Нечистая сила и народные праздники

Обряд крещения кукушек в разных местах совершается в разное время – на третьей, четвертой, пятой или шестой неделе после Пасхи, но преимущественно в неделю Семицкую, когда поминают усопших. Женщины и девицы собираются в лес, делают из лоскутьев и цветов чучело птицы и сажают на ветку, а под нею привешивают шейные кресты; иногда вместо того отыскивают траву, называемую кукушкою (orchis-latifolia) [169] , и, вырвав ее с корнем, одевают в сорочку, потом кладут на землю и ставят над нею крестообразно две дуги, покрывая их платками и вешая с двух сторон по кресту. В Орловской и Тульской губ. надевают крестик на самое чучело кукушки и поют: «Кумушки, голубушки! Кумитеся, любитеся, даритеся!» Это называется «кстить (крестить) кукушку» или «кумиться». Две девицы, поцеловавшись из-под дуги, меняются крестами и называются кумами. В праздник Семика поселяне приходят в рощу, отыскивают две плакучие березы, нагибают и связывают их ветви разноцветными лентами, платками и полотенцами в виде венка; над венком кладут означенную траву или чучело кукушки, а по сторонам привешивают кресты. Две девицы, желающие покумиться, должны обойти вокруг этих берез – одна навстречу другой, потом трижды поцеловаться сквозь венок и сквозь венок же передать друг дружке желтое яйцо. Хоровод поет:

169

Беременные женщины выкапывают эту траву и гадают по ней: если на корне будет два отростка – то родится девочка, а если три – то мальчик.

Ты, кукушка ряба! Ты кому же кума? Покумимся, кумушки, Покумимся, голубушки!

Названные «кумушки» обмениваются крестами и кольцами; а кукушку разделяют на части и хранят у себя на память кумовства. Затем следует пиршество, необходимою принадлежностью которого бывает яишница. Те, которые покумились в Семик, ходят на Троицын день развивать венки или бросать их в воду, причем поют: «Раскумимся, кумушки! Раскумимся, голубушки! Да ио, ио – Семик да и Троица!» Есть игра, указывающая на тот же обряд кумовства; девицы избирают куму и садятся в кружок, кума обходит их и спрашивает: «Чье это дитя?» – «Твое и мое». – «Кому его кстить?» – «Тебе и мне». После того кума и та, которую она спрашивала, разбегаются в разные стороны и, обежав круг три раза, останавливаются. Кто прибежит прежде, та садится, а другая идет спрашивать. Сходная с этою игра известна и в Литве [170] .

170

У румынов на Троицкой неделе совершается праздник кукушек.

Обряд крещения кукушек получит для нас более осязательное значение, если мы сблизим его с поверьями о русалках и мавках, в образе которых (по народному поверью) являются души младенцев мертворожденных или умерших без крещения. В течение семи лет, до превращения в русалок, души эти (преимущественно на Зеленые Святки) летают по воздуху и жалобно просят, чтоб их окрестили; кто заслышит их грустный, умоляющий голос, тот должен сказать: «Крещаю тебя, Иван да Марья, во имя Отца и Сына и Святого Духа!» После этих слов они возносятся на небо, как бы воспринявшие крещение. О русалках и мавках рассказывают, что накануне Троицына дня они бегают по колосистым нивам, хлопают в ладоши и приговаривают: «Ух-ух, соломяный дух! Мене маты породыла, не крещену положила (или: схоронила)». Любопытно, что в Черниговской губ. обряд завивания семицких венков называется встречею русалок, а развиванье венков (на Петров день) – проводами русалок. Если неокрещенные души, летая по воздуху, испрашивают себе крещения; если самое появление их совпадает со временем совершения обряда, известного под именем «крещения кукушек»; если, наконец, душа олицетворялась в образе птицы и кукушка принималась эмблемою сиротства – то, кажется, позволительна будет догадка, что под «крещением кукушек» должно понимать символический обряд крещения младенцев, умерших без этого таинства и потому осужденных блуждать по свету. Дети народному уму представляются чистыми, невинными, безгрешными; но, умирая без крещения, они не могут войти в царство блаженных. Сострадая их безотрадной судьбе, простолюдин создал обряд посмертного крещения, чтобы таким образом открыть душам младенцев верный путь в небесные обители [171] . Очевидно, что подобное воззрение могло родиться только в эпоху христианскую, но тем не менее оно перешло в обряд под сильным влиянием языческих представлений, и по всему вероятию описанное нами «кумовство» есть не более как видоизмененная форма древнего «подбратимства» или «дружичала». За это свидетельствует сербский обычай: на второй день Пасхи поселяне идут на кладбище, раздают милостину и поминают усопших, а потом дружатся между собою («дpyжичajy се») – парни с парнями, а девицы с девицами, т. е. плетут из вербы венки, целуются сквозь них и меняются красными яйцами и самыми венками; после того, в продолжение целого года, мужчины называются побратими, а девицы – друге. Представлением души в образе птицы легко объясняется, почему между нашими крестьянами доныне соблюдается обыкновение в продолжение шести недель по смерти родственника «кормить птицу небесную»; для этого каждое утро осыпают могилу хлебными зернами. В Астраханской губ., посещая на праздник Пасхи кладбище, крошат на могилах для птиц яйца; в других местах крошат для них на могилы печеный хлеб, а в Москве уцелел трогательный обычай кормить в известные дни года голубей, что совершается какою-нибудь старухою на перекрестках улиц и площадях, деньги на корм собираются с прохожих. Обычай этот соблюдается и у западных народов. Я. Гримм сообщает любопытное указание: «Man entsinnt sich dabei des vermachtnisses fur die vogel auf Walthers von der vogelweide grabstein, dessen name schon pasua avium ausdruckt».

