Нелегалы 2. «Дачники» в Лондоне
Шрифт:
Реакция Центра была мгновенной:
…Не падайте духом, все зависящее от нас для скорейшего возвращения Геннадия домой мы сделаем. Тщательно ведите наблюдение — не будет ли слежки за остальными сотрудниками секции, при ее обнаружении обязательно ставьте нас в известность.
7 мая 1941 года американские газеты с фотографиями Овакимяна запестрели длинными сенсационными заголовками: «Русский шпион будет освобожден на поруки за 25 тыс. долларов» («Нью-Йорк геральд трибюн»), «Арест крупного тайного агента СССР» («Новое русское слово»), «Тайный агент Москвы вернулся в свой дом в Бруклине»…
«Хотя деятельность Овакимяна еще не совсем точно выяснена, — писала газета «Нью-Йорк геральд трибюн», — прокурор Матиас Хорреа утверждает, что Овакимян является важным ключом для раскрытия русского шпионского гнезда в Америке…»
Советская пресса молчала: то ли по незнанию, то ли по запрету НКГБ.
Тем
…При личном обыске у Геннадия изъят номер домашнего телефона Твена. [114] В целях предотвращения провала его агентуры вынуждены законсервировать ее на полтора-два месяца…
114
Советский разведчик Семен Маркович Семенов.
На шифровке наложена резолюция В. Н. Меркулова:
Геннадия надо подбодрить. В связи с освобождением под залог от участия в делах резидентуры полностью отстранить. Теперь он будет снова находиться под постоянным наблюдением.
9 мая Овакимян, приехав в свое консульство, подготовил и отправил шифровку в Центр:
…Настоящее обвинение в суде будет мне предъявлено не за нарушение старого закона о регистрации, а за ведение шпионажа, и базироваться оно будет скорее всего на показаниях Октана. Не давая заблаговременно оценку его поведения, несомненно одно: случившееся со мной нельзя иначе квалифицировать, как предательство. Октан в процессе предварительного слушания дела в окружном суде рассказал, что за передаваемые материалы о новой технологии добычи и переработке нефти он получил несколько тысяч долларов. И что все суммы своих выплат он скрывал от налоговых властей и потому считает себя тоже виноватым.
Уверен также, что американская пресса и Спрут раздуют мое дело как самое крупное за последние годы, используя наиболее выгодную для американцев ситуацию для проведения очернительской антисоветской кампании. Адвокаты Бакнер и Френкель, сочувствующие левым организациям, будут мелки для такого крупного процесса. Полагаю, что надо искать более солидных защитников.
Но тем не менее я духом не падаю и готов перенести любые лишения.
И последнее: считаю, что я должен на суде подтвердить факт знакомства с Октаном, который много лет имел официальные дела с Амторгом. Прошу указаний.
Резолюция наркома НКГБ:
1. Пр. сообщить Геннадию, что мы примем все необходимые меры по его освобождению. Пусть он держится крепко, отрицая все, за исключением знакомства с Октаном. Передайте, чтобы о жене и дочери не беспокоился, о них мы позаботимся. Уверены в благоприятном исходе его дела и его достойном поведении.
2. Срочно подготовьте на имя т. Молотова записку в НКИД об аресте Геннадия.
Когда В. М. Молотов ознакомился с обстоятельствами ареста Овакимяна, то сразу же дал указание советскому послу в Вашингтоне Константину У майскому о необходимости заявления официального протеста государственному департаменту США. Но эта акция посольства не сработала тогда. Лишь после нападения Германии на Советский Союз госдеп по личному указанию президента Рузвельта сообщил в генконсульство СССР о разрешении Овакимяну выехать домой. До этого он два с лишним месяца находился под неусыпным наблюдением ФБР. Зная об этом, Гайк Бадалович вел себя предельно спокойно, с большим достоинством гражданина великой страны, чем и заслужил тогда уважение своих противников в Нью-Йорке и своих коллег в центральном аппарате разведки. Поэтому по возвращении в Москву он и получил заслуженное назначение на должность начальника отдела.
А через два года, когда значительно увеличился поток разведывательной информации по атомной проблеме, Берия поставил перед Меркуловм вопрос об установлении новой должности заместителя начальника I Управления НКГБ, который отвечал бы за атомное направление и реализацию добываемых за границей разведматериалов по этой тематике.
— И кого же вы предлагаете на эту высокую должность? — поинтересовался нарком у Фитина.
