Что делать нам с убитостью равнин,С протяжным голодом их чуда?Ведь то, что мы открытостью в них мним,Мы сами видим, засыпая, зрим –И всё растет вопрос: куда они, откуда,И не ползет ли медленно по нимТот, о котором мы во сне кричим, –Пространств несозданных Иуда?
«В лицо морозу я гляжу один…»
В лицо морозу я гляжу один:Он – никуда, я – ниоткуда,И всё утюжится, плоится без морщинРавнины дышащее чудо.А солнце щурится в крахмальной нищете –Его прищур спокоен и утешен.Десятизначные леса – почти что те…И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб, безгрешен.
«Я
нынче в паутине световой…»
Я нынче в паутине световой –Черноволосой, светло-русой, –Народу нужен свет и воздух голубой,И нужен хлеб и снег Эльбруса.И не с кем посоветоваться мне,А сам найду его едва ли:Таких прозрачных, плачущих камнейНет ни в Крыму, ни на Урале.Народу нужен стих таинственно-родной,Чтоб от него он вечно просыпалсяИ льнянокудрою, каштановой волной –Его звучаньем – умывался…19 января 1937
«Как землю где-нибудь небесный камень будит…»
Как землю где-нибудь небесный камень будит,Упал опальный стих, не знающий отца:Неумолимое – находка для творца,Не может быть другим, никто его не судит.20 января 1937
«Слышу, слышу ранний лед…»
Слышу, слышу ранний лед,Шелестящий под мостами,Вспоминаю, как плыветСветлый хмель над головами.С черствых лестниц, с площадейС угловатыми дворцамиКруг Флоренции своейАлигьери пел мощнейУтомленными губами.Так гранит зернистый тотТень моя грызет очами,Видит ночью ряд колод,Днем казавшихся домами,Или тень баклуши бьетИ позевывает с вами,Иль шумит среди людей,Греясь их вином и небом,И несладким кормит хлебомНеотвязных лебедей…21–22 января 1937
«Люблю морозное дыханье…»
Люблю морозное дыханьеИ пара зимнего признанье:Я – это я; явь – это явь…И мальчик, красный, как фонарик,Своих салазок государикИ заправила, мчится вплавь.И я – в размолвке с миром, с волей –Заразе саночек мирволю –В сребристых скобках, в бахромах –И век бы падал векши легчеИ легче векши к мягкой речке –Полнеба в валенках, в ногах…24 января 1937
«Как женственное серебро горит…»
Как женственное серебро горит,Что с окисью и примесью боролось,И тихая работа серебритЖелезный плуг и песнотворца голос.Начало 1937
«Средь народного шума и спеха…»
Средь народного шума и спеха,На вокзалах и пристанях,Смотрит века могучая вехаИ бровей начинается взмах.Я узнал, он узнал, ты узнала,А потом куда хочешь влеки –В говорливые дебри вокзала,В ожиданья у мощной реки.Далеко теперь та стоянка,Тот с водой кипяченой бак,На цепочке кружка-жестянкаИ глаза застилавший мрак.Шла пермяцкого говора сила,Пассажирская шла борьба,И ласкала меня и сверлилаСо стены этих глаз журьба.Много скрыто дел предстоящихВ наших летчиках и жнецах,И в товарищах реках и чащах,И в товарищах городах…Не припомнить того, что было:Губы жарки, слова черствы –Занавеску белую било,Несся шум железной листвы…А на деле-то было тихо,Только шел пароход по реке,Да за кедром цвела гречиха,Рыба шла на речном говорке…И к нему – в его сердцевину –Я без пропуска в Кремль
вошел,Разорвав расстояний холстину,Головою повинной тяжел…Январь 1937
«Куда мне деться в этом январе…»
Куда мне деться в этом январе?Открытый город сумасбродно цепок…От замкнутых я, что ли, пьян дверей? –И хочется мычать от всех замков и скрепок…И переулков лающих чулки,И улиц перекошенных чуланы –И прячутся поспешно в уголки,И выбегают из углов угланы…И в яму, в бородавчатую темьСкольжу к обледенелой водокачкеИ, спотыкаясь, мертвый воздух ем,И разлетаются грачи в горячке, –А я за ними ахаю, кричаВ какой-то мерзлый деревянный короб:Читателя! советчика! врача!На лестнице колючей разговора б!1 февраля
«Как светотени мученик Рембрандт…»
Как светотени мученик Рембрандт,Я глубоко ушел в немеющее время,И резкость моего горящего ребраНе охраняется ни сторожами теми,Ни этим воином, что под грозою спят.Простишь ли ты меня, великолепный брат,И мастер, и отец черно-зеленой теми, –Но око соколиного пераИ жаркие ларцы у полночи в гаремеСмущают не к добру, смущают без добраМехами сумрака взволнованное племя.4 февраля 1937
«Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева…»
Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева,И парус медленный, что облаком продолжен, –Я с вами разлучен, вас оценив едва:Длинней органных фуг – горька морей трава,Ложноволосая, – и пахнет долгой ложью,Железной нежностью хмелеет голова,И ржавчина чуть-чуть отлогий берег гложет…Что ж мне под голову другой песок подложен?Ты, горловой Урал, плечистое ПоволжьеИль этот ровный край – вот все мои права,И полной грудью их вдыхать еще я должен.4 февраля 1937
«Где связанный и пригвожденный стон?..»
Где связанный и пригвожденный стон?Где Прометей – скалы подспорье и пособье?А коршун где – и желтоглазый гонЕго когтей, летящих исподлобья?Тому не быть – трагедий не вернуть,Но эти наступающие губы –Но эти губы вводят прямо в сутьЭсхила-грузчика, Софокла-лесоруба.Он эхо и привет, он веха, – нет, лемех…Воздушно-каменный театр времен растущихВстал на ноги, и все хотят увидеть всех –Рожденных, гибельных и смерти не имущих.19 января – 4 февраля 1937
«Как дерево и медь Фаворского полет…»
Как дерево и медь Фаворского полет –В дощатом воздухе мы с временем соседи,И вместе нас ведет слоистый флотРаспиленных дубов и яворовой меди.И в кольцах сердится еще смола, сочась,Но разве сердце лишь испуганное мясо?Я сердцем виноват и сердцевины частьДо бесконечности расширенного часа.Час, насыщающий бесчисленных друзей,Час грозных площадей с счастливыми глазами…Я обведу еще глазами площадь всей,Всей этой площади с ее знамен лесами.11 февраля 1937
«Обороняет сон мою донскую сонь…»
Обороняет сон мою донскую сонь,И разворачиваются черепах маневры –Их быстроходная, взволнованная бронь,И любопытные ковры людского говора…И в бой меня ведут понятные слова –За оборону жизни, оборонуСтраны-земли, где смерть уснет, как днем сова…Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.Необоримые кремлевские слова –В них оборона обороны;И брони боевой и бровь, и головаВместе с глазами полюбовно собраны.И слушает земля – другие страны – бой,Из хорового падающий короба:– Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой, –И хор поет с часами рука об руку.<18 января> – 11 февраля 1937