171

Припомним летописное свидетельство (под 1044 г.), что при Ярославе «выгребоша два князя Ярополки и Ольга, сына Святославля, и крестиша кости ею, и положища я в церкви святыя Богородица».

В-седьмых, понимая душу как пламя и ветер, арийское племя должно было сроднить ее со стихийными существами, населяющими небо и воздух. Такое родство засвидетельствовано языком: душа и дyx = geist (от gisan – дуть, веять), anima и ??????. По индийским верованиям, толпы стихийных духов, олицетворяющих небесные лучи, молнии и ветры (ribhus, bhrigus, angirasen, maruts), ничем не различались от pitris = patres, отцов, предков, т. е. от усопших, называемых у славян родителями и дедами. Ведаическая религия признает небо и воздушный мир за две отдельные области. В беспредельных пространствах неба пребывает свет, как вечная, творческая сила; между этою страною света и землею простирается царство воздуха, в котором плавают облака и тучи, носящие живую воду дождей и преграждающие путь лучам солнца. Души отцов населяют и ту и другую области, и отсюда позднее, когда стали рассуждать о загробном возмездии за земную жизнь человека, развилось верование о двойственной судьбе усопших: о душах блаженных, наследующих царство небесное, и отверженных, осужденных блуждать по воздуху и вращаться в пекле грозовых туч. Любопытно, что в наших старинных рукописях греч. ?????????? (рай) переводится словом «по-рода», a ?????? (ад) словами «род» и «родство». Высоко, по ту сторону облачных вод, лежит блестящее небо (svarga), с которого солнце, луна и звезды посылают свой свет на землю; там-то, на отдаленной границе Вселенной, живут отшедшие из земной юдоли предки под властию Варуны, наслаждаясь вечным блаженством и блистая очам смертных яркими звездами. Но чтобы достигнуть этих райских селений, они должны шествовать через воздушный океан, странствовать посреди дождевых потоков и грозового пламени и принимать участие в их животворной или разрушительной деятельности. По свидетельству гимнов, отцы носятся в тучах, сверкают в молниях, извлекают из облаков дождь и проливают его на поля своих потомков; они полагают в ночи тьму, а утром находят сокрытый свет и призывают к пробуждению прекрасную Зорю, т. е., нагоняя черные тучи, омрачают небо ночеподобными покровами, а рассеивая их в грозе, выводят из мрака светозарное солнце. Таким образом, отжившие предки смешивались и отождествлялись с бурными и грозовыми духами. Сонм ветров (марут), по мнению индусов, постоянно пополнялся душами усопших. Духи рибу (ribhus), стихийная природа которых проявляется в блеске солнечных лучей и сверкающих молний, признавались и за души блаженных; они стояли в таком же близком отношении к Индре, как и маруты: участвовали в полетах грозы, пели бурную песню, низводили с неба потоки, помогали земному плодородию и славились как искусные кузнецы. То же двоякое значение стихийных духов и усопших предков принадлежит и ангирасам, которые только тем отличаются от молниеносных рибу, что сопутствуют богу Агни и вся деятельность их ограничивается стихией огня; но мы знаем, что Агни первоначально был богом грозового пламени. Ангирасы признаны предками на тех же основаниях, на каких у всех индоевропейских народов домовые пенаты были вместе и представителями очага, и обожествленными дедами. У германцев марутам соответствуют духи неистового воинства и мары (maren), a ribhus – буквально то же, что (светлые) эльфы. Маруты и мары (моры, марухи) – названия одного корня [172] ; последние равно известны и немцам, и славянам; с одной стороны, они принимались за темных или ночных эльфов, а с другой – за души усопших. Подымая ветры, маруты нагоняют на небесный свод мрачные тучи и сбивают их кудрями и космами; от этих сгущенных и клубящихся облаков отец марут Рудра назывался косматым, что напоминает нам спутанные волоса мар – marenlocke. Отсюда понятно, почему эльфы, мары и цверги смешиваются народными преданиями с тенями умерших и почему души представлялись немецко-славянским племенем летающими малютками, эльфоподобными карлами. Эльфов считают в народе за выходцев с того света; тело у них – не то, какое у живых людей: его нельзя ни схватить, ни осязать! Они всюду проникают, не нуждаясь в дверях и отверстиях, и так же быстро исчезают, как