Некого больше убивать

Джима прервал телефонный звонок. Из Нью-Йорка сообщали, что две машины-водовозки, действительно, работали 24 декабря до часа ночи — заливали к Рождеству площадку под каток в Северном Бронксе.

— Это у них случайная работа? — поинтересовался Джим.

— Нет, каждый год, если погода позволяет.

— А кто конкретно работал?

— Хуан Гарсиа и Гарольд Корн.

— Понятно. Корна немедленно арестуйте… И арестуйте Пола Келли… По обвинению в убийстве Майкла Пельца… Да, Майкла Пельца, — распорядился Джим и, обернувшись к Стивену, сказал: — Ну вот, теперь езжай к Корну и выбивай подробности. Как только дождемся досье на доктора.

Ждать пришлось недолго. Вскоре занесли папку, в которой фигурировал Моше Плоткин, 1911 года, родившийся в Праге, там же окончивший гимназию и поступивший в 1929 году на медицинский факультет Венского университета. В 1934 году он заканчивает университет со специальностью психиатра. В 1937-м эмигрирует в США. С 1937 года по 1940 год учится в докторантуре университета Беркли и защищает диссертацию PhD. С 1941 года работает в университете Беркли профессором-исследователем по ряду проектов, финансируемых Министерством обороны. В 1948 году открывает собственную клинику в Санта-Барбаре, специализированную на лечении алкоголизма, наркомании, а также на общей психотерапии. Основной контингент пациентов — актеры, режиссеры, высшие менеджеры кинокомпаний, крупные бизнесмены Лос-Анджелеса. В 1973 году доктор Плоткин продал свою клинику доктору Энтони Горну, переехал в Нью-Йорк, где открыл офис на Ист 64 стрит. С 1974 года вел курс гипнотерапии в Колумбийском университете, опубликовал 51 статью и две монографии по проблемам психотерапии, за одну из которых удостоин специальной награды Всемирного общества фрейдистов. В марте 1981 года профессор Плоткин выехал из США в Австрию.

За доктором Мо Плоткиным не числилось абсолютно никакого криминала, хотя он постоянно находился в поле зрения ФБР как друг семьи Гаруччи.

— Ты это хотел узнать? — усмехнулся Джим. — Имеешь.

Стивен уже было закрыл папку, как на глаза ему попалась копия вырезки из «Лос-Анджелес таймс» с портретом Мелинды Монтрей. Это было интервью доктора Мо Плоткина под заголовком «Ее можно было спасти». И в этом интервью доктор сожалел, что его не было рядом с Мелиндой, когда с ней случился нервный кризис. Да, она ему звонила перед тем, как отравиться снотворным, но вряд ли он успел бы приехать. «Век сейчас такой, — заявил доктор, — что мы можем избежать самоубийств, только приставив к каждому человеку по психиатру».

— А как тебе это понравится? — подсунул Стивен бумагу Джиму.

— Ну и?… — спросил Джим, пробежав ее глазами.

— Он так же, как и Келли, работал с Монтрей. И заметь: она ему звонила перед смертью… И Кэрриган звонил, прежде чем выстрелить…

— Господи, куда тебя заносит! — разозлился Джим. — Ладно, завтра будешь допрашивать этих красавцев — можешь поинтересоваться у Келли. Еще можешь в свободное время подъехать в бывший офис Плоткина. Представляю: там Стивену Киршону явится тень доктора… Святой Иисус, какой идиотизм!

Джим замолчал, напряженно уставившись в дисплей компьютера, а кресло под ним как бы еще больше присело.

— Что случилось? — спросил Стивен. — Что тебя вдруг так беспокоит? Думаешь, нам не хватит доказательств, и суд их может освободить?

— Нет, — покачал головой Джим, — Я все пытался понять: откуда у тебя такое буйное воображение? И вот теперь, кажется, понял: это — не твоя страна, а потому ты можешь допустить что угодно… Для тебя это — безболезненно… И мне бы наплевать на твои бредни, если бы… Если бы это не сбывалось.

Джим вновь умолк. Стивен тоже предпочел не возникать. В конце концов, у Маккензи нет к нему профессиональных претензий. Но молчание затянулось и становилось тягостным. Джим барабанил толстыми пальцами по клавиатуре и сопел, пытаясь разобраться в себе.

