Недобрый ветер

— Но ведь он старик! — с горечью воскликнул я. — Он слишком стар для вас.

— Питу сорок пять, он всего на пятнадцать лет старше меня, Я старше тебя тоже на пятнадцать лет. Не так уж это важно — пятнадцать лет, если человек тебе дорог, верно?

Я долго ничего не мог ответить.

— Ну хорошо, — наконец пробормотал я. — Считайте, что мы не были знакомы.

Я поднялся, Эмили не шевельнулась.

— Джош, столько в жизни неприятностей, — сказала она очень тихо, но я расслышал каждое слово. — Если мы расстанемся, это причинит нам обоим лишнее горе. Но раз уж ты так решил, ничего не поделаешь. Впрочем, надеюсь, ты еще передумаешь.

Всю ночь я глаз не сомкнул, мучился, что обидел ее. Но мне было горько вспоминать, как она защищала Пита Харриса. На следующее утро, когда мы шли завтракать, я заметил, что Эдвард С. посматривает на меня с сочувствием. Эдвард С. был мудрым человеком. Он наверняка знал обо мне куда больше того, что я ему рассказывал. Я буркнул, что сяду за другой стол, мне, мол, надо поговорить с бывшим кассиром. Эдвард С. ничего не сказал. На самом деле мы с кассиром даже не были знакомы и, кивнув друг другу, съели завтрак в полном молчания. Я слышал, как Джой и Эдвард С. здороваются с Эмили, но не повернул головы. Джой дожидался меня у выхода из столовой.

— Джош, за что ты обидел Эмили? — напустился он на меня. — Эдвард С. тоже огорчен. Как тебе не стыдно?

— Не твое дело, сам разберусь, — ответил я.

Не хотел я этого говорить, но слово — не воробей. Джой посмотрел мне в глаза холодным осуждающим взглядом, на его лице уже не было восхищения старшим братом. Казалось, Джой вот-вот набросится на меня с кулаками.

Такого холодного дня не было с тех пор, как мы очутились в Луизиане. По радио передали, что в Чикаго и на всем Севере страны метели и морозы. Дыхание этих холодов, очевидно, достигло Юга, и люди, не привыкшие к студеным ветрам, очень мучились. Дети бродили по железнодорожным путям, подбирая кусочки угля и щепки, чтобы протопить дома-вагончики. В шатрах не тушили огней, чтобы немного обогреть помещение. В тот день в балаганах было пусто — почти никаких посетителей. Вечером балерины даже не стали выступать — что толку танцевать перед пустым залом. Я освободился раньше обычного и перед сном решил прогуляться по лугу. Устав и продрогнув до костей, я уселся на траву, прислонясь к высокой придорожной сосне, и предался невеселым мыслям. Я вспоминал маму, Китти, вспоминал Хови и мисс Краун. Хотелось снова увидеть Лонни, поговорить с ним. Я поймал себя на том, что думаю об отце, о том, каким он был раньше. Но больше всего я мечтал, чтобы рядом оказалась Эмили, чтобы ей было пятнадцать лет, чтобы она носила серьги — мой подарок и я играл бы ей свою самую заветную музыку. Ветер гудел в ветвях над моей головой. Я ненавидел ветер. Яркое утро, лунная ночь, закатное небо — все это наполнило меня надеждой на лучшие времена. Но только не ветер. Он больно хлестал, завывал или шептал какие-то одному ему известные тайны. Ветер никогда не вселял надежду, не давал никаких обещаний. Когда стемнело, я отправился назад. В небе над балаганами сверкало зарево огней — так мне показалось сначала, но потом я обратил внимание, что не видно вспышек и разноцветных переливов. Похоже было, что зловещее багровое облако нависло над аттракционами.

Меня охватило смутное беспокойство, и я бросился бежать; до меня донеслись сирены и урчание грузовиков. Я почуял горький запах горящей парусины, кожи, целлулоида. Когда я добежал, на аттракционах царило полное смятение. Пожарные машины, полицейские автомобили, карета «скорой помощи», люди с испуганными, бледными лицами, красными от дыма и слез глазами. Половина тентов обуглилась и превратилась в пепел. Среди руин безмолвно высилась карусель, ярко раскрашенные лошадки почернели от копоти. Машины на треке и огромная гусеница превратились в дымящиеся обломки. Мое пианино обуглилось, а от павильона танцовщиц ничего не осталось. Я отыскал Джоя. Он был с Эмили, ее сынишками и Эдвардом С. Они стояли молча у входа в вагончик Эмили. Дети плакали, на лицах Эмили и Эдварда С. было написано отчаяние. Они рассказали мне, что произошло. В одном шатре не выключили масляный отопитель. Что-то загорелось — никто не знал, как это случилось. Ветер подхватил обрывки горящей парусины, и тенты запылали один за другим, ворохи игрушек трещали в огне, как хворост; костюмерная вспыхнула, как спичечный коробок. Джой успел спасти банджо и кое-что из одежды, прежде чем огонь подобрался к общежитию. Теперь от него осталась лишь куча красных углей на земле.

— Пит собирался через несколько недель перевезти балаганы южнее, — сказала Эмили. — А теперь ничего не осталось, нечего перевозить. Не знаю, сможет ли он начать все сначала.

К нам подошла танцовщица Флоринда. Ее лицо опухло от слез, она тяжело ступала.

