Немецкий Орден(Двенадцать глав из его истории)

Известный поэт времени освободительной войны М. фон Шенкендорф воспел связь нового ордена с былым рыцарским орденом в стихотворении, посвященном учредителю нового ордена, королю Фридриху Вильгельму III:

Эта орденская лента обвивает души отважных героев, и ее магистр — король, отыскавший этот старый символ.

Выражаясь прозой, современный прусский король, который вновь стал почитать былой орденский символ, — это новый верховный магистр, а современное Прусское государство — возобновление средневекового государства ордена.

В связи с этим в восстановленном замке Мариенбург спустя несколько лет появился витраж, на котором слева был изображен средневековый рыцарь ордена, а справа ополченец (Landsturmmann), иначе — доброволец, участвовавший в освободительной войне. Из писем тех, кому был посвящен витраж, становится ясно, что означало такое сочетание. Добровольцы 1813 года виделись преемниками рыцарей ордена, а в известном смысле их повтором на более высоком уровне, ибо пруссакам начала XIX века, в большинстве своем протестантам, претило, что средневековый рыцарь ордена был монахом.

Новая оценка Немецкого ордена, чему свидетельством — Железный Крест, означает, что в исторической науке возник новый, живой интерес к ордену. И новым был не только он и не только положительная оценка, но и обращение к рукописным источникам.

В предшествующие десятилетия историческая наука занималась преимущественно печатными материалами, литературными источниками: хрониками, анналами и т. д. Старинные актовые материалы и грамоты изучали не столько историки, сколько правоведы. Рукописные акты воспринимались как правовые документы, и они действительно имели практическое значение. Средневековые грамоты Немецкого ордена были правовыми документами не в последнюю очередь потому, что Немецкий орден и Прусское государство все еще протестовали против секуляризации 1525 года, что подтверждали грамоты Кёнигсбергского архива. Поэтому немыслимо было отдать их в распоряжение первого встречного.

На рубеже XVIII–XIX веков в Германии произошли кардинальные перемены, причины которых были как материальными, так и духовными. Материальные причины заключались в преобразовании государственных устоев. Поскольку в то время возникало множество немецких государств, а уже существовавшие государства меняли свои границы, то тысячи средневековых грамот уже ничего не подтверждали. Они превратились лишь в источники для историков или в обветшавшую бумагу, в ни на что не годный пергамент. Поэтому тогда рукописи, акты и грамоты уничтожались тоннами, но то, что уцелело, досталось историкам. Архивы, бывшие до тех пор хранилищами государственных документов, превратились в место исследований, но не сразу. В Кёнигсбергском, некогда орденском, а в то время прусском Тайном государственном архиве в 1822 году был открыт доступ ко всем архивным материалам, изданным до 1500 года. Год спустя хронологическая граница продвинулась до 1525 года. Теперь ученые могли обращаться, по крайней мере, к древнейшим источникам, тогда как раньше это разрешалось только в исключительных случаях. Например, такое исключение было сделано для знаменитого писателя А. Коцебу, но до грамот ордена он все же не добрался, ибо помещение, где они хранились, служило одновременно практическим нуждам, и полки с грамотами были загорожены мощными сейфами, в буквальном смысле перекрывавшими доступ к источникам.

Наконец сейфы убрали. Но теперь историки интересовались старыми документами не только потому, что получили к ним доступ, но и потому, что возрос интерес к старине. Яркое свидетельство тому — «Monumenta Germaniae Historica», многотомное собрание источников по истории Средневековья. На титуле каждого тома изображен дубовый венок со следующим девизом: Sanctus amor patriae dat animum, — Святая любовь к отчизне окрыляет дух.

Этот девиз лаконично выражает то, что вдохновляло собравшихся в те времена под руководством первого реформатора Прусского государства, барона фон Штейна [70] . Работа над источниками была для них служением отчизне. Чем лучше знание истории, тем успешнее политика будущего.

70

Барон фон Штейн (1757–1831) — знаменитый прусский реформатор нач. XIX в. Принимал участие в издании «Monumenta Germaniae Historica».

Работа над «Monumenta» немедленно отразилась на краеведении, причем быстрее всего на краеведении в Пруссии, где через некоторое время появилось солидное издание источников, основанное преимущественно на материалах Кёнигсбергского архива, а также обстоятельное описание истории Пруссии с древнейших времен до 1525 года, выполненное профессором истории И. Фойгтом, в то время директором Кёнигсбергского архива. Он был первооткрывателем. Фойгт использовал в своей «Истории Пруссии» множество архивных материалов, которые он впервые упорядочил и некоторые идентифицировал, что можно видеть, когда работаешь в систематизированном им архиве. То и дело на бумажных конвертах с вложенными в них грамотами и актовыми материалами встречаешь немного корявый почерк Фойгта. На конвертах он описывал содержание документов в виде регест.