— Начальника отдела Овакимяна. Два года назад он вернулся из Штатов. Прекрасно знает эту страну… Имел на связи больше десятка ценных агентов, многих из них вербовал сам. Да и здесь, в Центре, он зарекомендовал себя хорошим аналитиком по научно-технической разведке. К тому же он — ученый…
доктор наук. Вот ему и карты в руки…Меркулов, понимая, что начальнику разведки нужен именно такой «зам» — профессионал высокого класса, внесший свой личный вклад в разработку и осуществление многих крупных и сложных разведывательных операций, без колебаний согласился с доводами Фитина.
Назначение Овакимяна было воспринято всеми как должное: достойный авторитетный человек занял достойное его место. Значительно легче стало работать и Фитину: Гайку Бадаловичу он позволил самостоятельно решать многие государственной важности задачи, касающиеся создания отечественной атомной бомбы.
Генерал-майор Овакимян работал в те годы в полном смысле слова на износ, спал предельно мало, старался делать как можно больше и в установленные сроки.
После окончания войны, когда с должности руководителя разведки был неожиданно для всех по неизвестным причинам смещен П. М. Фитин, пошатнулось положение и Овакимяна. То ли что-то не заладилось у него с новым руководством, то ли в связи с очередной в 1947 году реорганизацией внешней разведки и образованием Комитета информации при МИДе СССР, генерал не только не получил назначения на должность, но и оказался вычеркнутым из списка действующих сотрудников разведки. И это после всего того, что он сделал для своей страны! Для разведки! Судите сами: Овакимян создал в Соединенных Штатах прекрасный задел эффективной и хорошо законспирированной агентурной сети во многих научных учреждениях, в которых велись секретные изыскания по созданию первой в мире атомной бомбы, вычислительной, радионавигационной и авиационной техники, а также в области химии и радиоэлектроники. С завербованными им до войны агентами продолжали многие годы работать известные советские разведчики Твен (С. М. Семенов), Антон (Л. Р. Квасников), Яковлев (А. А. Яцков) и Калистрат (А. С. Феклисов). И вот после 16 лет честной бескорыстной службы опытного разведчика-нелегала увольняют, не дав ему выслужить даже положенного срока до пенсии. Это была для него трагедия: рухнуло сразу все — и прошлое, и настоящее.
Когда об этом узнал министр химической промышленности СССР М. Г. Первухин, который был хорошо знаком с Овакимяном в период создания советского атомного оружия, то он пригласил его на должность директора Научно-исследовательского института № 94 — того самого НИИ, который в предвоенные годы давал оценку разведданных, добываемых в Германии и США разведчиком Геннадием.
Невзирая на эти изломы судьбы, Гайк Бадалович Овакимян до конца жизни трудился добросовестно и самозабвенно, оставаясь всегда патриотом, верным гражданскому долгу и чести генерала-разведчика.
До недавнего времени даже и не предполагалось, чтобы из архивов разведки с грифом «совершенно секретно» и «особой важности» можно было бы извлечь и рассекретить хотя бы одно дело. И только благодаря тому что в 1990 году была поставлена точка в истории «холодной войны», это стало возможным. С санкции бывшего руководства КГБ СССР с волнением открываю первый том личного дела резидента Антона и впервые узнаю о том, что Антон — Леонид Квасников — мой земляк, что у него много родственников в Туле и области, что ему по праву принадлежит исключительная роль в организации, становлении и укреплении нового направления разведки — научно-технической, в руководстве которой он находился почти двадцать лет. Что и говорить, Квасников в разведке — фигура крупного масштаба. Но рассказать о нем полно нелегко — многое в его жизни, по свидетельству тех, кто хорошо знал Квасникова, осталось не зафиксированным на бумаге и теряется в различных документах, разбросанных по оперативным делам с грифом «совершенно секретно» — «хранить вечно».
Он родился в 1905 году в семье железнодорожника на небольшой тогда станции Узловая Тульской губернии. Детские наблюдения за работой паровозов оставили неизгладимый след в его душе и навсегда привили любовь к технике. Именно любовь к паровозам и привела его в 1923 году в Тульский железнодорожный техникум. Учеба, общественная работа, занятия гимнастикой, лыжами поглощали все свободное время Квасникова. Так прошли три года. После окончания техникума работал в Орле помощником машиниста, потом техником депо — в Москве.
В 1929 году исполнилась его давнишняя мечта — он получил права машиниста. Ему стали доверять водить курьерские поезда.
Это было бурное и трудное время первых пятилеток. Ударными темпами строились крупные комбинаты, заводы, фабрики, создавались новые отрасли промышленности — авиационная, химическая, автомобильная. Стране потребовались инженерные кадры, способные управлять производством. По рекомендации трудового коллектива депо Квасникова направляют на учебу в Московский химико-технологический институт им. Д. И. Менделеева. Он становится студентом механического факультета, который через два года преобразован в институт химического машиностроения.