях. Жили два брата – младший в довольстве и счастии, а старший в бедности. Настало лето. Старший брат нанялся у младшего жать хлеб. Раз приходит он в поле и видит: женщина в нищенском рубище ходит между копнами, выдергивает самые крупные колосья из снопов, полученных старшим братом за работу, и втыкает их в снопы младшего. «Кто ты?» – спросил бедняк. «Я Доля твоего брата; он спит, а моя обязанность денно и нощно трудиться на него, как на своего господина, с самого рождения его до смерти я ему верная слуга: берегу его от опасностей, лелею его детей, окропляю его поля и огород росою, гоню ему рыбу в бредень, рои пчел – в улья, охраняю от хищного зверя и холю его скотину, привожу к нему купцов, набиваю цену на его товар и дарю его семью здоровьем. Твоя же Доля – белоручка – думает только о песнях и нарядах, и потому ты беден». Великорусская редакция этой сказки такова: разделились двое братьев и стали жить особо. У старшего брата что ни год – то дети рожаются, а хозяйство все плоше да хуже идет; до того дошло, что совсем разорился – и детям не рад! Пришел бедный к младшему, богатому брату: «Одолжи, – просит, – хоть на один день лошади; пахать не на чем!» Тот позволил: «Возьми на один день, да смотри – не замучь!» Бедный отправился в поле, а там неведомо какие люди на братниных лошадях землю пашут. «Стой! – закричал он, – сказывайте, что вы за люди?» – «А разве не видишь, – отозвался один из пахарей, – что я Счастье твоего брата; он пьет-гуляет, ничего не знает, а мы на него работаем». – «Куда же мое Счастье девалось?» – «А твое Счастье вон под кустом, в красной рубашке, лежит; ни днем, ни ночью ничего не делает, только спит!» – «Ладно, – думает мужик, – дай-ка я доберусь до него!» Пошел, вырезал толстую палку, подкрался к своему Счастию и вытянул его по боку изо всей силы [268] . Счастье проснулось и спрашивает: «Что ты дерешься?» – «Еще не так прибью! Люди добрые землю пашут, а ты без просыпу спишь!» – «А ты небось хочешь, чтоб я на тебя пахал? И не думай!» – «Что ж, все будешь под кустом лежать? Ведь эдак мне умирать с голоду придется!» – «А ты коли хочешь, чтоб я тебе помочь делал, так брось крестьянское дело да займись торговлею. Я к вашей работе совсем непривычен, а купеческие дела всякие знаю». – «Займись торговлею!.. Мне есть нечего, а не то что в торг пускаться». – «Ну хоть сними со своей бабы старый сарафан да продай; на те деньги купи новый – и тот продай! А уж я стану тебе помогать, ни на шаг прочь не отойду!» Послушался мужик и вскоре разбогател от счастливого торгу. Жалуясь на бедность, поселяне говорят: «Плаче твоя доля!», «Эко счастье – на мосту с чашкой!» или «Моя-то доля с чашкой в поле!» (т. е. мой удел собирать милостину). Про счастье выражаются, что оно «як трясця: кого схоче, на того й нападе» [269] . Когда невеста собирается под венец, она с тревогой задумывается о той судьбе, какая ожидает ее замужем.

268

Вариант: Жили-были два брата рыбака – один богатый, другой бедный. У богатого завсегда все верши рыбой полны, а бедному коли попадется две-три плотички – и то слава Богу! «Что за чудо! Уж не ворует ли кто мою рыбу?» – подумал он, взял плеть и пошел ночью на реку. Послышался плеск по воде; глядь – кто-то в братнину сеть рыбу загоняет. «Ты кто?» – спрашивает рыбак. «Я Доля твоего брата, гоню ему рыбу». – «А где ж моя Доля?» – «Твоя Доля – ленивая, вверх брюхом на камне лежит, песни поет да в гусли играет; оттого ты и беден». Рыбак бросился к камню и давай стегать свою Долю плетью…

269

Или: «счастье что лихорадка – к кому привяжется».

