Неизбежная могила

— Значит, ты думаешь…?

— Подстава, не иначе, — сказал Штырь, продолжая жевать. — Уверен, что это не какая-нибудь продажная свинья?

Страйк, привыкший к склонности Штыря приписывать половину правонарушений в Лондоне коррумпированной полиции, сказал:

— Не вижу причин, по которым полиция желала бы смерти именно этому парню.

— Может, у него было что-то на копа, а? Моя тетя до сих пор считает, что в Дуэйна стрелял коп.

Страйк вспомнил двоюродного брата Штыря, Дуэйна, который, как и Пёрбрайт, был застрелен, а его убийца так и не был пойман. Несомненно, тете Штыря было легче всего свалить еще одну смерть на полицию, учитывая, что ее второй сын погиб во время побега от копов. По крайней мере, половина большой семьи Штыря в той или иной степени была вовлечена в преступную деятельность. Поскольку Дуэйн состоял в банде с тринадцати лет, Страйк считал, что есть много людей, которые могли бы разделаться с ним с большей вероятностью, чем полиция, но он был достаточно тактичен, чтобы не высказывать этого мнения.

— Люди, на которых Пёрбрайт собирал материалы, определенно не были полицейскими.

Страйк пытался убедить себя, что не хочет сэндвич с беконом, такой же, как поедал Штырь. Пахло очень вкусно.

— Рини боится свиней, — сказал Страйк. — Животных, я имею в виду.

— Да? — сказал Штырь, слегка заинтересовавшись. — Не думаю, что нам удастся провезти свинью в Бедфорд, Бунзен.

Пока Страйк смеялся, его мобильный снова зазвонил, и он увидел номер Люси.

— Привет, Люси, как дела?

— Стик, Тед записался на прием к терапевту на этой неделе в пятницу.

— Окей, я буду там.

— Правда? — сказала Люси, и он услышал в голосе недоумение, что в кои-то веки он не сказал, что проверит свой ежедневник, и не стал раздражаться, что его просят назначить дату.

— Да, я же сказал, я приду. Во сколько?

— В десять.

— Хорошо, я приеду туда в четверг, — сказал Страйк, — позвоню Теду и скажу, что поеду с ним.

— Это так мило с твоей стороны, Стик.

— Брось, — сказал Страйк, которого совесть продолжала мучить после недавних откровений Люси. — Это меньшее, что я могу сделать. Слушай, я сейчас занят. Я позвоню тебе позже, хорошо?

— Да, конечно.

Люси отключилась.

— Все в порядке? — спросил Штырь.

— Да, — сказал Страйк, убирая телефон в карман. — Ну, возможно, у моего дяди деменция, я не знаю. У брата моей мамы, — добавил он.

— Да? — сказал Штырь. — Мне жаль это слышать. Чертова сука, деменция. Мой старик тоже страдал от нее.

— Не знал этого, — сказал Страйк.

— Да, — сказал Штырь. — На ранней стадии. Когда я видел его в последний раз, он понятия не имел, кто я такой. А, впрочем, у него было так много детей, что он едва мог вспомнить, кто я, даже когда он не был дряхлым, старый похотливый ублюдок. А почему у тебя нет детей? — спросил Штырь, как будто эта мысль только что пришла ему в голову.

— Я их не хочу, — сказал Страйк.

— Ты не хочешь детей? — спросил Штырь, его тон наводил на мысль, что это было похоже на нежелание дышать.

— Нет, — сказал Страйк.

— Ты жалкий ублюдок, — сказал Штырь, с недоверием глядя на Страйка. — Дети — вот из-за чего все это. Черт возьми, посмотри на свою маму. Вы трое были для нее всем.

— Да, — автоматически ответил Страйк. — Ты прав.

— Ты бы видел Алиссу, когда Энджел заболела. Это чертова любовь, чувак.

— Да… ну, передай ей мои самые лучшие пожелания, окей? И Энджел.

Страйк поднялся на ноги со счетом в руке.

— Спасибо, Штырь. Мне нужно идти. Работы много.

Заплатив за кофе и сэндвич с беконом, Страйк направился обратно по Бетнал-Грин-роуд, погруженный в свои не совсем продуктивные мысли.

«Вы трое были для нее всем».