дуновение ветра. В ночные часы эльфы собираются на церковных дворах и кладбищах и пляшут на свежих могилах, с радостью и весельем встречая новую душу, пришедшую к ним из мира живущих. Усопшие поступают в круг эльфов, и потому смерть человека празднуется ими, словно свадьба или прибытие дорогого гостя, музыкой и танцами. Финны верят, что, когда совершается погребальная церемония, на кладбище и по дороге к нему летают и кружатся маленькие духи (keijungaiset), похожие на белые снежинки, блестящие лучи и куколки бабочек; они появляются в доме, где есть покойник, и наполняют комнаты трупным запахом. Как существа, некогда сами причастные людской жизни, эльфы стоят в близкой, родственной связи с семьями их потомков, продолжающих населять землю. Всякий род, всякая семья имеет собственных эльфов и питает к ним уважение и преданность, как к домовым охранительным божествам (пенатам), и в свой черед пользуется от них помощью и защитою в нужде. Различные партии эльфов враждуют и сражаются между собой в ночное время на перекрестках, и только дневной рассвет прекращает их борьбу; битвы эти часто вызываются спором, какой стороне должна принадлежать душа усопшего – эльфам его отца или эльфам его матери и на каком церковном дворе должно быть совершено погребение. Таким образом, битвы стихийных духов, созерцаемые древними племенами в грозе, под влиянием смешения эльфических существ с душами человеческими получили характер родовых усобиц за обладание новоусопшими членами. Как с олицетворением души, с эльфом тесно сочетался ее поэтический образ бабочки: эльфы являются в виде легкокрылого мотылька, шмеля или гусеницы, садятся на стебли и цветы растений и пьют росу; названия schratteli и nachttoggeli прилагаются и к марам, и к бабочкам. Люди, у которых срослись брови, могут в случае гнева посылать на своих врагов эльфа (alp), который вылетает из-под их бровей в виде маленькой белой бабочки, садится на грудь спящей жертвы и начинает давить ее. Этот эльф – первоначально разящая молния или тот сверкающий взор, который устремляется из-под густых, нависших бровей облака (I, 88–89), и потом, в применении к человеку: душа, воспламененная гневом; в Ааргау бабочку называют donnerkeil. Такое выпускание эльфа-бабочки преимущественно приписывается колдунам и ведьмам ради тесной связи их с грозовыми явлениями природы. То же верование распространено и между славянами: когда спит ведьма, из нее (по мнению сербов и черногорцев) исходит злой дух в образе бабочки, летает по избам, садится на сонных людей и поражает их смертельно в левую грудь. На прибрежьях Адриатического моря такие эльфические духи называются «вjедогоњa» (jедогоњa) и признаются за души, обитающие в телах людей и животных, и в то же время за домовых гениев, оберегающих родовое имущество и жилище. Каждый человек имеет своего ведогоня; когда он спит, ведогонь выходит из тела и охраняет принадлежащее ему имущество от воров, а его самого от нападения других ведогоней и от волшебных чар. Доселе не позабыто их стихийное значение: срывает ли ветер древесные листья и они, колеблясь, несутся по воздуху – это (говорят) дерутся ведогони; в полете разрушительной бури ведогони отторгают от гор большие камни, вырывают в лесах деревья и бьются ими между собою, как враждующие рати. Адриатические славяне уверены, что к ним прилетают ведогони с итальянского берега и сражаются с туземными, и которые одолеют – те уносят летние плоды (урожай) на свою землю (т. е., собственно, перегоняют дождевые тучи из одного края в другой). Если ведогонь будет убит в драке, то человек или животное, которому он принадлежал, немедленно умирает во сне. Поэтому если случится воину умереть во сне, то рассказывают, будто ведогонь его дрался с ведогонями врагов и был убит ими. По чешскому поверью, mura – душа злой чародейки; в полночь, покидая тело, она бросается на сонных людей, давит их и сосет из груди горячую кровь (ср. с упырями). У кого срослись брови, в том обитает mura. У немцев существуют подобные же рассказы о марах, обитающих в людях: если мар выйдет из тела и не воротится назад, то человек непременно умирает. Отождествляя эльфов с душами, народная фантазия наделила их и высшими духовными способностями: хитрым умом, изобретательностию и предвидением.

