Неизвестные в доме

А через четверть часа он уже следом за Джо входил в темный коридор покосившегося домишки. Посредине, на выщербленном полу коридора, стояла непросыхающая лужа. В мощеном дворе - ведра, помойные баки, белье, развешанное на проволоке.

Джо постучал в дверь. Внутри зашевелились. Сонный голос спросил:

– Кто там?

– Это я, Джо. Мне нужно срочно поговорить с Аделью.

Отвечавший, должно быть, лежал в постели.

– Ее дома нет.

– Значит, она еще не возвращалась?

– Возвратилась и снова ушла.

– С Жэном?

– Откуда я знаю с кем.

Над их головой открылось окошко. Из него выглянула голова, особенно странная потому, что луна освещала только одну половину лица,- голова Фляжки.

– По-моему, Жэн ждал ее в коридоре. Ты, Джо, здорово их напугал.

– Мне нужно с ней поговорить, - негромко сказал Лурса.

– Скажи, а мы у тебя подождать не можем?

– Комната у меня не убрана.

Они поднялись по неосвещенной винтовой лестнице. Навстречу им вышла Фляжка в пестром халатике с керосиновой лампой в руке.

– Простите, господин Лурса, что я вас так принимаю. У меня до вас гости были, дважды, ну и...

Она затолкала ногой под кровать эмалированное биде.

– Разрешите, я лягу? Здесь такой холодище...

– Я хочу задать вам один вопрос. Вы работаете примерно в том же районе, что и Адель. Может быть, вам известно, какие молодые люди ходили к ней?

– До или после?

У Лурса невольно вырвался вопрос:

– После чего?

– После Большого Луи! Словом, после всей этой истории! До, я знаю, к ней заходил мсье Эдмон. И даже... Постойте-ка, вам я могу сказать. У него это было в первый раз. Он хотел сделать опыт... Кажется... Словом, трудно было, поняли?

– Ну и после?

– Вот не знаю. Она рассказала мне, что он даже ревел от злости и дал ей сто монет, только бы молчала.

– Вы никогда не видали ее с кем-нибудь другим?

– Подождите-ка. Дайте подумать... Нет! Ведь мы устаиваемся так, чтобы друг другу не мешать. Да и гости стараются проскользнуть незаметно.

– А вы не знаете, куда она могла уехать?

– Она ничего не сказала. Знаю только, что у нее в Париже есть замужняя сестра. Живет где-то около Обсерватории. Она привратница. Есть у нее и брат, он жандарм, но где - мне неизвестно.

Дюкупа разбудил ночью телефонный звонок, и он даже подскочил в постели. Потом позвонили комиссару полиции. Полицейских сняли с постов, их разослали повсюду, кого на мотоцикле, кого пешком. В три часа утра вышел из дома и сам комиссар Бине.

Этой ночью усиленные посты стояли у вокзала, у автобусных остановок, дожидаясь отправки первого утреннего автобуса, а во всех отелях у приезжих проверяли документы.

В восемь часов утра в суде открылись двери; у подъезда под ледяным небом ждали двести человек, напор которых еле сдерживали полицейские.

Это было неизбежно, однако он сердито насупил мохнатые брови: г-жа Маню ухитрилась пробраться в каморку, где под охраной двух жандармов сидел ее сын. И самое нелепое во всем этом было то, что Лурса почудилось как бы веяние первого причастия или свадебной церемонии. Все эти люди с покрасневшими от холода носами шагали, засунув руки в карманы, под ледяным ветром в одном и том же направлении как раз в тот час, когда зазвонили к мессе. Пропуска, которые полагалось предъявлять при входе, адвокаты в мантиях, сновавшие взад и вперед, хоть и без толку, но с важно-озабоченным видом. Наконец, сам Маню, во всем новом с головы до пят, в новой темно-синей паре, которую мать сочла более парадной, в новых лакированных туфлях, которые пахли магазином и поскрипывали на ходу. Уж не она ли собственноручно приладила ему галстук-бабочку в горошек?

И сама она тоже нарядилась как на праздник, даже чуть-чуть надушилась. И плакала, не плача,- такая у нее была привычка. Она бросилась к адвокату, и он на мгновение испугался, что она прильнет головой к его груди.

– Доверяю вам его, господин Лурса! Доверяю вам все, что мне осталось в этом мире!

Ну ясно, ясно. Если бы дело затянулось еще хоть немного, если бы, например, встал вопрос о кассации, он непременно возненавидел бы ее всеми силами души. Слишком уж она хорошая. Всего в ней слишком: и скромности, и достоинства, и прекрасного воспитания, и чувствительности.

Но, с другой стороны, как же ее не жалеть? Она вдова. Она небогата. Она трудилась, чтобы воспитать сына. Подавала ему только самые лучшие примеры, и все-таки он здесь, на скамье подсудимых.

Ей следовало бы быть героиней трагедии, и действительно, временами она была бесконечно трогательна, когда вдруг без всяких причин терялась, забывала, где она и что происходит вокруг, тоскливо озираясь, как заблудившийся в лабиринте города ребенок.

Лурса недолюбливал ее. Что поделаешь? Он был уверен, что Эмилю было тошно в их маленьком, слишком опрятном домике на улице Эрнест-Вуавенон.

– Вы надеетесь на благополучный исход, господин Лурса?

– Безусловно, сударыня. Безусловно.

Началась суета. Каждый боялся что-нибудь забыть. Председательствующий суда, уже облаченный в красную мантию, время от времени приоткрывал дверь, ведущую в зал, стараясь определить, тепло там или нет, потому что все окна затянуло изморозью и в помещение проникал серо-стальной зимний свет.

Лурса заглянул в комнату для свидетелей и увидел Николь, со спокойно-благоразумным видом сидевшую на самом краешке скамейки.

Полиция еще не разыскала ни Адель Пигасс, ни Жэна из Бордо. У Дюкупа был скверный вид, красные, как у кролика глаза, он вообще не мог похвастаться здоровьем, а после телефонного звонка Лурса так и не уснул до самого утра.

– Суд идет!

Лурса с развевающимися рукавами мантии пробивался к своему месту с такой свирепой физиономией, что казалось, будто он сейчас что-то глухо прорычит. Он положил перед собой девяносто семь желтых папок с чувством какого-то зловещего удовлетворения и поглядел в зал, поглядел на судей, на публику, ощущая трепет в каждой жилке.

Приступили к отбору присяжных.

– Нет отвода со стороны защиты?

– Отвода нет.

Джо Боксер был здесь и сидел в первом ряду с видом ближайшего родственника. Перешли к вызову свидетелей, но зал еще не утихомирился.

– Дело, которое мы рассматриваем сегодня, - печальным голосом объявил председательствующий, - весьма щекотливого свойства, и предупреждаю публику, что не потерплю никаких инцидентов и при малейшем шуме прикажу очистить зал.

Г-н Никэ, вот как его зовут! Еще в те времена, когда был жив отец Лурса, г-н Никэ посещал их дом. Пожалуй, ни у кого не было столько доброй воли, как у него. Ее было даже с избытком, и голубые, как у ангела, светлые глаза г-на Никэ призывали всех в свидетели его благородных усилий.