Несмотря на почтенный полуторавековой возраст, эти регесты почти не устарели. То же можно сказать и о девятитомном исследовании Фойгта. После него средневековая история Пруссии уже никогда и никем не излагалась с такой полнотой, и уже поэтому его книга является классикой и представляет интерес не только как справочное издание, но и как документ своего времени, дающий ответ на вопрос, каким виделся орден историку начала XIX века.

В предисловии к последнему тому Фойгт говорит о пиетете и восхищении, с каким он относится к ордену времени его расцвета, но сразу же, и не без оснований, ограждает себя от упреков в пристрастии. Ведь, принадлежа к поколению, по-новому, позитивно, оценившему орден, Фойгт не мог удержаться от критики предшественников. В нем все еще жива симпатия к коренному населению — пруссам, и это выдает не только первый том, посвященный древнейшей истории пруссов. В предисловии к нему он делится желанием написать не историю государства или династии, а историю народа, в чем ясно проявляется прямое или косвенное влияние, оказанное на него И. Г. Гердером, который впервые заговорил о народах, прежде всего Восточной Европы, как об исторической силе. О язычниках-пруссах, по словам Фойгта, всегда писали другие: «иноземцы, инородцы и христиане». Разве они «были способны» «с почтением относиться к духу, к самому существу этого народа»? В этом вопросе отражена одновременно и Цель, которую Фойгт не только преследовал, но в чем-то и достиг, например, рисуя верховного магистра Винриха фон Книпроде.

Время правления этого верховного магистра (1352–1383 гг.) не без оснований видится Фойгту временем расцвета ордена, и потому верховный магистр — его герой, хотя и не безупречный. К его недостаткам Фойгт причисляет крестовые походы, которые тот, как и прочие верховные магистры, вел в XIV веке против язычников-литвинов. Фойгт писал, что современники-хронисты славили верховного магистра, но современным историкам не следует им подражать. В его время «могло бы показаться дерзким и едва ли не безбожным по примеру былых поколений превозносить его (верховного магистра. — X. Б.) как неутомимого борца с язычниками-литвинами, который разорял их земли, обездоливал их, вдохновлял крестоносцев на убийство многих тысяч людей, павших от их меча».

Спросим себя, а не опускался ли Фойгт со своими рассуждениями ниже методического уровня своего времени. Не пытался ли он судить верховного магистра по законам не его, а более позднего времени, и не нарушал ли он тем самым основное правило впервые заявившего о себе историзма? Нет. Фойгт не скрывал, что верховный магистр действовал в духе своего времени. Тем не менее он считал необходимым упомянуть о «грудах тел безвинных людей», которые устилали путь этого верховного магистра. Не надо об этом забывать, ибо историки, пришедшие за ним, или замалчивали этот факт, или приветствовали его.

Этим особенно грешит тот историк, который, в отличие от Фойгта, выступает не только как фигура региональной истории, а как человек национального масштаба, один из влиятельнейших университетских деятелей и историко-политический писатель своего времени. Речь идет о Г. фон Трейчке, обладавшем недюжинным талантом. После выхода в свет первого тома собрания «Писатели прусской истории» («Scriptores rerum Prussicarum»), содержащего хроники и анналы, он откликнулся на него рецензией в солидном историко-политическом журнале «Прусские ежегодники» («Preussischen Jahrb"ucher»). Поскольку Трейчке не слишком разбирался в истории средневековой Пруссии и Немецкого ордена, то читатели журнала не многое почерпнули о содержании указанного тома. Зато он вдался в общие рассуждения о государстве Немецкого ордена в Пруссии в эссе под заголовком «Пруссия, земля Немецкого ордена» («Das deutsche Ordensland Preussen»), которое появилось в 1862 году, а впоследствии неоднократно переиздавалось в избранных статьях Трейчке, а также вышло отдельным дешевым изданием, — и наконец в 1955 году было опубликовано в одной из справочных серий. Оно особенно повлияло на немецкую оценку Немецкого ордена.

У Трейчке, в отличие от Фойгта, и следа не осталось от просвещенного гуманизма XVIII века. Зато появилось нечто новое — агрессивный национализм. Время, когда Западная Пруссия входила в состав Польши (1466–1772 гг.), подается как пример «противоестественного состояния, когда славяне правили немцами». В одном письме Трейчке, описывая работу над эссе, говорит о том (в чем-то соглашаясь с оценкой Фойгта), что в Немецком ордене «нашло воплощение развитие немецкого характера, который редко понимают правильно, — агрессивная сила и властная, беспощадная жесткость». Разумеется, в данном случае это положительная оценка.