Негасимое пламя

– Он вас достал? – выдохнула над плечом Марина.

Верховский медленно поднялся, отступил на пару шагов от весело пляшущего пламени. Достал, само собой. Должна бы знать, специалист-то по нежити…

– Нет, всё в порядке, – хрипло соврал Верховский. – Отойдите, он может быть активен.

– Это был наш основной объект, – сокрушённо сообщила Марина. – С ним ещё Лидия Николаевна работала…

– Значит, новый найдёте, – устало огрызнулся Верховский. – Новый год, новый объект…

Марина нервно хихикнула в ответ. Она так и стояла рядом с гибнущим плакальщиком, будто рассчитывала зафиксировать какие-то важные наблюдения. Верховский решительно взял её за плечо и потянул в сторону выхода.

– Пошли отсюда. И лаборанта своего заберите.

Её всё ещё била крупная дрожь. Входные двери приветливо разъехались, почуяв людей; надзорщик, по крайней мере, включил подачу электричества по резервным контурам. При виде вернувшихся горе-страж вивария опасливо высунулся из-за наблюдательной станции. Верховский проглотил просившиеся на язык нелестные эпитеты в его адрес. Что с него взять, наверняка какой-нибудь зелёный младший специалист, не сумевший отбрехаться от новогоднего дежурства…

– Медкабинет есть тут у вас?

– Д-д-да, у лифта налево…

– Чары иди обновляй, дежурный, – велел Верховский и побрёл в указанном направлении.

В медпункте наверняка найдётся что-нибудь тонизирующее. Надо принять и идти обратно, помогать Витьке… Сунув руку в карман, Верховский нашарил сигнальный амулет и дважды сжал его в ладони. Серебряная пластинка, чуть помедлив, ответила двумя импульсами тепла. Стало быть, Щукин в относительно добром здравии. Хорошо…

На магию сил уже не было, и хлипкую дверь медкабинета Верховский без затей распахнул пинком. Печально хрустнули в пазах тоненькие штифты. Ерунда по сравнению с тем, что творится в остальном экспериментальном блоке. Аптечные шкафы были заперты посерьёзнее, на магические кварцевые замки. На прикосновение они никак не среагировали; ещё бы, оперативникам безопасности нечего делать на этом этаже… Верховский тяжело рухнул на притулившуюся у стены кушетку, запрокинул голову и прикрыл глаза. Не так уж и плохо. Бывало сильно хуже. Форму, попорченную огнём, когтями и кровью, жалко больше, чем свою шкуру.

Тихо клацнула дверца шкафчика. Сквозь вонь от палёной ткани пробился едва уловимый цветочный аромат, а потом почти сразу запахло травами. Знакомый укрепляющий настойчик, каким укомплектованы все походные аптечки. То, что надо… Верховский ещё раз дотянулся до амулета, и тот снова жизнеутверждающе дважды вспыхнул теплом. У Витьки всё хорошо… Значит, есть ещё время…

– Вот, выпейте, пожалуйста, – холодный стакан ткнулся ему в ладонь.

Верховский кивнул и покорно выхлебал разбавленный сладковатый настой. К магии прямо сейчас прибегать не стоит, но хотя бы не тянет сдохнуть на месте. Он благодарно кивнул и отставил стакан на накрытый стеклом фельдшерский стол.

– Спасибо.

– Да за что? Вам бы ещё перевязку сделать…

– Есть тут у них противоожоговое? Хотя бы пантенол?

Марина отвернулась и принялась сосредоточенно рыться в шкафу. Саднящими пальцами Верховский кое-как стянул с себя безнадёжно испорченную рубашку. То ли он не успел всерьёз обжечься, то ли по сравнению с тем, что довелось пережить в Ягодном, теперь всё казалось ерундой. Сквозь неплотно прикрытую дверь донёсся звучный Витькин бас; выбрался, чёрт заговорённый, и уже третирует надзорщика. Видать, даже не пострадал особенно…

– Больно будет.

– Это вы мне говорите?

Смоченный спиртом ватный тампон слегка обжёг ссадину на плече. Ерунда. Рабочие моменты. Противоожоговая мазь, жирная, упоительно холодная, маслянисто ложилась на стремительно краснеющую кожу. Марина раздобыла где-то бинт и теперь тщательно, со знанием дела заматывала ему предплечья. Старые шрамы ничуть её не пугали.

– Хорошо справляетесь. Сестринское дело осваивали?