Дзевочка к вянцу едзя, Яё Доля спатыкая [270] ; Она с Доляй размовляя:

«Доля моя, Доля! коли ты добрая – садись со мной на воз; коли ты якая – уплыви с водою». В песнях малороссийских часто слышатся горькие жалобы на несчастную Долю и ее безотвязность:

a) Ой бодай ты, моя Доля, на дне моря утонула, Як ты мою головоньку в неволю втопыла! b) Породыла мене маты у святу недилю, Дала мини гирьку Долю – ничого не вдию. Ой пиду я до сусида воза позычаты, Та повезу гирьку Долю на торг продаваты; Люды знают гирьку Долю, нейдуть купуваты, Тай не хочуть купуваты, не хочуть пытаты. Повезу я гирьку Долю з’ торгу та до дому: Тай ударю гирьку Долю з’ воза та до дому: «От тут тоби, моя Доля, от тут пропадаты, Що не вмила, не хотила мене шануваты!» с) Породыла мене маты в несчастну годину, Дала мини злую (лиху) Долю; де ж ejи подину? – Да пиди соби, Доле, пиди, несчастная! пиди утопися, А за мною, да за молодою, да не волочися. «Хочь я пиду, молода дивчино, пиду утоплюся, А як вийдешь рано води брати – я за тебе учеплюся».

270

Встречает.

Далее девица заклинает злую Долю заблудиться в лесу или сгинуть в поле, но та отвечает: что в этом! пойдешь ли ты в лес калину ломать или станешь жать в поле – «Я за тебе учеплюся!» В другой песне мать на жалобы несчастной дочери замечает ей: «Така тоби, доню, Доля судилася». Замечательна по силе мысли записанная мною песня, в которой бесталанный молодец вызывает свою Долю помериться с ним в поле:

Ой шов казак с дому, Та-й с дому до Дону, Та-й сив над водою; Сивши над водою, Проклинав Долю: «Ой, Доля-ж, ты Доля, Доля моя злая! Чом ты не такая, Як Доля чужая? Ой, коли б ты, Доля, Та вышла бы в поле; Тогда б ты сгадала – Кого забижала!»

Доля употребляется в народной речи иногда в смысле положительно счастливой судьбы, а с отрицанием «не» (недоля) в смысле судьбы несчастливой, печальной: «Где нет доли, – по пословице, – тут и счастье не велико»; «Не то сирота, що роду не мае, а то сирота, що доли (счастья) не мае»; «Дитинка спить, а доля jии росте»; «Лежень лежить, а Бог для него долю держить» или «Лежухови Бог долю дае»; «Без доли хочь (выйди замуж) за пана – и пан скрутицця», а «Як моя добра доля, то-й пьяница поправицця» [271] , «Як твоя, доню, доля – то накупить чоловик (муж) поля, а як бездилля (бездолье), то продасть и подвирря»; «Своей недоли и конем не объjидеш». Недоля нередко заменяется выражениями: беда, лихо, напасть, горе и нужда. В народных пословицах, песнях и сказках Беда выступает как бы некий демон, как существо живое, самодействующее. Она странствует по белому свету, ищет людей, обреченных несчастию, идет к ним навстречу, гонится за ними: «Беда (горе) ходит не по лесу, а по людям», «Бида не спить, а по людям ходить», «Напасть (лихо) не по дереву ходить, а по тих людях», «Где беда ни шаталась, а к нам пришатилась», «Где беда ни голодала, а к нам на пирушку», «Пришла беда – растворяй ворота!», «Дома ль хозяин? Беда пришла», «Не кличь биди до себе, сама прийде до тебе», «Лиха не шукай – воно само тебе найде», «Де ти, лихо, ходило? – Тебе, пане, шукало!» [272] ; серб. «Нашла га бида на суву путу», «Лихо споткало» (ср.: «Щастя споткало» = встретило, «Щастя переходя живе» = сегодня гостит у одного, завтра у другого), «Вид биди не втикти», «Ты от беды, а беда впереди» (вариант: «А беда в очи!»). Неутомимая в преследовании, она настигает, схватывает человека, цепляется за него и, подобно злобному эльфу, садится ему на плечи, бьет, давит и мучит свою жертву: «Лихо его не берець!», «Лихо не возмець, коли Бог не даець», «Кого бида учепицця, того тримаецця [273] и руками, и ногами», «Нужда б тя побила!», «Побила б тебе лиха Ягодина!», пол. «Zeby go licho ciezkie porwalo», «Niech cie bieda wezmie», серб. «Тако ми се туга на срце не савила!» Несчастливец жалуется:

271

Вариант: «Як вродилась щасниця, так поправицця и пьяниця».

272

Сказка повествует о человеке, который искал Лиха, и оно предстало ему в образе одноглазого великана.

273

Держится.

Чому-ж мени горилка не пьетця? Коло мого серденька як гадина вьетця. – Ой, тож не гадина, то лиха година Коло твого серденька соби гниздо звила.

Лихая, горькая, недобрая Доля, по выражению народных песен, рождается вместе с человеком, шаг за шагом следует за ним в продолжение всей жизни и провожает его в самую могилу:

a) Ой пиду ж я, пиду, да с сего края пиду, Ой покыну я да у сим краи Биду; Ой оглянусь я за крутою горою – Аж иде Бида следочком за мною… «Ой, чего ж ты, Бида, за мною вчепылася?» «Я з’ тобою, безталанный, з’ тобою родылася». «Ой, чего ж ты, Бида, за мною ввязалася?» «Я з’ тобою, безталанный, з’ тобою венчалася». b) Ой ты, Горе мое, Горе серое, Лычком связанное, подпоясанное! Ужь и где ты, Горе, ни моталося – На меня, бедную, навязалося… Ужь я от Горя во чисто поле; Оглянусь я назад – Горе за мной идет, За мной идет, вослед грозит: «Ужь я выжну-повыжну все чисто поле, А сыщу я, найду тебя горькую!» Я от Горя во темны леса, Оглянусь я назад – Горе за мной идет, За мной идет, вослед грозит «Порублю я посеку все темны леса, А найду я тебя горемычную!» Ужь я от Горя к гробовой доске, Оглянусь я назад – Горе за мной идет, С топорешечком, со лопаточкой. с) Не отростить дерева суховерхаго, Не откормить коня сухопараго… Аё Горе, Горе-Гореваньице! А и лыком Горе подпоясалось, Мочалами ноги изопутаны. А я от Горя в темны леса – А Горе прежде в лес зашел; А я от Горя в почестней пир – А Горе зашел, впереди сидит; А я от Горя на царев кабак – А Горе встречает, уж пиво тащит Как я наг-то стал – насмеялся он.

Замечательны обороты: «Горе зашел», «Горе насмеялся»; из них очевидно, что (несмотря на средний грамматический род слова) горе в воззрениях народа доселе не утратило характера одушевленного, демонического существа.

d) Обувалося Горе в лапти, одевалося в рогозиночки, опоясывалось лыками, приставало к добру молодцу.

Видит молодец: от Горя деться некуды! Молодец ведь от Горя во чисто поле, Во чисто поле серым заюшком, А за ним Горе вслед идет, Вслед идет, тенета несет, Тенета несет все шелковыя: «Ужь ты стой, не ушел, добрый молодец!» Молодец ведь от Горя во быстру реку, Во быстру реку рыбой-щукою, А за ним Горе вслед идет, Вслед идет, невода несет, Невода несет все шелковыя: «Ужь ты стой, не ушел, добрый молодец!» Молодец ведь от Горя во огнёвушку [274] , В огнёвушку, да в постелюшку –

274

В горячку.

а Горе в ногах сидит. Видит молодец – некуда от Горя спрятаться, как разве в тесовый гроб да в могилушку, а Горе и тут с лопатою:

«Ужь ты стой, не ушел, добрый молодец!» Загребло Горе во могилушку, Во могилушку, во матушку сыру землю.