Страйк никогда не думал о том, что у Леды было трое детей, но его старый друг напомнил ему о существовании человека, о котором Страйк вспоминал, наверное, не чаще одного раза в год: о младшем сводном брате, который был результатом брака его матери с ее убийцей. Мальчик, которому родители дали предсказуемо эксцентричное имя Свитч, родился незадолго до отъезда Страйка в Оксфордский университет. Тот буквально ничего не почувствовал к пищащему малышу, даже когда счастливая Леда настояла на том, чтобы ее старший сын взял на руки своего брата. Самым ярким воспоминанием Страйка о том времени было его собственное чувство ужаса от того, что он оставил Леду в сквоте с ее становившимся все более неуравновешенным и агрессивным мужем. Ребенок был лишь дополнительным осложнением, навсегда запятнавшим себя клеймом сына Уиттакера. Его сводному брату только исполнился год, когда умерла Леда, и его усыновили дедушка и бабушка по отцовской линии.

Он не испытывал никакого любопытства по поводу нынешнего местонахождения Свитча и не желал с ним знакомиться. Насколько он знал, Люси чувствовала то же самое. Но тут же Страйк поправил себя: он не знал, что чувствует Люси. Возможно, Свитч был одним из сводных братьев и сестер, с которыми она поддерживала связь, скрывая это от старшего брата, который самонадеянно полагал, что знает о ней все.

Страйк вернулся на станцию «Бетнал Грин», испытывая чувство вины и тревоги. Он бы позвонил Робин, если бы она была свободна, но не для того, чтобы надоедать ей своими личными проблемами, а чтобы сообщить, что Штырь готов помочь развязать язык Джордану Рини, что Штырь тоже считает, что полиция ошибается в деле об убийстве Пёрбрайта, и что братья Фрэнки, нелепо замаскировавшись, отправились покупать веревку. И снова тот факт, что она была недоступна и, скорее всего, будет недоступна в обозримом будущем, заставил его осознать, насколько звук ее голоса вообще поднимает его настроение. Он все больше понимал, насколько сильно он, весь из себя такой самодостаточный, полагался на то, что она всегда рядом и всегда на его стороне.

34

Хаос рассматривается не как распад созданного, а как бесконечность, как возможность бесконечного творчества все вновь и вновь.Не как нечто отрицательное выступает здесь хаос, а как среда, в которой может быть создано нечто совершенно новое.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Робин жаждала одиночества, сна и еды, но распорядок дня на ферме Чапмена был составлен так, чтобы предоставлять как можно меньше этих благ, и у некоторых неофитов начали сдавать нервы. Робин была свидетелем того, как Тайо Уэйс отругал зеленоволосую Пенни Браун за то, что она уронила большую стопку чистых сложенных простыней, которые она несла через двор. Бекка Пёрбрайт быстро повела Огненную группу к загону для свиней, но не успела помешать им увидеть, как Пенни разрыдалась.

С разной степенью искусности в критику материализма и социального неравенства, которой забрасывали новичков, начали проникать апокалиптические нотки. Отсутствие контактов с внешним миром усилило ощущение пребывания в бункере, в который членам церкви регулярно доставляли новости об ужасах сирийской войны и медленной гибели всей планеты. Эти собрания пронизывало ощущение необходимости срочно решать проблему: только пробудившиеся могут предотвратить глобальную катастрофу, потому что люди из «пузыря» продолжали, эгоистично и апатично, ускорять гибель человечества.

Папа Джей и ВГЦ теперь открыто назывались первой надеждой мира. Хотя Уэйс больше не появлялся после первого ужина, Робин знала, что он все еще на ферме, потому что члены церкви часто упоминали об этом факте тихим, благоговейным голосом. Редкость его появлений, казалось, скорее подпитывала, чем умаляла обожание его последователей. Робин предположила, что он скрывался в фермерском доме и ел отдельно от членов церкви, которые, несмотря на заявленную приверженность церкви к органической и выращенной без нанесения вреда экологии еде, питались в основном дешевой лапшой быстрого приготовления с небольшим количеством белка в виде вареного мяса и сыра.

В среду утром Мазу Уэйс, которую, в отличие от своего мужа, часто можно было увидеть «парящей» по двору, провела в храме совместный семинар с Огненной и Деревянной группой. На центральной пятиугольной сцене были кругом расставлены лакированные стулья, и когда все заняли свои места, Мазу произнесла краткую речь о необходимости духовной смерти и возрождения, которые, по ее словам, произойдут только когда прошлая боль и заблуждения будут приняты, исцелены или отброшены. Затем она предложила членам группы рассказать о несправедливости и жестокости, причиняемой им членами семьи, партнерами или друзьями.