— Что теперь с нами будет? — заголосила она. — Ответь мне, Эмили. Эдвард С., что с нами будет? Что теперь делать?

— Что придется, Флоринда, — отозвалась Эмили. — Мыть полы, например, или стирать белье, если остались люди, готовые платить за это.

— Но я балерина! — взвизгнула Флоринда.

Все молчали, это напугало и разозлило ее.

— Знаю я, что вы думаете. Мол, мое время прошло, ноги у меня опухают и никто не даст мне работу. Этот юнец, — она показала в мою сторону, — этот молокосос называет меня «мадам», словно мне сто лет! Да, я старею, и Пит Харрис обо мне не позаботится… — Она остановилась на полуслове и затряслась от рыданий. — Ничего я никогда не умела, только танцевать в балаганах. А теперь у меня опухают ноги, и я слишком стара для такой работы. Что же мне делать?

Эмили на секунду закрыла глаза и сжала ладонями виски, потом привлекла Флоринду к себе. Мы все отвернулись.

Примерно через полчаса Флоринда ушла. Эмили поднялась в вагончик, приготовила какао детям, а взрослым кофе. Лицо у нее было теперь другим — пепельно-серым, суровым и непреклонным. Молча, без улыбки, она подала нам чашки. Пожар, истерика Флоринды, охватившие всех страх и волнение словно подменили Эмили. Потягивая кофе, она глядела, не отрываясь, на руины. Эдвард С. преданно положил свою ладошку на ее руку, как бы желая напомнить о себе. Она только кивнула, но не проронила ни слова. Мы сидели хмурые, подавленные, как вдруг, прогромыхав по ступеням, в вагончик вбежал Пит Харрис. В комнате был полумрак, и сначала я его не узнал, но Эмили сразу узнала, она поднялась и спрятала лицо у него на плече. Он обнял ее, прижал к себе.

— Все будет хорошо, крошка, — услышал я его слова. — Мы все восстановим, я тебе обещаю, все-все. Пока ты и мальчики со мной, мне ничего не страшно.

Я наблюдал за ними и прозревал: Пит Харрис добряк, он нежен с Эмили, да и как можно иначе! Я наконец понял, что Эмили никогда уже не будет пятнадцать лет. Никогда. Она почти ровесница моей мамы. Эмили славная, добрая и чуткая. Такой я ее и запомню. И лишь изредка, увидев на какой-нибудь женщине золоченые серьги, может быть, испытаю сладкую тоску, смущение и грусть в память о первой любви…

Глава 7

— Здесь, по крайней мере, тепло, — сказал Пит Харрис. — Помню зимы в Небраске — убийственный мороз. Уж если придется снова попрошайничать, лучше делать это в таком климате. В тепле и голод нипочем.

— Да, — отозвался я, — это верно. И все же…

— Ты решил отправиться к тому водителю грузовика? Он вам с Джоем вместо отца, верно?

Так оно и было, но мне не хотелось признаваться, к прикусил губу и промолчал.

— Джош, сам знаешь, я бы рад вам помочь. Может быть, через несколько месяцев удастся начать все сначала. Впрочем, не уверен. Денег в обрез, не знаю, даст ли мне кто-нибудь взаймы. Сейчас я совершенно на мели, а ведь мне надо позаботиться об Эмили в ребятишках. Не хочется бросать вас на произвол судьбы. Когда удастся вновь открыть дело, для вас с Джоем нашлась бы работа. Но на это потребуется примерно полгода.

— Понятно, — ответил я. — Мы в так вам благодарны за все. Не беспокойтесь о нас — мы с Джоем не пропадем. Я скопил почти весь свой заработок, Джой тоже денег не транжирил. У меня в бумажнике восемнадцать долларов.

— Вот как? Этого хватит надолго, если вы будете бережливы. Путешествовать можете бесплатно, на попутных машинах. Пожалуй, лучше всего вам поехать в Небраску, к этому водителю. Видно было, что вы ему полюбились. Только вот сможет ли он помочь? Впрочем, и горе не беда, если рядом близкий человек.

Он достал кошелек и вынул из него два доллара.

— Это для ровного счета, Джош. Не надо меня благодарить — ты эти деньги заработал. Зрители толпились вокруг пианино, слушая твою игру. Ты принес мне пользу. Ну ладно, — он протянул мне руку, — с богом, парень. Братишку береги. Мы крепко пожали друг другу руки. Я уже больше не дулся на Пита Харриса. Многие вещи видел я теперь в ином свете, со многим готов был примириться. Но все же нам необходимо расстаться, чтобы не слышать, как Пит Харрис называет Эмили «крошкой». Придется покинуть эти теплые, приветливые края, добрых, отзывчивых людей. Я понимал, что поступаю глупо. Трудно объяснить причину, но оставаться на Юге я не мог. После обеда я зашел к Эмили попрощаться. Она во-прежнему была белой, как полотно, и голос ее звучал как-то неестественно. Общее наше горе особенно больно ударило по Эмили, но она не жаловалась, не устраивала истерик, как Флоринда. Она испекла для Джоя печенье с патокой, а один из ее сынишек подарил нам мешочек кедровых орехов. Порывшись в связанных в тюки спальных принадлежностях, она достала шерстяное одеяло и настояла, чтобы я взял его. Когда я собрался уходить, Эмили, как и в тот памятный вечер, накрыла мою руку своей ладонью.