Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс!
Шрифт:
Он знал – от Вашингтона до Европы далеко. Но в тучах фашистской саранчи, опустившейся на западные области СССР, были румынские, венгерские и финские солдаты. Вместе с вермахтом они сражались против СССР. Лишь 5 июня 1942 г. США объявили войну Румынии, Венгрии и Болгарии, а с Финляндией так и не разорвали дипломатических отношений.
Вступление Соединенных Штатов в войну не вызвало подъема, сходного хотя бы с тем, что было в 1917 году. «Изоляционисты» в своем большинстве немедленно сплотились вокруг правительства, о 1935–1941 годах теперь отзывались как о «лебединой песне изоляционизма»5. Но в стране не без их участия получил хождение тезис: Рузвельт «вогнал нас в войну, ибо не имел политической смелости вести нас». Парадов почти не устраивали, патриотических манифестаций было мало, да и флагами
Один из ярких деятелей эпохи Рузвельта, Д. Ачесон, годы и годы спустя разъяснил: Гитлер совершил «неслыханную глупость», ибо «наконец враги с беспрецедентной глупостью разрешили наши дилеммы, рассеяли наши сомнения и объединили наш народ на долгой и трудной дороге, избрать которую требовал национальный интерес»6. Если бы Рузвельт действительно именно тогда имел в виду вступить в войну с Германией, для помянутого «объединения» не потребовались бы «враги», а оно было бы достигнуто к началу войны. Разброд в умах отразил зигзагообразный курс, по которому ФДР в конечном счете ввел Соединенные Штаты в войну.
Опрос общественного мнения в самом начале 1942 года продемонстрировал смятение умов. 26 процентов опрошенных дали ответ – война за освобождение мира, 14 – война за освобождение, 13 – война за свободу, 11 – война против диктаторов, 9 – война за человечество, 7 – солидаризировались с ФДР: «война за то, чтобы выжить», 6 – народная война, 5 – антифашистская война, 5 – тотальная война и 4 процента – освободительная война7. Преобладали все же мессианские лозунги, большой части американцев страсть как хотелось видеть себя спасителями мира.
Враги в форме были пока далеки, под рукой были те, кого средний американец считал союзником микадо, – японцы, проживавшие в США. Они жили в штатах, прилегавших к западному побережью, главным образом в Калифорнии, – всего 112 тыс. человек, из них 71 тыс. имела американское гражданство. Уже в первые дни войны было арестовано 1266 японцев как «подозрительные». Тысяч восемь японцев попытались было избежать печальной участи и рассеялись по стране. Везде, где бы они ни появлялись, их преследовали. Губернаторы штатов призывали к лютой ненависти к ним. Губернатор Айдахо Ч. Кларк учил: «Япошки живут, как крысы, размножаются, как крысы, ведут себя, как крысы». В дверях ресторанов выставили объявления: «Здесь травят крыс и япошек», в парикмахерских: «Япошек бреют, за смерть не отвечают». Им отказывали в магазинах, о работе говорить не приходилось. Бдительным патриотам этого казалось мало – они шумно требовали репрессировать всех без исключения японцев.
В военном министерстве составили подробные планы заключения их поголовно, включая женщин и детей, в концентрационные лагеря. Дело оставалось за санкцией президента. Рузвельт, занятый по горло текущими военными делами, не имел времени рассматривать объемистое досье. Он решил дело просто и оперативно: 11 февраля президент по телефону отдал соответствующий приказ военному министру Стимсону. Судьба более 100 тыс. человек, из них свыше 60 тыс. женщин и детей, была решена в ходе одного телефонного разговора! В отдаленных местностях США были сооружены концентрационные лагеря, куда за колючую проволоку американские солдаты загнали несчастных людей. Включая тех, у кого была шестнадцатая часть японской крови8. 18 марта ФДР создал военную переселенческую администрацию для управления ими во главе с М. Эйзенхауэром. Патриоты вздохнули полной грудью: Америка спасена от внутренней угрозы.