– Да вот с вами же и научилась… Семён Васильевич показал, как надо.

– Какой я, однако, полезный.

Она невесело усмехнулась. Проворно распустила кончик бинта на два хвостика, обвязала ему вокруг запястья. Потянулась за следующим мотком.

– Не надо.

– Почему?..

– Это и так заживёт, не страшно.

Марина недоверчиво воззрилась на его ладони, блестящие от мази. В доказательство своих слов Верховский сжал и разжал кулаки – даже почти не поморщился. Поймал её за руку.

– Вот. Видите?

– Я…

Она растерянно замолкла. Медпункт в разгромленном виварии немногим лучше кухни, но на эти мелочи уже плевать. Ладони саднят – и на это тоже плевать. И на витающую в воздухе горелую вонь. И на мельтешение за дверью, на которой нет теперь даже замка. И на то, что оба потом пожалеют.

Иначе они пожалеют вдвойне.

XXIV. Воля богов

– Ох, не могу больше! Твоя взяла!

Яр ослабил хватку. Вырвавшись на волю, Дранок набрал полные горсти снега и принялся тереть раскрасневшееся лицо. Рубаха на спине у малоумка вся насквозь мокрая; как бы не простыл после потешной драки… Сам Яр давно сбросил рубашку: было и жарко, и жалко. С себя грязь смыть проще, чем с грубого льна.

– То не дело, – недовольно протянул Влас. – Бросил кулаками махать – почитай, убит. Кабы то не Пройда был, а тать лесной, что б тогда?

Яр невольно поморщился. Влас, сам того не зная, заново придумал его детское прозвище, но в устах сокола оно казалось недобрым. Храмовый неторопливо приблизился, едва заметно увязая в неглубоком снегу; Яр поспешно отвернулся, делая вид, что оглядывает округу. Смотреть здесь не на что: сколько хватает глаз, тянется из ниоткуда в никуда бескрайняя плоская равнина, сливающаяся с низким серым небом. Совсем рядом – Журавлиные степи, чужая земля, куда ильгодчанам без особой грамоты ход заказан. Единственная дорога, столичный большак, грязно-бурой полосой прорезает сплошную белёсую пелену; мокрый снег превратил укатанную тележными колёсами землю в вязкую кашу. До Гориславля отсюда два-три дня пути, но, пока раскисшая грязь не схватится морозами, никак не вылезти из этой глуши. Если б не долг, не хотелось бы вовсе туда возвращаться. Новая столица Яру не полюбилась; может, потому, что он слишком хорошо помнил старые стены Белогорода, а может, потому, что Гориславль так и остался для него чужим и враждебным. Ну да где теперь по-другому?

– То что у тебя? – пытливо спросил Влас, указывая на связку оберегов у Яра на груди.

– Аринов знак, – невинно отозвался Яр. – Или ты про который спрашиваешь?

– Про Семарин, – хмыкнул сокол, щуря раскосые глаза. – Где ж ты такой добыл?

– Сестрица дала.

– Непроста, видать, у тебя сестрица, – Влас усмехнулся со значением. – Ну, поглядим, как боги о тебе пекутся… Давай-ка на кулаках.

Он сбросил с плеч меховую безрукавку, оставшись в одной рубахе, и сразу же ударил на пробу, обманчиво лениво. Яр бездумно перехватил его руку. Чужим мнением сокол, само собой, не интересовался; пришлось принимать бой. Влас больше демонстрировал превосходство, чем дрался всерьёз: гонял подмастерье по сырому снегу, дразнил уловками, вынуждал из глухой обороны перейти к нападению. Тяжёлому его натиску противопоставить можно было только ловкость и быстроту. Вывернувшись из захвата, Яр скользнул храмовому за спину, поймал его за запястья и заломил руки – точь-в-точь так же, как до того Дранку. Это было нечестно, но честного боя Влас и не признавал.

– Будет от тебя прок, – довольно протянул сокол, расправляя на груди рубаху. От этой похвалы стало мерзко, будто кто обругал последними словами. – Бороду-то едва видно, а хитёр, как старый лис. Вдругорядь на ножах спробуем.

Дранок уже спешил к нему с безрукавкой. Яр тыльной стороной ладони смахнул со лба испарину. Драться нетрудно – трудно сдерживать кипящую в крови силу и не выказывать гнев.

– Ты ведь перед богами клялся живых защищать, – бросил он, стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно. – Как же ты решаешь, кого беречь, а на кого и с ножом можно?