Неизвестный солдат

Изба пахла свежевымытыми полами, той чистотой, когда в доме живет одинокая, хозяйственная, работящая молодая женщина. Это было совсем не то, что встречал Бокарев на танцульках, на вечерах самодеятельности, которые устраивали для них шефы, не то, что попадалось ему во время коротких увольнительных в город, и не то, что видел он на фронте: девушки-регулировщицы, санитарки, телефонистки, такие же военные, как он сам. Здесь было далекое, родное: молодая здоровая женщина, только покультурнее, чем девки и бабы в его далеком сибирском селе.

Клавдия сняла платок – ее черные смоляные волосы были разделены пробором, – сняла жакет и осталась в кофточке, открывавшей за каемкой загара полную белую шею и руки, широкие, рабочие, но тоже белые и полные; от них пахло душистым мылом, и этот запах мешался с запахом пота работающей женщины, – эти запахи пьянили Бокарева.

Она сидела рядом с ним на лавке и смотрела, как он пьет молоко, закусывает хлебом, разрезая его блестящим, остро заточенным финским ножом.

– Какой нож у вас страшный.

– На фронте без холодного оружия как без рук, – ответил Бокарев.

– Фрицев скоро прогоните?

– Точную дату назвать не могу, но думаю, что в будущем году войну закончим успешно. Сейчас на фронте положение слоеного пирога.

– Какого такого пирога? – удивилась Клавдия.

Бокарев, ударяя ребром ладони по столу, показал:

– Тут мы, тут фриц, опять мы, опять фриц. Вопрос в том, кто кого в котел возьмет. Все от вас зависит.

– От нас? – еще больше удивилась Клавдия.

– От того, как тыл будет сочувствовать фронту, – многозначительно произнес Бокарев, подвигаясь ближе к Клавдии.

Она опустила глаза, тронула медаль на его груди.

– «За отвагу»... А в чем отвага-то была?

– Все вам надо знать? – загадочно ответил Бокарев.

– Военная тайна, – засмеялась Клавдия.

– Вот именно. Могу рассказать только близкому человеку.

Она подняла голову, посмотрела ему в глаза серьезным, глубоким взглядом.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать три.

– Молодой... – Она протянула руку, провела рукой по его волосам, слегка потрепала их. – Русоволосый... Любят тебя, наверно, девки.

Он попытался удержать ее руку.

– Любили когда-то. А сейчас не знаю: любят или нет.

Она вздохнула:

– Полюбят еще молодые, красивые...

– Такую, как вы, мечталось встретить.

– Я старая, – вздохнула Клавдия, – тебе двадцать три, а мне тридцать.

– Самый возраст для женщины... – начал Бокарев.

Она кивнула на его полевую сумку:

– Сумка-то, наверно, письмами набита и фотографиями. Показал бы свою девушку?

– Какую девушку, нет у меня девушки. – Бокарев суетливо открыл планшет. – Письма у меня только от матери, мать у меня в Сибири живет... фотокарточка вот, снялись мы с командой.

На фотографии он был снят вместе с Вакулиным и Лыковым – справа, Краюшкиным и Огородниковым – слева.

– Военный фотокорреспондент снял. Ехал с нами, ночевали вместе, вот и снял. Всем по карточке на память роздал, известный фотокорреспондент, для «Правды» и «Известий» снимает. Могу оставить на память. Если взамен свою дадите.

– Фотографии у меня старые, я на них молодая, непохожая, – засмеялась Клавдия.

– Подарите, прошу убедительно.

– Подумаем, – сказала она, вставая, – пойдем, миленький, посмотрим, что у колодца.

Бокарев недовольно поморщился:

– О колодце не беспокойтесь. Все будет сделано согласно предписанию. В армии приказ командира – закон!

– Неудобно, – Клавдия натянула жакет, покрыла голову платком, – люди работают, а мы сидим.

Краюшкин и Лыков сидели на обтесанных досках, перед крынкой молока и краюхой хлеба, закусывали, дожидаясь, когда Вакулин и Огородников кончат свою работу.

Зияло открытое отверстие колодца; рядом, в луже, валялись гнилые доски старого сруба; их растаскивали по дворам бабы и ребятишки.

Над колодцем, с веревкой в руках, стоял Огородников. Тут же на корточках сидела Нюра, заглядывая в колодец, держа в руках веревку, которой был обвязан Вакулин.

– Тащи! – послышался из колодца голос Вакулина.

Перебирая веревку, Огородников вытащил из колодца ведро, неловко перехватил, немного воды выплеснулось.

– Осторожнее, боров! – закричала Нюра. – Там человек.

– Брысь! – ответил Огородников.

Бокарев заглянул в ведро: вода была чистой, свежей. Все же он приказал:

– Еще одну пробу.

Огородников выплеснул воду, снова спустил ведро, Вакулин опять наполнил его.

Попробовав воду и причмокнув от удовольствия, Бокарев сказал Клавдии:

– Прошу произвести дегустацию!

Клавдия сдвинула платок со лба, наклонилась к ведру, отпила и согласилась, что вода хорошая – пить можно.

За ней и другие женщины, наклоняясь к ведру, пробовали воду, хвалили.

Лыков удовлетворенно сказал:

– Чистый аш два о!

– Аш два о по-ученому означает: чистый лимонад, – объяснил Бокарев. – Попрошу местное население убрать территорию в смысле санитарии и гигиены. Завтра кладем сруб.

– Идите, ребята, парьтесь, затопили для вас баньку, – сказала женщина с подоткнутой юбкой, – а хотите, придем веничком постегаем.

– А Ваня там останется?! – закричала Нюра.

– Поднять наверх рядового Вакулина! – распорядился Бокарев.

Солдаты потащили веревку и подняли Вакулина. Он был в трусах, майке, сапогах и широкой соломенной шляпе, с которой капала грязь, – черный как трубочист.

– Ванечка, бедненький, – жалобно проговорила Нюра.

– Вот на какие жертвы идет геройский советский солдат Во имя тыла, – назидательно проговорил Бокарев. И, наклонившись к Клавдии, тихо добавил: – А вы, чуть что – отодвигаетесь...

12

До квалификационной комиссии осталось пять дней.

Экзамена по правилам движения я не боялся. Я их знал практически, сумею объяснить и теоретически. Запомнил еще с того дня, когда получал любительские права.