172

Маннгардт указывает на санскр. корень mr, mar – раздроблять, разбивать; мы же сближаем эти названия со словами «мрак» (морок) и «мор» (смерть) и видим в них: во-первых, бурных духов, омрачающих небо тучами, и, во-вторых, усопших (= души, как дыхание тех же ветров).

Что души у славян представлялись существами эльфическими, карликами, наиболее важное тому свидетельство предлагает древнерусское «навь», «навье». От санскр. nаc – умирать произошли лат. nех – смерть, греч. ?????, гот. naus (мн. naveis), navis – мертвый, navistr – могила, сканд. nа – мертвое тело, труп, латыш. nahwe – смерть, nahwigs – смертельный, ядовитый, nahweht – убивать; в древнечешском языке unawiti значило «загубить, умертвить» («mlatem cvrteho unavi»), a naw, nawa – смерть, могила, жилище усопших: «Krok ide do nawi». В старинных русских памятниках, как и в современных областных говорах, навье – мертвец: «Приведе Янка митрополита Иоанна скопьчину, его же видевше людье вси рекоша: се навье (по другому списку: мертвец) пришел; от года бо до года пребыв умре» (Лаврент. летоп.); «Яко и навь из гроба исходящи» (Иоанн, экзарх болгарск.); «В нави зрети» – ожидать смерти (Житие муромск. князя Петра и Февронии); в древних переводах библейских книг «навь» употребляется в смысле ада, тартара, как царства мертвых; наконец, Радуница (вторник Фоминой недели), когда совершаются поминки по усопшим, называется в народе навий (= мертвецкий) день и навьи проводы. Слово «навь», «навье» стоит в сродстве с скандин. nar (nair, nainn) – мрачный карлик, цверг. Летописец, рассказывая о явлении в 1092 году незримых духов, которые рыскали на конях и поражали смертию полочан, прибавляет, что в то время говорили: «Яко навье бьют полочаны», т. е. мертвецы карают народ чумными стрелами (= молниями). В переяславском списке находим любопытный вариант: «Они ж (люди) реша: из навеи дети нас емлют». По мнению украинцев, младенцы, умершие некрещеными, являются в летний полдень в глухих чащах лесов и около озер, играют на солнце и прячутся вместе с его закатом. Они такие «малюсинькие», что четверо могут усесться на крыле мухи. Белорусы блуждающие огоньки, признаваемые за души усопших, представляют себе одноглазыми малютками. В старинной иконной живописи душа изображается в виде младенца, который исходит из уст покойника вместе с его последним дыханием и улетает на небо или возносится туда ангелами. Подобные изображения встречаем и в миниатюрах, украшающих древние рукописи, и в печатном издании Патерика Печерского, и на лубочных картинах [173] . Замечательно, что в Полтавской и других южных губерниях мертворожденных детей закапывают под порогом избы – там, где народное предание полагает обиталище эльфов; теперь крестьяне объясняют этот обычай в христианском духе: они говорят, что священник, идя со крестом, переступает порог и тем самым сообщает освящение душе некрещеного младенца. Для того чтобы благословение умершего почило над жилищем его родичей, чехи при выносе покойника трижды – во имя Святой Троицы – прикасаются гробом о домашний порог. Народные поверья доселе связывают с душами усопших атмосферные явления, указывая тем самым на их стихийный характер. Когда зимою, после трескучих морозов, станет вдруг оттепель, русские поселяне выражаются об этом так: родители вздохнули, т. е. мертвые повеяли (дохнули) теплым ветром. По мнению полешуков, усопшие родители в день свадьбы своих детей сходят на землю дождевой тучею, чтобы благословить молодую чету; вот что гласит свадебная песня:

173

Таковы картины «Смерть грешника», «Молитва св. Сидору блаженному» и др.