В таких прекрасных поэтических образах, достойных великого художника, представляется народной фантазии горе. Оно доводит бесталанного молодца до кабака и злобно насмехается над его наготою; оно ловит его в расставленные сети и тенета; выживает его с белого света и, являясь с топором и лопатою, сколачивает ему гроб и роет могильную яму. Как третья недобрая парка, разрывающая нить жизни, Горе отождествляется с богинею смерти; эта последняя также охотится за живущими в мире, опутывает их своими сетями и роет заступом свежие могилы. Сказочным героям удавалось обманывать Смерть и томить ее в тесном заключении; то же предание прилагается и к Горю. В одной деревне жили два мужика, два родные брата: один – бедный, другой – богатый. Богач переехал в город, выстроил себе большой дом и записался в купцы; не то выпало на долю бедного: иной раз нет ни куска хлеба, а ребятишки – мал мала меньше – плачут, есть просят. С утра до вечера бьется мужик как рыба об лед, а все ничего нет. Пошел к богатому попросить хлеба. Тот заставил его проработать целую неделю и дал за то одну ковригу. «И за то спасибо!» – сказал бедный и хотел было домой идти. «Постой! Приходи-ка завтра ко мне в гости – на имянины, и жену приводи». – «Эх, братец! куда мне? К тебе придут купцы в сапогах, в шубах, а я в лаптях да в худеньком зипунишке хожу». – «Ничего, приходи! И тебе будет место». Наутро пришел бедный брат с женою к богатому; поздравили и уселись на лавку. За столом уж много именитых гостей сидело; всех их угощает хозяин на славу, а про бедного брата с его женой и думать забыл – ничем их не потчует. Кончился обед; гости поехали домой пьяные, веселые – шумят, песни поют; а бедный идет назад с пустым брюхом. «Давай-ка, – говорит жене, – и мы запоем песню!» – «Эх ты, дурак! Люди поют оттого, что сладко поели да много выпили; а ты с чего?» – «Ну все-таки у брата на имянинах был; как запою, всякий подумает, что и меня угостили». – «Пой, коли хочешь, а я не стану!» Мужик затянул песню, и послышались ему два голоса; он перестал и спрашивает жену: «Это ты мне подсобляла петь тоненьким голоском?» – «И не думала!» – «Так кто же» – «Не знаю! – сказала баба, – а ну запой – я послушаю». Он опять за песню; поет-то один, а слышно два голоса; остановился и спрашивает: «Это ты, Горе, мне петь подсобляешь?» Горе отозвалось: «Да, хозяин! Это я». Пришел мужик домой, а Горе зовет его в кабак. «Денег нет!» – отвечал бедняк. «Ох ты, мужичок! На что тебе деньги? Вишь, на тебе полушубок надет, а на что он? Скоро лето будет, все равно носить не станешь! Пойдем в кабак, да полушубок по боку…» Мужик и Горе пошли в кабак и пропили полушубок. На другой день Горе заохало (с похмелья-то голова болит!) и зовет хозяина винца испить. «Денег нет!» – отвечает мужик. «Да на что нам деньги? Возьми сани да телегу – с нас и довольно!» Нечего делать, не отбиться мужику от Горя; взял он сани и телегу, потащил в кабак и пропил вдвоем со своим неотвязным товарищем. Наутро Горе еще больше заохало – зовет мужика опохмелиться; мужик пропил соху и борону… Месяца не прошло, как он все спустил; даже избу свою соседу заложил, а деньги в кабак снес. Горе опять пристает к нему: «Пойдем да пойдем в кабак!» – «Нет, Горе! Воля твоя, а больше тащить нечего». – «Как нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно». Мужик взял сарафан, пропил – и думает: «Вот когда чист! Ни кола ни двора, ни на себе, ни на жене!» [275] Поутру проснулось Горе; видит, что с мужика нечего больше взять, и говорит: «Хозяин!» – «Что, Горе?» – «Ступай к соседу, попроси пару волов с телегою». Привел мужик пару волов, сел вместе с Горем на телегу, и поехали в чистое поле. «Хозяин! – спрашивает Горе. – Знаешь ли ты на этом поле большой камень?» – «Как не знать!» – «А когда знаешь, поезжай прямо к нему». Приехали. Горе велит мужику поднимать камень; мужик подымает, Горе пособляет; вот подняли, а под камнем яма – полна золотом насыпана. «Ну, что глядишь? – сказывает Горе мужику, – таскай скорее в телегу». Мужик принялся за работу, все из ямы повыбрал и говорит: «Посмотри-ко, Горе, никак там еще деньги остались?» Горе наклонилось: «Где? Я что-то не вижу!» – «Да вон в углу светятся! Полезай в яму, так увидишь». Горе полезло в яму; только что опустилось туда, а мужик и накрыл его камнем. «Вот эдак-то лучше будет! – сказал мужик. – Не то коли взять тебя с собою, так ты, Горе горемычное, хоть нескоро, а все же пропьешь и эти деньги!» Воротился мужик на деревню, купил лесу, выстроил большие хоромы и зажил вдвое богаче своего брата. Случилось позвать ему брата на именины; уподчивал его и медами, и винами. Спрашивает тот, откуда ему досталось такое добро? Мужик рассказал все по чистой совести. Завистно стало богатому: дай, думает, поеду в чистое поле, подыму камень да выпущу Горе; пусть оно дотла разорит брата! Погнал в поле, своротил камень в сторону и только нагнулся посмотреть в яму, а уж Горе выскочило и уселось ему на шею: «А, – кричит, – ты хотел меня уморить! Теперь от тебя ни за что не отстану». – «Это мой брат засадил тебя, а я пришел тебя выпустить!» – «Нет, врешь! Раз обманул, в другой не проведешь!» Крепко насело Горе богатому купцу на шею; привез он его домой, и с той поры пошло у него все хозяйство вкривь да вкось. Горе уж с утра за свое принимается, кажной день зовет опохмелиться; много добра в кабак ушло! [276] В основе сообщенных нами преданий кроется мысль, что Доля и Недоля – не просто олицетворения отвлеченных понятий, не имеющих объективного бытия, а напротив – живые мифические лица, тождественные девам судьбы (рожаницам). До сих пор необразованному люду еще мало доступно понятие о счастии и несчастии как о необходимом последствии тех обстоятельств, в какие ставят человека борьба житейских интересов и его собственные наклонности: предприимчивость, ловкость, догадливость, трудолюбие или апатия, нерасчетливость, лень и т. д. Как болезненные припадки и страдания заставляют простолюдина предполагать удары, наносимые ему демоном; так точно счастие и несчастие, по народному убеждению, обусловливаются добрыми или недобрыми действиями сверхъестественных существ. Доля и Недоля действуют по собственным расчетам, независимо от воли и намерений человека, которому они принадлежат: счастливый вовсе не работает – и живет в довольстве, потому что за него трудится его Доля: «Твоя Доля тоби робе», «Ой я б Бога молила, щоб моему миленькому Доленька служила», «Чом ему не пить, коли его Доля не спить!» (т. е. неусыпно заботится о его хозяйстве). Когда Доля покидает своего клиента, перестает на него работать – он впадает в нищету. Несчастный страдает, испытывает всевозможные лишения, потому что Доля его предается сну, праздности или гульбе, бражничает, веселится и не хочет знать никакого труда. Наоборот, деятельность Недоли постоянно направлена во вред человеку; пока она бодрствует – беда следует за бедою, и только тогда становится легче бесталанному, когда засыпает его Недоля: «Коли спит Лихо, не буди-ж его», пол. «Nie budz Licha, kiedy Licho spi», «Niech spi Licho!»

