Ненависть и ничего, кроме любви

— Ир, толкни меня, как к ужину пойдешь, — едва найдя в себе силы, бормочу я, поудобнее устраиваясь. Я так устала, что даже не уверена произнесла ли я свою просьбу в слух или мне это уже снилось.

На берегу реки зимой ужасно холодно, но, несмотря на это, я одета лишь в легкий свитер и джинсы. Солнце село, и теперь территорию освещают лишь частые, но тусклые фонари. Не помню, как попала сюда, но знаю, что мне здесь что-то нужно. Кажется, будто лампочки в фонарях все разом потускнели, стало слишком темно.

— Вера!

Я резко оборачиваюсь на голос Марка. Он стоит выше на берегу, одет так же легко, как и я. Дует холодный ветер, но мне отчего-то тепло. Марк смотрит на меня, и от его взгляда по спине скатывается ледяная лавина. Почему я должна терпеть это тягучее чувство, что разливается внутри по венам?

Делаю шаг, второй, быстрее и быстрее и перехожу на бег, а Марк словно вторит моим действиям. Из-под его ног салютом разлетается белоснежный сухой снег. Еще мгновение и я падаю в горячие объятия. Мои губы находят его и тело пробивает мощнейший разряд, будто я коснулась не кожи, а высоковольтного провода, и все остальное просто меркнет. Поцелуй настойчивый и подчиняющий, от того еще более горячий и страстный. Руки блуждают по телу, то обхватывая спину и прижимая, то поднимаются к плечам и стискивают с такой мощнейшей силой, что непременно останутся синяки, то переходят к затылку, не давая отстраниться даже чтобы вдохнуть необходимы кислород. Наплевать на все! На все страхи, комплексы и сомнения. Хочу быть нужной, быть любимой, в первые жизни хочу почувствовать себя чьей-то. Хочу любить! И Солнце начинает припекать спину и становится жарко, в слух врезается шелестение листвы и далекий свист неизвестной птицы.

— Вера, — шепчет Марк, пока его ладони проникают под мой свитер, касаясь живота и ребер, посылая новые и новые электрические разряды, — Вера, — повторяет он, как мантру, когда я задираю его майку, — Вера, — и губы возвращаются к моим губам. Марк опускается и тянет меня за собой, укладывая на зеленый ковер свежескошенной травы.

— Вера! Ве-ра, — меня неожиданно дергает вверх, словно в районе солнечного сплетения кто-то привязал веревку и резко потянул, и я уже не на солнечном берегу. Я в кровати, и что-то сильно припекает мою спину.

— Вера, проснись, — кажется, это Иркин голос.

Приоткрыв отяжелевшие веки и обернувшись вижу, как Ира натягивает толстовку поверх свитера. Когда ее голова показалась из выреза горловины, она поворачивается ко мне и, улыбнувшись говорит:

— Проснулась? Ты так стонала и ворочалась во сне, что я решила тебе кошмар снится.

Да не может этого быть! — хочется заорать мне. Возле кровати стоит обогревать и пышет жаром. Со злостью откидываюсь на подушку, сжимаю кулаки и зажмуриваю глаза.

— Ты чего? Все в порядке? — обеспокоенно спрашивает Ирка, подходя ближе. Еще и наклоняется и в лицо норовит заглянуть.

— Нормально, — отмахиваюсь я, искренне стараясь не нагрубить, — ты куда собираешься?

— Так на ужин пора. Ты же просила разбудить. Ужин через десять минут, но я не стала ждать с точностью до минуты, тем более ты так ворочалась.

— Уже? — тянусь за телефоном и недоверчиво смотрю на циферблат.

Да, точно! А по ощущениям минуту назад глаза закрыла. Приходится вставать, превозмогая себя и топать вместе с Иркой на ужин. Видимо, действие свежего воздуха со всеми сыграло злую шутку — половина студентов полусонные, а вторая половина сидит, уткнувшись лицом в сгиб локтя и, должно быть, уже спит. Нас просят сесть с теми, с кем были в одной команде, и пока студенты разбредаются в поисках друг друга, мы с Иркой садимся вдвоем, так как в коматозной толпе ни я ни она не видим ни Мартынова ни Радецкого.