— Ты только не обижайся, — снова начал он. — Знаешь, что меня зацепило?… Ты в шахматы играешь? (Стивен кивнул). Ну так представь: была задача — мат в три хода. Мы знали, кого заматовали, — Леклесса, и какой фигурой — Кэрриганом, и всего-то нам нужно было прокрутить два хода назад, и то для очистки совести. А получилось, что мы все раскручиваем и раскручиваем целую партию, странную, полную какой-то абсурдной логики и жестокости. Где спокойненько жертвовали и пешками, и фигурами. Сначала я сказал себе: «Ладно, такая это партия, под названием Шоу-бизнес…». Но теперь вот думаю: а если бы мы начинали не от леклессовского мата, от какого другого — на любом поле, неужели увидели бы в совсем других партиях схожую картину?

— Ага, — решил разрядить партнера Стивен. — Особенно — в Сицилианской защите.

— Перестань! — возмутился Джим. — Я это очень и очень серьезно. Вот сейчас сижу и со страхом жду E-mail от ребят, которых послал в «Стар Девелопмент». Честное слово, я уже боюсь новых открытий…

Маккензи словно накликал. Тут же заговорил компьютер: «You got a mail!». Партнеры впились в экран. Он был испещрен цифрами, смысл которых заключался в одном: основные деньги компания «Стар Девелопмент» заработала на печально кончивших свои дни исполнителях, после их смерти. А главным плательщиком была отнюдь не «Алитер», а рекординговая компания «Вирджиния».

— Посмотри! — комментировал Джим. — В общей сложности она заплатила «Стар Девелопменту» 65 миллионов долларов. Представляешь: сколько заработала? — Полмиллиарда!

— С чего ты взял?

— Да хотя бы по аналогии с этим контрактом, — и Джим открыл на экране просканированный «Р-25». — Видишь: «Вирджиния» платит 7 процентов от прибавочной стоимости от выпуска дисков Эдварда Прайда… И та же формулировка, что с «Алитером», — «маркетинговые услуги»… Ну вот, кажется, и я нашел себе последнюю работенку на завтра. Поеду в Феникс, узнаю, что за маркетинговые услуги такие. Все. До послезавтра… Да, — спохватился Джим, — ты видишь: никаких следов, что «Стардев» что-то поимела от убийства Леклесса…

27

«Вот и все: век кончается. И тысячелетие, — размышлял Гарри Пельц. — Когда-то, в детстве пытался себе это представить, все думал: доживу — не доживу. И думал, что вечность впереди. А вот дожил. Ну и что? И вообще: век и тысячелетие — это только по христианскому календарю. Для буддистов, евреев или мусульман никакой такой круглой даты нет. Так-то оно так, но если, например, француз едет из Монреаля в Нью-Йорк, он все равно отмечает, что осталось 200 миль, 100… И даже не думает переводить мили в километры. Впрочем, с веком и тысячелетием круглой цифры не получается. Это я так думаю. А другие считают, что Миллениум наступил как раз на круглой цифре. Тоже правы: как хочешь — так и считай. Хочешь — привяжи свою жизнь у одной дате, хочешь — к другой…

Но, наверное, не к таким датам нужно свою жизнь привязывать. И вообще — не к датам. Пусть они будут на кладбище, а жизнь нужно привязывать к близким людям. Мама, Рэйчел, маленький Майкл… Потом?… Последние двадцать лет у меня, кажется, совсем никаких нитей не было. Существовал, ездил по миру, блуждал по музеям, встречался, расставался, возвращался в Вегас, играл в покер. Континенты, страны, города, отели, лайнеры, самолеты… Есть, что вспомнить, но можно и не вспоминать, а тысячи фото выбросят без разбору, потому что никого они не греют. Кому интересен Гарри Пельц на фоне буддийского храма или в компании аборигенов, если самому себе он неинтересен?

Целых двадцать лет! Что же было? Дни рождения и свадьбы племяников, похороны братьев и сестры? Все-таки! Собирались семьей. Какие ни разные, а радовались вместе или горевали… Что еще?… В 95-м, встреча на Арлингтонском кладбище… Эй, солдаты, кто живой через 50 лет после Победы?…

Опять я о кладбище! Когда тело Майкла опустили, я видел эти оборванные нити — в руках могильщиков. Их вытащили из-под гроба, и были они оборванными с обоих концов — ни прошлого, ни будущего. Кажется, за эти мои 20 лет я все похоронил, кажется — и себя.