275

Ср. с малорусскою песнею:

Пиду я, сяду в зеленых конопельках, Аж иде до мене Доля – вже трошкы-й пьяненька. «Де ж ты, Доле, була, що-й мене забула?» «Ой я в людях була, горилочку пыла…» Пиду-ж я, сяду в зеленим садочку, Аж иде моя Доля – пропыла й сорочку! «Була, каже, в шиночку, пыла горилочку, Пропыла й сорочку…»

276

По другому варианту мужику удалось запереть Горе в сундук и зарыть в землю. Богатый из зависти вырыл сундук и выпустил Горе на волю. «Ступай, – говорит, – к брату, разори его до последней нитки!» – «Нет, – отвечает Горе, – я лучше к тебе пристану: ты добрый человек, ты меня на свет выпустил, а тот лиходей в землю упрятал!» Подобный же рассказ записан в Вятской губ.: Богатый брат выстроил новый дом, задумал сделать влазины (новоселье) и позвал к себе в гости и бедного брата с женою. «Куда нам с богатыми знаться!» – говорит бедный жене. «Что ж, – отвечает она, – давай сходим; нам от этого бесчестья не будет». – «Да ведь на влазины надо гостинцы несть, а мы что понесем? Разве занять у кого, да кто нам поверит?» – «А Нужа-то! – сказала баба с горькой усмешкою. – Ужли она выдаст? Ведь мы с нею век в ладу живем». Отвечает Нужда из-за печки: «Возьмите-ка праздничный сарафан да продайте, на те деньги купите окорок и отнесите к брату». Переглянулись мужик с бабою, не знают, что и подумать; посмотрели за печь – никого не видно. «А давно ли ты, Нужа, живешь с нами?» – спросил мужик. «Да с тех самых пор, как ты с братом разделился». – «И привольно тебе со мною?» – «Благодаренье Богу, живу помаленьку!» – «Отчего ж мы тебя никогда не видали?» – «А я живу невидимкою». Мужик продал сарафан, купил окорок и отнес к богатому брату на влазины… На обратном пути он случайно набрел на клад; забрал золото, пришел домой и спрашивает жену: «Ты где спать ляжешь?» – «Я в печь залезу». – «А ты, Нужа, где уляжешься?» – «В корчаге, что на печи стоит». Выждавши время, мужик спрашивает: «Баба, ты спишь?» – «Нет еще!» – «А ты, Нужа?» Та и голосу не подает – заснула. Мужик взял последний женин сарафан, завязал корчагу и забросил ее, вместе с Нуждою, в прорубь…

Особенно важны для ученого-исследователя предания о злыднях, соответствующих Горю, Лиху и Недоле сказочного эпоса. Злыднями называются в Малороссии маленькие существа неопределенных образов; где они поселятся, тому дому грозит большое зло: как бы ни было велико богатство хозяина, оно быстро сгинет и вместо довольства наступит страшная нищета. Существует клятва: «Най (нехай) го злидни побъють!» У белорусов сохранилась пословица: «Впросилися злыдни на три дни, а в три годы не выживешь!» Своим крохотным ростом и неугомонным характером они напоминают домовых карликов (злых эльфов, кобольдов, кикимор) и тем самым дают новое свидетельство о древнейшей связи мифических олицетворений судьбы и смерти с духами стихийными, грозовыми. Подобно марам, злыдни, поселяясь в домах, живут невидимками и непременно за печкою; то же рассказывается о Горе, Нужде и Кручине. В белорусских деревнях невеста, покидая отцовский дом, причитывает: «Добрая Доля! Да идзи за мной – с печи пламенем, з’ хаты камином (дымовой трубою)». И мары, и злыдни странствуют по свету и располагаются на житье обществами; точно так же, по свидетельству народных поговорок, «Беда не проходит одна», «Беды вереницами ходят». Как злой кобольд или мар, Горе наседает на спину бедняка; в одной из сказок Горе похваляется, что нет такой щели, куда бы не могло оно спрятаться, и в подтверждение слов своих влезает в ступицу колеса; по другому рассказу, Нужда ночует в корчаге: ясно, что народному воображению они представляются малютками, карлами. Но есть и другие черты, роднящие их со стихийными духами. Так, великорусская песня наделяет Горе чудесною способностью превращений; изображая бегство удалого добра молодца от неустанно преследующего Горя, она живописует следующую поэтическую картину: