Немного не в фокусе : стихи, 1921-1983

Гитара

В передвечерний час, В тумане улиц старых Порой плывет на нас Забытый звон гитары. Или открыли дверь Оттуда, где танцуют? Или в окне теперь Красавицу целуют? Над этой мостовой Она звенит, как прежде, Старинною тоской По счастью и надежде. Ее поет другой Теперь в часы заката, Она осталась той, Какой была когда-то. А ты? Прошли года Речной волны быстрее, Ты любишь, как всегда, Ты стал еще вернее, Ты стал еще нежней, Чем в первые свиданья, Твой жар мучительней, Мучительней признанья. 1926

«Мне этот вечер слишком ясен…»

Мне этот вечер слишком ясен, Мне этот ветер слишком тих, И только горизонт прекрасен: Он — грань далеких вод живых. Как шов, соединивший ткани, Он слишком вечен, слишком прям, Он — часть вселенских очертаний, Которых не расчислить нам. Такою же прямой чертою Соединен твой светлый взор С взошедшей на воды луною И со звездой над кряжем гор. И, может быть, мы не узнали Еще, как непреложно тут С земли восходят вертикали И к тем высотам нас ведут. Канн, 1927

«Без женской нежности, друзья, как жить?..»

Без женской нежности, друзья, как жить? Без женской прелести кого любить? Глазами бедными кому сиять? Руками слабыми кого искать? Глядит с большого темного холста Навеки данная тебе мечта, Она к тебе из незабытых книг Высоколобый свой подъемлет лик. Ее Лаурой, Юлией зови, Или Еленою, но без любви Ты жить не можешь. Всем нам снится сон, Никто любовию не обойден. 1927

Восьмистишия

1. «В этот день был такой небывало протяжный закат…»

В этот день был такой небывало протяжный закат, В красном небе чернели дома и пустынный наш сад. В эту ночь от бесчисленных звезд было сердцу невмочь, И раскрыли мы окна в широкую, жаркую ночь. А наутро прохладу морей легкий ветер пронес, Стало слишком пестро от расцветших глициний и роз. И в тот вечер ушел я, и думал о нашей судьбе, О любви своей думал, опять — о себе и тебе.

2. «Спроси, и я отвечу…»

Спроси, и я отвечу Неомраченным “да”. Назначь — тебя я встречу, И я приду туда, Где в камни бьется ливень, Где улиц дым и смрад, И скажешь ты: “Как дивен С тобою этот сад!”

3. «У милых, нежных сомкнутых колен…»

У милых, нежных сомкнутых колен, В пустынном, молчаливом старом доме, Укрыть лицо в твои ладони, Благодарить за долгий плен. Останови часы, и ветер станет в трубах, И в тучах остановится звезда. Приблизь сияющие губы, Сдержи летящие года.

4. «Не надо этой скромности…»

Не надо этой скромности, Но как же сметь сказать? В непреходящей радости Мне суждено дышать, В неутоленной младости Мне суждено прожить, И в беззаконной вольности И выбрать, и любить.

5. «От счастья я могу устать…»

От счастья я могу устать И пожелать тоски и муки. Мне хочется порою сжать Твои бледнеющие руки, И думать над судьбой своей, Что так, в безвестности, сумела Сквозь жизнь, положенную ей, Достичь последнего предела.

6. «За гордость давнюю, за одинокий сон…»

За гордость давнюю, за одинокий сон, Мне отомщение: я навсегда влюблен. За эту тайну тайн, открывшуюся мне, Мне отомщение: я навсегда в огне. И так бессмысленно о будущем гадать: Я все равно, пойми, не в силах проиграть, Мне все равно, пойми, со мной ты или нет: Я слышу трубный звук, я вижу вечный свет. 1927

