Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

Встретили Сергея с Катюшей радостно, но с большим оттенком печали. Николай Васильевич Хворов, который жил за стенкой, естественно, выглянул из своей квартиры, как только Сергей вставил ключ в замочную скважину.

– Ага! – закричал он. – Я же говорил, что вы вернетесь!

Он с удовольствием посмотрел на раскрасневшуюся от схватки с Булочкиным Катюшу.

– Вы – оттуда? – многозначительно спросил он.

– Оттуда, – подтвердил Сергей, понятия не имея, что Хворов имел в виду. – Мы с Катюшей немного отдышимся, – попросил он, – а вечером все увидимся.

Хворов просиял и тут же опечалился.

– Какие настали времена! – тяжело вздохнул он.

Из квартиры выглянула его красавица-супруга. Глаза у нее были заплаканные, потому что они с Любовь Борисовной Петровой как раз говорили о том, что пропала страна, потому что Сталин – отец родной – будет завтра похоронен, и все теперь темно и непонятно.

– Хорошо, что вы вернулись, – тем не менее сказала она, собираясь снова заплакать, чтобы Сергей составил ей компанию. Ему необязательно было плакать, достаточно было просто сказать, как он расстроен, и что все хорошее теперь кончилась, и такой замечательный Сталин навсегда ушел, и другого такого…

Однако Сергей не торопился это говорить, а вместо этого улыбнулся и заявил, что Раиса Кузьминична все хорошеет. Это было приятно, хотя и не совсем то, что она собиралась услышать.

– Какое огромное горе! – начала она, приглашая Сергея присоединиться горевать. – Как же мы теперь будем жить?

Сергей немного подумал, не переставая улыбаться.

– Перестанем собираться по субботам? – предположил он.

– Ах, что вы, – негодующе возразил Хворов. – Что теперь будет со страной?

– А что с ней может быть такого? – удивился Сергей.

– Ну как же, – растерялись Хворовы. – Кругом враги, и теперь все империалисты накинутся на нас…

– Мне казалось, – сказал Сергей, – что при Сталине как раз и накинулись.

– А теперь-то как накинутся, когда Сталина с нами нет, – зловеще пообещал Николай Васильевич.

– Может быть, может быть, – покивал Сергей.

Наступила многозначительная пауза.

– Хотя, с другой стороны... – начал Сергей.

Раиса Кузьминична нахмурилась. Никаких «с другой стороны» она не хотела признавать. Это нарушало приятное чувство единения, которое создавала скорбь по вождю.

– С другой стороны, теперь есть Венгрия, Болгария и прочие. Они как-то живут себе без Сталина и совсем ничего не боятся.

– Это потому что Сталин их защищал. Он держал на своих плечах весь социалистический мир.

– Наверное, ему было трудно, – поддержал ее Сергей. – Учитывая, как нас не любят. Интересно, почему?

– Как почему? – не поняла Раиса Кузьминична.

Продолжать разговор Сергей не пожелал, а вместо этого еще раз сказал, что вечером приглашает всех к себе, и отбыл.

Но зерно сомнения было посеяно. В квартиру Хворовы вернулись с выражением некоторой озадаченности на лице и, к удивлению Любови Борисовны, заговорили о том, кто что приносит вечером к Бахметьеву в связи с его возвращением.

Через несколько минут Сергей с Катюшей услышали оживленное хлопанье дверей и голоса соседей – дом обсуждал их возвращение.

 – Какие они милые, – умиленно сказала Катюша, перебирая бумажки с инструкциями, которые ей дал Барсов.

Сергей мялся, не зная, как ей сказать, что он хочет пойти к Марине. Но Катюша сама его опередила.

– Не теряй времени, – сказала она. – Анатолий Васильевич ведь велел…

Барсов велел пообщаться с возможно большим количеством народа в этот день перед похоронами Сталина. Его интересовало, насколько искренна всенародная скорбь, которая, как всем известно, охватила страну, – даже те семьи, в которых были репрессированы родственники, оплакивали вождя.

– Хорошо, я к Энгельманам, – быстро сказал Сергей и умчался.

Марина бросилась ему на шею.

– Они тебя выпустили? А делали вид, будто тебя там нет.

– Зря ты туда ходила, – упрекнул Сергей. – Если бы Сталин умер на день позже, так бы и сидела там до сих пор.

Навстречу ему в прихожую вышли Григорий Вульфович и Эсфирь Марковна, неся на лице приличествующее случаю выражение скорби.

– О, Сергей! – сердечно пожал ему руку Григорий Вульфович. – Я и не сомневался, что вы выкарабкаетесь.

– А я кексик испекла, – сообщила Эсфирь Марковна. Забыв скорбеть, она радостно предложила попить чаю.

Григорий Вульфович, потирая руки, вынул из темного буфета с виноградными листьями бутылку водки.

– Ну, как вообще настроение? – осторожно спросил Сергей.

– Отличное, – потер руки Григорий Вульфович.

– Кха-кха! – громко кашлянула Эсфирь Марковна.

– Ах, да, – лицо Григория Вульфовича снова приняло скорбное выражение. – Горе какое!

– Да ладно вам, Григорий Вульфович, – рассмеялся Сергей. – Хотя, говорят, на самом деле все переживают.

Скорбная гримаса моментально сползла с лица Григория Вульфовича.

– Переживают – это не то слово! Все ревут, как… – он махнул рукой. – Я, может быть, старый дурак и ничего не понимаю. Я тут встретил во дворе соседку, у которой муж уже восемь лет в лагерях, и спрашиваю: «Ну чего ты ревешь, дура?! Может, наоборот, теперь у тебя муж вернется».

– А она? – с любопытством спросил Сергей.

– Не только она. А все! Все, кто был во дворе, как накинутся на меня, – пожаловался Григорий Вульфович, – и давай орать! Что неизвестно, что со страной теперь будет, и что они все осиротели, и что я враг народа. Вот так номер, – недоумевал он, – Сталин умер, а я – враг народа. Или это я его убил? Я им говорю, – продолжал Григорий Вульфович с легким еврейским акцентом, отчего его пламенная речь приобретала юмористические нотки. – Ну скажите вы мне, умные женщины, которые много выстрадали в этой жизни: чего стоит такая страна, если она зависит от одного старого некрасивого грузина? Неужели в ней нет никого, кто может, наконец, сделать нас счастливыми? Да разве вы, женщины, которых лишили таких замечательных мужей, были так уж счастливы и богаты в этой жизни? Ну что вы опять ревете?

– А они?

Григорий Вульфович тяжело вздохнул.

– Я же говорю – как обезумели все. Так на меня накинулись – еле ноги унес. Боюсь теперь во двор выйти.

XXIX

Выйдя от Энгельманов, Сергей отправился в НКВД. Его бывшие сокамерники еще сидели, и Сергей уговорил Барсова, что «своих» он должен освободить. Барсов нисколько не сопротивлялся, поскольку желал посмотреть, поддадутся ли Селиванов с Ивановым воздействию Бахметьева.