Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...

А вообще я не знаю, как бы развивались события, не поддайся я маниакальной торопливости Сталина... Обычно медлительный, он в тридцать шестом году сделался истерически-неуправляемым, повторяя ежедневно: «Когда начнется процесс по Каменеву и Зиновьеву с Пятаковым и Радеком?» Я проклинаю тот день, когда подарил ему переплетенные тома записанных разговоров о нем, Сталине, между Каменевым, Вавиловым, Зиновьевым, Мандельштамом, Радеком, Мейерхольдом, Бухариным, Бела Куном, Рыковым, Покровским, Плетневым...

Зачем я это сделал? Да, да, именно так, я, еврей, разделяю мой народ на жидов и евреев... После того как Сталин прочитал этот том, в него вселился бес торопливости... Каменев, а особенно Пятаков, обманули следователей, вписали в свои показания смехотворные вещи: мол, летали на самолете Люфтганзы к Троцкому в Осло, а туда, оказывается, Люфтганза до сих пор не летает...

Ну, на Западе и заулюлюкали... А Сталин решил, что я это сделал специально, желая скомпрометировать его процессы, которые делают его единственным вождем Октября, его, голубя, кого ж еще... Поэтому он и поставил надо мной Ежова, а теперь вот и посадил...

Да, я дружу с моим следователем, хороший парень, доверчивый, честный, порою обращается ко мне «товарищ нарком», дает говорить по телефону с сыном... Но когда он попросил меня написать в наш сценарий, как я готовил убийство Кирова, я сдуру ответил, что этот вопрос надо предварительно обговорить с Иосифом Виссарионовичем... С тех пор он запретил мне звонить домой...

Значит, они взяли моего мальчика, мою кровиночку, в чем он-то виноват!? Вот тогда я и вспомнил уроки Юры Пятакова во время следствия и начал закладывать свои фугасы в листы дела, типа «при содействии Крючкова сын Горького заболел воспалением легких»... Вдумайтесь в эту фразу...

Это же еврейский анекдот, а не фраза! Над ней будут хохотать потомки... «Посодействуйте мне в заболевании гриппом...» Ничего, а? А еще я забил в протокол, что дал задание моему помощнику Буланову отравить выдающегося сталинца, первого чекиста Ежова: «Обрызгай ртутью мой кабинет, пусть Ежов надышится парами»...

Ничего, следователь поверил! Ухватился! Сказал, что товарищ Сталин высоко оценил это мое показание, просил передать привет, справлялся, не нужна ли какая помощь, предложил по воскресеньям вывозить меня на дачу, играть в крокет... Вы умеете играть в крокет? Странно, такая чудная игра... Хотите, научу? Я ведь тоже раз вывез Каменева на природу, — за два дня перед началом процесса...

Я его боялся, он мог взбрыкнуть, потому-то и сказал ему на полянке в Зубалове, что, мол, лейте на себя грязь, Лев Борисович, сочиняйте небылицы, — партия проснется от спячки, когда услышит такой самооговор, это для меня единственный путь сместить Сталина... Я играл вдохновенно, и Каменев мне поверил...

Даже глаза загорелись: «Неужели наш несчастный народ выйдет из трагической спячки?!» Я ему выйду! — Ягода, рассмеявшись, подмигивает залу. — Мы ему выйдем, а?! Кто ж из пастухов разрешит овцам своим осознать себя людьми?! Дурак или неуч... А ну, давайте, стадо, кричите: «Да здравствует великий вождь советского народа товарищ Ягода!» Чего молчите? Победи я в себе жидовское изначалие, — всегда быть рядом с вождем, вторым, — еще как бы орали. А ну встать! Да здравствует товарищ Сталин, ура!

Нарастает рев толпы, нарастает до ужаса, до рвущихся перепонок, до ощущения своей расплющенной никчемной малости...

БАТНЕР. На допросе в прокуратуре СССР от 19 февраля тридцать восьмого года бывший член ЦК партии левых эсеров Карелин показал: «Я должен признать самое тяжелое преступление — наше участие в покушении на Ленина. Двадцать лет скрывался этот факт от советского народа. Было скрыто, что мы, по настоянию Бухарина, пытались убить Ленина... Процесс правых эсеров, проходивший в двадцать втором году, не вскрыл истинной роли Бухарина...»

УЛЬЯНОВА. Я, Ульянова Мария Ильинична, свидетельствую, что в день покушения на Ленина товарищ Бухарин, наш любимый, добрый и чистый Николай Иванович, обедал у нас в Кремле и всячески просил Ильича, чтобы тот не ездил выступать на завод Михельсона: «Ситуация в городе крайне нервозная, Владимир Ильич, Дзержинский говорил, что в столице множество заговорщических групп, в первую очередь эсеровских, я понимаю — “безумству храбрых поем мы песню”, но революции вы нужны живым...»

ДЗЕРЖИНСКИЙ. Я, Феликс Дзержинский, свидетельствую, что Бухарин передал мне семь писем, полученных им, главным редактором «Правды», одним из ведущих членов ЦК: «Мы расправимся с тобой! Вместе с тобою, Лениным и Троцким будут убиты Каменев, Зиновьев, Рыков, Цурюпа, возмездие неминуемо!» Я потребовал, чтобы Бухарин согласился, наконец, на охрану — хотя бы два чеки-ста-кронштадтца из частей Федора Раскольникова. Он отказался, сказав, что контрреволюция мечтает убрать Ленина — вот кого надобно охранять как зеницу ока.

Однако и Ленин отказывался от того, чтобы его сопровождала охрана, похохатывая при этом: «Меня сопровождала охранка начиная с девяносто третьего года, хватит, надоело». Следствие по делу Фанни Каплан показало, что она действовала самостоятельно, без указания эсеровского ЦК.

Как и Мария Спиридонова, террористка Каплан была впервые арестована за революционную деятельность в девятьсот пятом году, приговорена к каторге, там изнасилована, заражена, брошена в рудник. С тех пор ее характер сделался неуправляемым, чрезмерно импульсивным, отвергающим какую бы то ни было дисциплину... У ЧК не было серьезных оснований обвинять ЦК эсеров в решении убить Ленина...

Мнения были, но разница между мнением и решением ЦК — непереступаема... Вообще-то, если бы меня не устранили в двадцать шестом, я бы сидел рядом с Колей Бухариным... Я бы сидел с ним не потому, что любил его и дружил с нам, — Сталин тоже любил его и дружил с ним. Я бы сидел здесь потому, что неоднократно выступал против Владимира Ильича: и в апреле семнадцатого, и во время Брестского мира, когда мы с Бухариным возглавляли фракцию левых коммунистов, и во время эсеровского мятежа в Москве...

Если в партии единомышленников невозможно открыть свое сердце — даже если ты выступаешь против того, кого все мы почитаем вождем, — тогда с идеей социализма покончено, наступает реанимация черносотенного абсолютистского самодержавия... Да, я бы сидел рядом с Бухариным... Ему вменяют в вину желание убить Ленина, Сталина, Свердлова в восемнадцатом году, а мое имя не упоминается, будто меня и не было в истории русской революции...

Куда уж нам: Троцкий с Каменевым — жиды, я — паршивый лях, Петерс и Берзинь — латышские увальни, Артузов и Платтен — швейцарские ублюдки, Раковский — цыган, молдаванин юркий. Поздравляю, Коба, идея шовинизма пышно и ядовито прорастает — с твоей подачи — в сознании тех, кого мы хотели привести в царство интернационального братства...