Президент, однако, заботился о безопасности и аванпостов. Он выдвинул план – согнать более чем стотысячное японское население Гавайских островов на один островок или выслать его в США. Ближайшее ознакомление с проблемой показало, что план Рузвельта нереален: не было необходимого тоннажа, а на Гавайских островах требовались рабочие руки. Рузвельт неохотно отступил, только 2 тыс. «подозрительных» были высланы
в США.Эти технические трудности оказались непреодолимыми и в других случаях. Министр юстиции Ф. Биддл принес проект прокламации об интернировании немцев. «Сколько их?» – осведомился Рузвельт. Министр назвал цифру около 600 тыс. человек. Обсудив проблему, собеседники сошлись, что это физически невозможно. Об интернировании итальянцев ФДР не заботился. Он отмахнулся: «А, эти! Всего-навсего оперные певцы».
В начале мая 1942 года министерство юстиции представило президенту подробный доклад о результатах расследований в связи с депортацией японцев в концентрационные лагеря: конфисковано 2600 револьверов, 1500 радиоприемников, 3000 фотоаппаратов. Однако, указывалось в докладе, «мы не обнаружили в ходе операции каких-либо опасных лиц, о которых мы не, могли узнать другими путями. Мы не считаем, что конфискованный динамит или порох предназначались для каких-либо диверсий. Мы не нашли ни одного пулемета или револьвера в таких обстоятельствах, которые заставили бы предположить, что данный револьвер будет использован на пользу врагу. Мы не обнаружили ни одного фотоаппарата, в отношении которого можно было бы заподозрить, что он предназначен для шпионских целей»9.
Рузвельт ознакомился с докладом. Это не изменило судьбу заключенных. Всю войну они пытались жаловаться на свою печальную участь. Когда одна из жалоб достигла Верховного суда, его большинство в решении от 18 декабря 1944 г. записало: «Мы считаем несправедливым называть переселенческие центры концентрационными лагерями в мрачном смысле этого термина». Судья О. Роберте, оставшийся в меньшинстве, все же отметил: «Так называемые переселенческие центры – эвфемизм для концентрационных лагерей». Франклин Д. Рузвельт считал расправу с японцами справедливой; «великая демократия» защищалась методами, соразмерными своей силе и величине вражеской угрозы, точнее ее представлению обо всем этом.
По-иному думали невинно репрессированные люди. В начале 1945 года 5766 американцев японского происхождения, доведенные до отчаяния издевательствами в одном из лагерей, демонстративно отказались от гражданства США. Об их бедах и вообще о том, как именно в действительности страна готовилась к войне, стало известно много спустя – одним из первых действий президента после Перл-Харбора было создание 19 декабря 1941 г. управления цензуры. Печать и радио попали под жесткий контроль. Вспыхнувшее не слишком сильное недовольство только позабавило президента.
В начале января 1942 года у Рузвельта собрались привлеченные для подготовки ежегодного послания конгрессу. Адъютант сообщил, что министр юстиции Биддл явился с каким-то докладом. Рузвельт улыбнулся и обратился к присутствующим: «Фрэнсис ужасно обеспокоен гражданскими правами, особенно теперь. Он буквально оседлал меня, требуя не ограничивать их. Не смейтесь, не выдавайте меня, а я проучу его».
Вошел Биддл. Президент серьезно, почти торжественно произнес:
– Фрэнсис, вы кстати. Мы как раз обсуждали вопрос о гражданских правах во время войны, и я решил издать прокламацию, текст которой надлежит подготовить вам, отменяющую в значительной степени свободу слова и печати в военное время. Жаль, конечно, но я убежден, что это абсолютно необходимо, и хочу объявить об этом в своем послании.
Биддл широко раскрытыми глазами оглядел присутствовавших. Все промолчали. Он вскочил и произнес горячую речь в защиту демократических свобод. Рузвельт дал ему выговориться и только затем сказал – шутка.
ФДР счел, что начавшаяся война – дело серьезное и игра в демократию в это время неуместна. Да, подтверждает его биограф Дж Барнс, «в войну Белый дом отнюдь не был сильным и стабильным оплотом гражданских прав»10. Адмирал У. Леги, назначенный председателем комитета начальников штабов, доверительно довел до сведения американских командующих: президенту нравится титул «главнокомандующий вооруженными силами» и он не хочет, чтобы его именовали по-иному11. Правда, армейскому командованию стоило труда отучить ФДР говорить о флоте «мы», а об армии «они». Работавшие с Рузвельтом отлично разгадали его желание быть военным руководителем. Гопкинс и другие, не имевшие воинских званий, сочли возможным обращаться к ФДР «г-н президент», но по имени – никогда.