Матинька перед Богом стоит, У Бога ся просит Спусти мене, Боже, Над село хмарою, У село дробным дождичком, Ясным сонцем-оконцем; Нехай же я ся подывлю. Чи красно дитя убрано?

В белорусской песне усопшая мать просится у Бога поглядеть на свадьбу своей дочери в следующих выражениях:

Боже, Боже! Пусци мяне з неба даловь Дробным дождчем, У поли мыглицою (мглою), У траве расицою (росою).

Болгары думают, что Илья-пророк заставляет умерших цыган делать из снегу град и пускать его летом на поля и нивы грешников. Илья-пророк заменяет здесь Перуна, а умершие цыганы – темных эльфов, злых мар. Налагая на старинные предания этнографические и бытовые черты, фантазия, под влиянием народной неприязни к цыганам и ради их смуглого цвета, сочетала с этим племенем представления, относимые некогда к демоническим силам природы. В народных сказках – там, где в более древних редакциях выводится злая ведьма, в позднейших переделках уже стоит цыганка. Литовцы верят, что души усопших носятся верхом на конях, с копьями в руках, около своего прежнего жилища; по их словам, если построить дом на той дороге, которою привыкли ездить мертвецы, то в нем – не житье: постоянно будет слышаться шум, ветер станет срывать кровлю, и дом скоро разрушится.

Немецким эльфам соответствуют у славян вилы и русалки – облачные, грозовые девы, в которых, сверх того, видят и существа загробного мира. Таким образом, душа, согласно с грамматическим родом этого слова (чеш. duse, лит. duszia, греч. ????, лат. и итал. anima, фран. amен, исп. alma, нем. seele), олицетворялась по преимуществу в женском поле, и это было до такой степени сильно, что у литовцев находим следующее предание: в 1279 году были замучены крестоносцами два упорных язычника; одного из них они разорвали с помощию дерева, а другого привязали к коню и размыкали по полю. Душа первого прилетела потом птичкою, а душа последнего являлась в образе девы, восседающей на коне. Колляр указывает на поверье (in Trentsiner comitat, in der gegend von Sillein = Zilina), что души невест, умерших после помолвки, блуждают по ночам, водят хороводы, поют песни и называются вилами (wily). Поверье это наводит на связь слова «вила» с лит. weles – души умерших и с латыш. wels – бог усопших и потом черт, властитель ада. Отсюда объясняется, почему в некоторых местностях вилы, несмотря на свою неземную красоту, представляются безносыми: черта, сближающая их с могильными привидениями и самою Смертию, изображаемыми в виде скелетов. Как у нас уцелело предание о душах трех ведьм, которые горят на небе «девичьими зорями» (= звездами), так у хорватов есть подобное же предание о созвездии Плеяд (Blasice, Волосожары, Бабье созвездие): там, говорят, обитают семь вил; давно, при начале света, ходили эти вилы по земле, пели и водили хороводы, а потом покинули земной мир и водворились на звездах Плеяд, где и доныне каждую ночь водят коло. В сербской песне девица молит посестриму-звезду наделить ее красотою, и вслед за тем мольба ее исполняется вилою. На связь вилы с бабочкою указывает название этой последней вилиным конем (виленски конь): как малютка эльф или усопшая душа, вила летает на крыльях мотылька, ездит на нем по воздушным пространствам. У болгар существует поверье, что дети, мертворожденные или умершие без крещения, поступают в сообщество воздушных духов: мальчики делаются навяками (= навами), а девочки – самодивами; навяки обыкновенно принимают вид лебедей, и в шуме колосистых нив поселянам слышится их неутешный плач.

