Некромант
Шрифт:
— Велено пропустить, — сообщил он начальнику караула. — А после казематов сеньор гауптмейстер у себя ждет.
Капрал задумчиво пожевал губами, переваривая услышанное, затем дал отмашку:
— Проводи и проследи! И смотри у меня…
Полди Харт, как звали обвиняемого, содержался в сырой и холодной камере со столь низким потолком, что выпрямиться в полный рост там был способен разве что карлик. Стены каменного мешка покрывала плесень, а от дыры в полу нестерпимо несло нечистотами, но жаловаться на условия школяру было грех. По крайней мере, его поместили
Стоило лишь надзирателю открыть дверь камеры, и одетый в рваные обноски черноволосый паренек скорчился на соломенном тюфяке и зажал ладонями уши.
— Я этого не делал! — заголосил он, не дав мне и слова сказать. — Ничего не делал! Я невиновен! Ничего не знаю! Никого не трогал! Не помню…
А после школяр и вовсе перешел на нечленораздельный плач, и я с осуждением посмотрел на тюремщика.
— Вы его били, что ли? Ну и на кой?
— Никак нет, магистр! — последовал уверенный ответ. — Нос сломали еще при задержании, а больше его и пальцем никто не тронул. Да вы сами посмотрите! Он же чокнутый! Как есть на голову больной! Мы к нему в камеру никого не пускаем, от греха подальше! Доктор только приходил, и все.
Я велел оставить нас наедине и попробовал успокоить арестанта, но тот лишь сбивчиво толковал о своей невиновности да плакал. Меня он словно не замечал вовсе и на вопросы не реагировал, даже когда удавалось отвести в сторону зажимавшие уши ладони. Убив на бесполезную возню немногим больше четверти часа, я плюнул на все и покинул камеру.
— Сеньор гауптмейстер… — тут же встрепенулся мой провожатый.
— Помню! — отмахнулся я. — Веди!
Кабинет заместителя командира гарнизона после холодной и сырой камеры показался уютным, просторным и очень теплым. Возможно, даже слишком теплым — меня сразу пробрал пот, а от красных портьер с позолоченными шнурами и батальных полотен на стенах зарябило в глазах.
Сеньор гауптмейстер был рыжим и дородным; своим вальяжным пренебрежением он напоминал обожравшегося сметаной кота. А помимо хозяина кабинета встретиться со мной возжелал гарнизонный капеллан. Этот был словно воробушек — тщедушный, порывистый и… опасный. Эфирное тело священника казалось предельно упорядоченным; одни лишь молитвенные бдения сделать его таковым не могли. Значит, колдун.
— Сеньор гауптмейстер… Ваше преподобие… — поздоровался я, избавляясь от плаща и шляпы.
— Вина, магистр? — сразу предложил хозяин кабинета.
— Не откажусь, — ответил я с намеком на улыбку.
Но улыбка объяснялась исключительно вежливостью, на деле веселья не испытывал ни на грош. Капеллан хоть и смотрелся воробушком, но так непринужденно контролировал незримую стихию, что не оставил ни единого шанса перехватить инициативу.
Мы выпили недурственного «ледяного» вина и одобрительно покивали, затем обсудили необычайно снежную зиму и слишком уж холодную для этого времени погоду, а потом гауптмейстер хлопнул ладонью по столу и предложил обговорить действительно важные вещи.
— Магистр, на какую дату назначим слушанье дела Харта? — спросил он столь естественным тоном,
что оставалось лишь поразиться его таланту лицедея.— Вопрос не ко мне, — ответил я, — а к тем, кто будет судить этого сбившегося с пути истинного юношу.
— Магистр не может, — ехидно вставил капеллан. — Хотел бы, да не может. Он здесь проездом и никаких полномочий не имеет.
Я посмеялся.
— Ваше преподобие зрит в корень. Я здесь действительно проездом, и участь Харта меня заботит мало.
Капеллан скривил лицо в язвительной гримасе.
— Ходят слухи, — произнес он, пристально глядя мне прямо в глаза, — будто некие состоятельные персоны взяли на содержание магистра Вселенской комиссии. Вам есть что сказать по этому поводу, сеньор вон Черен?
Осведомленность священника неприятно поразила, но нисколько не смутила.
— Берут на содержание любовниц, — невозмутимо ответил я. — Магистры Вселенской комиссии милостиво дозволяют неравнодушным людям компенсировать потраченное на служение обществу время.
— Не вижу в этом ничего предосудительного! — поспешил вставить гауптмейстер и вновь разлил по хрустальным бокалам вино. — Так что будет дальше, магистр?
Я пожал плечами.
— Перво-наперво я собираюсь разобраться в том, что произошло. Насколько убедительны улики против Полди Харта?
Смотрел я на капеллана, но ответил хозяин кабинета. Маска вальяжного безразличия впервые дала трещину, и он слишком уж резко заявил:
— Школяра схватили, когда тот выбегал из церкви, залитый кровью с головы до ног! Какие вам еще требуются доказательства, скажите на милость?!
Гауптмейстер вздохнул, враз растерял весь свой запал и уже голосом тусклым и безразличным добавил:
— Если не верите на слово, можете ознакомиться с материалами дела…
— Вопрос не в доверии или недоверии. Я обязан следовать установленной процедуре.
— Как пожелаете, магистр! Как пожелаете…
Материалы дела состояли из одного-единственного листа писчей бумаги. На первый взгляд изложенная на нем каллиграфическим почерком история не оставляла простора для двояких толкований, но грамотный адвокат легко мог перевернуть ее с ног на голову.
Из протокола следовало, что в ночь на воссияние Полди Харт выбежал из церкви Святой Берты и был задержан проходившим мимо армейским патрулем. Одежда школяра оказалась запятнана свежей кровью, а внутри храма обнаружился ночной сторож со свернутой шеей, но самого момента убийства или даже взлома никто не видел.
— Одного понять не могу, — пробормотал я, — церковному сторожу свернули шею, откуда взялась кровь на одежде Харта?
— Да какая разница? — отмахнулся гауптмейстер. — От волнения из носа пошла! Или сторож оказал сопротивление. Не важно!
— Еще как важно! Быть может, Полди уже пришел в церковь в таком виде?
— И зачем ему это? — прищурился капеллан.
— Спрятался от грабителей, — выдвинул я первое пришедшее в голову предположение. — А сторож перепугался, упал с лестницы и свернул себе шею. Или нет! Грабители преследовали Харта и убили сторожа, а ему самому удалось спастись!
— И куда эти гипотетические… — интонацией выделил сложное слово священник, — грабители делись из церкви?
— Вышли через черный ход!