Вечная память

— Скажи, ты помнишь ли Россию На берегах восьми морей, В кольце тяжелых кораблей? Скажи, ты помнишь ли Россию? — Я помню, помню… Я из тех, В ком память змием шевелится, Кому простится смертный грех И лишь забвенье не простится, Из тех, в ком дрожь не отошла, В ком память совести прочнее. К погосту дальнему вела Зеленокудрая аллея. И на погосте, где сирень, Где летний день бывал так жарок, Звенел порою в летний день Венок фарфоровых фиалок И металлических гвоздик, Железных, ломаных, линючих, А роз живых, но роз колючих Был куст так ароматно дик Между фиалок и гвоздик. Венок железный тихо звякал, И кто-то шел по мхам могил, И кто-то шел, и кто-то плакал И сам с собою говорил: “Прощай, прощай, моя родная, И незабвенная моя!” И подступали зеленя К ограде, нежась и сверкая. Наденьте, годы, на меня Нетленной памяти вериги. Был дом просторный, люди, книги, Свет оплывающего дня. Об одиночестве, о воле, То с упоеньем, то с тоской, О тайной дружбе в шумной школе Мечта являлась за мечтой, Стремилась ласточкой живой. Когда закат, немного грубый, Расстелется за тем окном, И розовым вдруг станет дом, Шепнут младенческие губы Два имени, что за собой Ведут, как рог горниста, в бой. Два имени. И молчаливо Возникнут страшных два конца: Тот труп в ненастье, у обрыва, Тот снег, у смуглого лица. И встанут две за ними тени, Два призрака, истлевших без Прощений, без успокоений — Скажи: Мартынов и Дантес. Любило слишком сердце наше Глухой простор былых дорог, И медяки в долбленой чаше, И нищий взгляд: помилуй Бог! Дорога пылью облачится, Слепой высоко запоет, На мальчика облокотится И вслед за мальчиком пойдет. За кладбищем, за старым домом Пройдут они своим путем, Тысячеверстным, но знакомым… Там, может быть, и мы пройдем. В осенний вечер слишком рано Темнеет. Сядем у костра. В дыму соснового тумана Мы будем слушать до утра О смерти дикое сказанье, О жизни долгое молчанье, И донесет издалека Нам ветер, чрез поля и кручи, Неотвратимый, неминучий Скрип надмогильного венка. Я слышу: гнется крест огромный, Я слышу: стонет ржавый гвоздь, И ветер, всероссийский гость, Летит по всей России темной, Метет фиалок черепки, Гвоздик былые лепестки, Что нам, в неотошедшей дрожи Сицилианских роз милей, Альпийской лилии дороже, — В нас память совести прочней. 1927

«Пускай блаженство переходит в боль…»

Пускай блаженство переходит в боль, Пускай любовь прейдет в измены, Пусть от разбрызганной прибрежной пены Останется на камнях только соль, И над крестом возлюбленной могилы, Где черви точат мертвые глаза, Кощунственно не раз пройдет гроза, Тревожа мертвеца полночной силой. Пусть будет так. Но жизнь хотела быть Величественной, женственной и ясной, И не могу смириться и забыть Ее рассвет пророчески-прекрасный. Париж, 1930

«Припомни день вчерашний…»

Припомни день вчерашний, — Счастливые года! От молодости нашей Ни тени, ни следа… Но мы еще живучи, И можем повторить Тот шквал, тот неминучий, Что удалось прожить. А помнишь, как, бывало, Мы разбивались в кровь? Начнем же все сначала, И голод, и любовь. Не говори, что силы У нас с тобой не те: Вот мир все в той же милой И дикой красоте. Пусть ты смирней и глуше, Пусть я не хороша, В бессонницу подслушай, Как плачется душа. О чем ее рыданья? Она готова вновь На вечное скитанье, На нищую любовь. 1930

Надпись на книге

Если б я искал защиты От всемирного огня, Я б пришел к тебе навеки, И укрыл бы ты меня; Если б я боялся жизни, Смерти, скуки, суеты, Я б пришел к тебе навеки, И меня б утешил ты. Но, прости, я в этом мире Счастья вовсе не ищу, Я хлебнул такой отравы, Что покой не по плечу. Я хлебнул такой свободы, Что меня не приручить, И любовию до гроба Это сердце не прельстить. Не суди мои дороги, Эти темные пути! Там таких, как ты, наверно Лучших в мире, не найти. На последнее признанье, Милый друг, не отвечай, Дай мне руку на прощанье, И прощай, прощай, прощай! 1932