Они появляются чуть позже, когда начинают выносить еду, и сразу же направляются в нашу сторону. Ирка веселая и жизнерадостная, но это потому, что она сидит спиной ко входу и не замечает приближения Мартынова, а когда он, обойдя ее, садится на свободный стул по ее правую руку, резко превращается в тихоню. Может это не страх или неприязнь, а естественная реакция на объект, который симпатичен? Или, скажем, образ, в который она входит специально или нет при появлении все того же объекта?

— Что мы пропустили? — спрашивает Марк, плюхаясь на соседний со мной стул.

Меня это не удивляет и не будоражит, зато я начинаю задаваться вопросом: когда его нарочитое присутствие рядом стало для меня столь привычным, что я и бровью не веду? А подумав, прихожу к еще более удивительному выводу — мне нравится, что именно он находится рядом. Я уже не дрожу и не впадаю в полуобморок, а наоборот — внутри все теплеет и силы появляются из неоткуда, словно я выпила волшебный эликсир счастья.

— Ничего, — отвечаю, улыбнувшись, — кроме всеобщей сонливости.

— Да, царство мертвых какое-то, — тянет Мартынов, оглядываясь.

— Есть идея, — тихо говорит Марк, наклоняясь к центру стола и заговорчески подмигивая, — на вечер, — добавляет он.

— И у меня, — повторив его движение наклоняюсь к центру стола, почти сталкиваясь с Марком лбом, — сразу после ужина мы нашим дружным сработавшимся коллективом пойдем на всеобщую мобилизацию — к костру. Иначе эта белобрысая кукла будет вопить, как выпь на болоте, что мы, а точнее я, саботирую тщательно выверенное ею мероприятие.

Ирка прыснула от смеха, Мартынов закашлялся, и даже сам Марк улыбнулся.

— Дианка? — все же уточняет Егор, — не стоит воспринимать всерьез ее угрозы.

— И все же не имею никакого желания с ней связываться.

Я возвращаюсь в удобное положение как раз в тот момент, когда приносят разлитый по тарелкам суп. Это явно щи, что еще можно было сварить из наших ингредиентов? Мартынов с невиданной прытью, словно не ел до этого по меньше мере два дня, накидывается на еду, но едва ложка оказывается у него во рту, как все содержимое фонтаном брызг выходит обратно. Благо, что хоть отвернуться додумался.

— Это же вообще не солено! — кривится Егор, вытирая рот салфеткой.

— А это ты другу своему скажи спасибо, — подначиваю я, — он же проиграл.

— Я же не специально, — миролюбиво разводит руками Марк, — не может же быть так плохо без соли.

— Друг, это похоже на сваренных слизняков, — отзывается Егор.

Я осторожно пробую суп, но ничего похожего на описание Мартынова не замечаю. Да, это вообще не солено, и не кажется вкусным, но вполне съедобно. Ирка вон тоже не жалуется: хмуриться и щурится, но по ложечке глотает. По залу то там то тут раздаются возгласы, что еда не съедобная и шутливо выясняются отношения между участниками разных команд. Как ни странно, больше всех повезло тому парню, что жаловался на наличие только капусты и морковки. Их команде приготовили тушеную капусту и они с удовольствием ее ели.

— Нет, я останусь голодным, — Егор категорично отодвинул в сторону свою тарелку. Марк так же есть суп не стал.

И пока полуголодные студенты отказывались от еды, в центре зала появилась мисс краса универа с приторной улыбочкой на губах.

— Ребята, нравится вам ужин? — кричит она в микрофон, от чего мои перепонки жалобно воют.

По залу проходит волна усмешек, а отдельные личности выкрикиваю что-то вроде «еще как».

— Это еда, которую вы сами заработали, — смеется белобрысая амеба, а я удивляюсь, как она не опасается, что какой-нибудь особенно голодный студент не швырнет в нее готовым блюдом, — а я предлагаю всем выйти к костру, где вас ждет вкусный прощальный шашлык!