Русские поселяне убеждены, что русалки суть души младенцев, умерших некрещеными, а также утопленниц, удавленниц и вообще женщин и девиц, самопроизвольно лишивших себя жизни, следовательно, души не удостоенных погребения. Но когда все были язычники и не знали ни крещения, ни христианского погребения, тогда всякая душа сопричислялась к русалкам. Это древнее верование удержано народною памятью за детьми и утопленницами – во-первых, потому, что самые души олицетворялись малютками, а во-вторых, потому, что русалки признавались обитательницами вод. Девицы, бросающиеся с горя и отчаяния в воду, подхватываются русалками и поступают в среду этих водяных нимф, подобно тому как у литовцев такие утопленницы превращаются в ундин. Младенцев, мертворожденных или скончавшихся без крещения, русалки похищают из могильных ям и уносят в свои воды; они крадут их даже из-под порога избы. В течение семи лет в Троицын и Духов дни души этих младенцев летают по воздуху и выпрашивают себе крещения. Думают, что их можно спасти произнесением слов: «Крещаю тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа!» – и ежегодными панихидами в первый понедельник Петровки. Если же в семилетний срок они не будут искуплены молитвами и не услышат ни от кого приведенной формулы, то навсегда остаются в обществе русалок. Та же судьба ожидает и тех несчастных младенцев, которых проклинают матери еще в утробе или до совершения над ними таинства крещения; они исчезают из дому и становятся русалками. Эта порода русалок-детей представляется народной фантазии в виде девочек-семилеток с русыми кудрявыми волосами, в белых сорочках без пояса. В Малороссии и Галиции называют их мавками (малками, майками). По мнению наших исследователей, мавка – то же, что навка (уменьшительное от «навь»), т. е. мертвушка. Как ни соблазнительно такое объяснение, но мы не решаемся принять его, потому что малорусы доселе употребляют слова «навы», «навьский», не допуская изменения начального звука. Справедливее производить это название от «мал», «малый»; в областных говорах «малко» – ребенок (мальчик, малыш), «малка» – малорослая женщина или корова; звук «л» в малорусском наречии переходит в «в», как и во многих других речениях: «русавка» вместо «русалка», вовк – волк, мовчать – молчать и т. д. Таким образом, «мавка» означает малютку, карлика = существо, подобное лужицким людкам. Мавки сопутствуют русалкам и стараются мстить живым людям за то, что допустили их умереть некрещеными и лишили небесного царства. В летнее время они плавают в ночные часы на поверхности рек, источников и озер и плещутся водою, а в Зеленую, или русальную, неделю бегают по полям и нивам с печальным возгласом: «Мене маты породыла, нехрещену схороныла!» Те из них, которые тотчас после рождения были потоплены своими невенчанными матерями (девицами), любят колыхаться на березах, причитывая:

Новыи бильця, Нове барыльце [174] ; Мене маты не колыхала [175] , Да в воду пускала!

Там, где танцуют мавки, трава растет зеленее и гуще – точно так же, как и на местах хороводов, водимых эльфами [176] . Есть поверье, что скорлупу от выеденного яйца не должно бросать в воду, не раздавивши наперед; а то русалки построят себе из этой скорлупы кораблик и будут на нем плавать: любопытный отголосок древнего предания о переправе усопших в надземный мир по волнам воздушного океана; русалки, как эльфы-души, представляются здесь такими малютками, что яичная скорлупа может служить для них кораблем. Олицетворяя собою души, лишенные доступа в райские обители и потому осужденные вечно блуждать, эльфы с тоскливым чувством сомнения ожидают помилования на Страшном суде и спрашивают у встречных: могут ли они надеяться на спасение при кончине мира? Подобно тому в Астраханской губ. рассказывают о морских русалках, что они выплывают на поверхность вод и допрашивают мореходцев: скоро ли будет светопреставление? Сверх того, и многие другие черты указывают на отождествление русалок с душами усопших. Одна из песен, которую поют на Троицкой неделе, называет их земляночками, т. е. обитательницами подземного мира мертвых:

174

Било – колотушка, барило – бочонок.

175

Не баюкала в колыбели.

176

По рассказам гуцулов, майки прекрасны, стройны и резвы, носят тонкие прозрачные платья и убирают свои длинные, распущенные по плечам косы весенними цветами. Они заботятся о благосостоянии полей и стад и, как только растают снега, являются в горы и долины, засевают травы и даруют урожай. Они воруют по ночам лен, прядут кудели, ткут и белят полотна и вьют венки.

Русалочкы, земляночкы, На дуб лезли, кору грызли, Звалилися, забилися.

Мы знаем, что душа носится по смерти блуждающим огоньком; в приднепровской Руси о блуждающих огнях, особенно о тех, которые светятся по ночам на могилах и курганах, утверждают, будто они разводятся русалками с целию приманить к себе путника. Приношения, делаемые русалкам, напоминают покормы мертвых. Как душа покойника до удаления своего из-под родного крова питается паром поминальных блинов, так для русалок кладут на окна горячий хлеб, думая, что они насыщаются его паром. На русальной неделе, поминая утопленников и удавленников, родичи за упокой души этих несчастных бьют на их могилах красные яйца и призывают русалку: